Анна Шахова - Про шакалов и волков

• Название: Про шакалов и волков
• Автор: Анна Шахова
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-082481-6

Изысканный вечер поэзии, собравший московский бомонд, лишь дьявольский трюк. Смертельная западня. Стая мстителей прекрасно организована и вооружена. Их требования будут исполнены, ведь на кону — полсотни жизней.

Но так ли очевидно все то, что представляется дьявольским фарсом? Кто — хищник, Кто — жертва?

Все предстанет в истинном свете, когда будет сброшена маска с истинного кукловода, сочинившего эту отчаянную пьеску про шакалов и волков…

---

Снова природа одарила Москву длинной теплой осенью. Если бы не робкое солнце, рано клонящееся к закату, не растерянность обнажившихся деревьев, с которых крепнущий северный ветер дорывал помпезные одеяния, казалось, что бабье лето навечно поселилось в наших широтах, дав, наконец, отпор холоду и тьме серых зим.

«Хорошо… Как хорошо-то…» — с наслаждением вдыхала мягкий утренний воздух Марта Матвеевна Гладкая — старушка, напоминающая сдобную булочку, увенчанную шапкой сахарной глазури. Она привычно тряхнула седыми кудрями, гордо подняла голову и улыбнулась, решив еще раз обойти, а правильнее сказать — просеменить по уютному, вычищенному и элегантно украшенному дворику, полновластной хозяйкой которого являлась нынешним днем.

За массивными воротами, отделяющими улицу Замазина от территории частного института, расположившегося в небольшом корпусе классического стиля и выкрашенного в излюбленный цвет русских усадеб — светлого желтка, — не сразу можно было разглядеть под раскидистой липой бюст Осипа Мандельштама. Произведение во многом спорное, а некоторые бы сказали, что и карикатурное: на трех кривовато поставленных кубах торчала мученически задранная горбоносая голова. «В этом что-то есть… Кричащее, больное…» — мягко высказала свое мнение миллиардерша о памятнике, когда приехала сюда в первый раз.

Марта Матвеевна слыла персоной легендарной. Спорили, сколько лет ей на самом деле: знакомые склонялись к тому, что хорошо за восемьдесят. Но, глядя на миловидную бойкую старушку, ей можно было дать не больше семидесяти. Рожденная миллионщиками-купцами, сбежавшими от угара революции в США, Марта Матвеевна познала и нужду, и раннее сиротство. Отец ее разорился и спился, вложив неудачно ценные бумаги, а мать умерла от рака. Основная забота о воспитании Марты легла на тетку — женщину властную и грубую, спуску не дававшую и собственным многочисленным отпрыскам. Но Марта отличалась, несмотря ни на что, легким нравом и удивительным обаянием — красоткой ее бы никто не назвал, но милашкой — непременно. Неудивительно, что в умненькую хохотушку влюблялись многие молодые люди. Но Гладкая выбрала, к всеобщему удивлению, не красавца-автогонщика и не восходящую звезду Голливуда, а химика-органика. Эдвард специализировался на экспериментах с сахарозой и изобрел один из лучших заменителей сахара, бум на которые начался во второй половине двадцатого века повсеместно. Состояние Джонсонов — Гладких после смерти главы семьи перевалило за миллиард долларов. Вдова, пережившая мужа уже на четверть века, не только преумножила капитал, но и умудрялась тратить баснословные суммы на благотворительность. Единственное, что омрачало жизнь Гладкой, — отсутствие детей-наследников.

Не иначе как разорвавшейся бомбой стало сообщение о том, что миллиардерша решила провести остаток дней на родине предков — в России. Да не просто обосноваться в Москве и прокатиться по знаковым культурным местам, а еще и устроить несколько благотворительных акций. Первую Гладкая наметила на середину октября и назвала «Слава Цеху поэтов!».

Марта Матвеевна смолоду любила и знала поэзию Серебряного века и особо почитала творчество Николая Гумилева и его единомышленников, основавших в 1911 году Цех поэтов. Ровно сто лет назад, в 1912 году, внутри Цеха образовалось творческое ядро из шести человек, назвавших себя акмеистами. (Сердце Марты Матвеевны замирало от восторга перед мощью звучания этого греческого слова: цветущая сила! Вершина зрелости, пик расцвета.) Трое — гении русской поэзии — Ахматова, Мандельштам и Гумилев, несмотря на распад группы с началом Первой мировой войны, считали себя акмеистами до конца дней. Почтить память именно этих великих соотечественников Гладкая считала своим долгом.

Приготовления к поэтическому вечеру были в разгаре. Сцена на улице, под навесом, почти готова: рояль, огромные динамики, два микрофона, настраиваемые лохматыми, рокерского вида парнями. Задник сцены, которым служила стена особнячка-института, украшали исполинские фотографии трех стихотворцев. Волоокий горделивый Гумилев, открытый лоб которого перерезался линейкой редких волос; малоизвестная фотография молодой Ахматовой со смущенным, испытующим взглядом: меховое манто, шляпка-колокол, рука теребит нитку длинных бус; а фотография Мандельштама — одна из самых известных, поздних. Поэт будто остановился на полуслове — рука приподнята, взгляд теплый, дружественный.

Проходя мимо импровизированного кафе: белоснежные скатерти на столиках, вазочки с хризантемами, П-образная стойка с закусками и фруктами, вокруг которой суетились официанты, подпоясанные алыми кушаками, в белоснежных штанах и рубахах (наряды половых начала двадцатого века), Гладкая разрумянилась от удовольствия. Как верно подобрала она этот замечательный московский уголок для лелеемого поэтического вечера!

— Марта Матвеевна! — тронул ее за локоть, смущенно кашлянув, верный начальник охраны Павел Павлович Грунов. Он был импозантен, как стареющий киногерой. Но глаза — сосредоточенные, черные — пронизывали собеседника, и от тяжелого взгляда хотелось укрыться.

— Очень меня беспокоят эти крыши… — Грунов показал на крышу института и примыкающего здания.

Гладкая рассмеялась и отмахнулась от бодигарда.

— Вечно вы со своими перестраховками, Пал-Пал, — старческим надтреснутым голосом проговорила Гладкая, привычно называя Грунова сокращенным ласкательным именем.

— Лучше обратите внимание на вход — рамка до сих пор не работает, — в голосе хозяйки появилась мягкая, но неприятная для исполнительного Пал-Пала укоризна.

— Все налажено, Марта Матвеевна! — развел он руками и, кивнув почтительно, ретировался от миллиардерши. С рамкой у входа, действительно, все было в полном порядке: около нее столбами возвышались два тучных молодца в отглаженных костюмах, ожидая именитых гостей.

Подойдя к одному из столиков, вокруг которого суетился рыжеусый щекастый официант, Грунов что-то шепнул ему, и тот, поджав губы, решительно кивнул, а затем быстро прошел в здание института. Светлый вестибюль вел к широкой лестнице, на которой расстилала красную дорожку, согнувшись в захватывающей позе, молодая изящная брюнетка, одетая в короткую красную юбку и белую облегающую блузу.

— Это что за новости, Асенька? Что, Степа совсем свои обязанности забыл?! — вскинул экспрессивно руки официант, оглашая институт громовым басом.

— Опять трубишь, как слон в брачном гоне, Коля? — выпрямилась Асенька и, ничтоже сумняшеся, задрав юбку, поправила чулок, к которому был прикреплен маленький браунинг.

— Отставить! — рявкнул зардевшийся Коля и заговорил тихой скороговоркой:

— Шеф дает задание относительно крыши. И он, конечно, прав…

Далее Коля поднялся к Асеньке и заговорил ей в самое ухо. Затем, подхватив красотку под руку, утащил ее вверх по лестнице. Брошенная красная дорожка, будто испустив дух, сползла к нижней ступени и образовала труднопреодолимую для будущих гостей инсталляцию.

Народная артистка России Ирма Солнцева — истинная любимица публики и в полной мере созвучная своей фамилии натура, не отличалась красотой. Широконосая, с тяжеловатой челюстью и близко посаженными глазами, Ирма Андреевна блестяще играла в молодости острохарактерные роли. Но с годами в ней появились особые шарм и стать. Она перевоплощалась в значительных, горделивых героинь, оставаясь в душе стеснительной, трепетной инженю.

— Есть ли роли, неподвластные вам, милейшая Ирма Андреевна? — риторически восклицал худрук ее театра — мужчина резкий, крикливый, но преклоняющийся перед талантом и ангельским характером своей примы.

— Как же, Игорь Васильевич, вот эта новая роль — болезненной миллиардерши с устрашающими страстями, которую этот новый мальчик-драматург прописал так толково, — вот она-то мне точно не по зубам, — вздыхала Солнцева, ничуть не кривя душой. — Не знаю, с чего и начать, как и быть-то мне… — сокрушалась неуверенная в себе звезда.

А пухленький худрук, потирая ладошки, уже предвкушал бесподобные репетиции, на которых сердце ликует и галопирует от ожидания близкого успеха.

Проснувшись, Ирма Андреевна по привычке улыбнулась своей комнате, клочковатому осеннему небу за окном, Вселенной, огромность которой актрису не пугала, а вдохновляла: она ведь свидетельствовала о нескончаемости сущего. Вспомнив, какой важный и радостный день ей предстоит, Ирма Андреевна рассмеялась и легко вспорхнула с кровата. Несмотря на уважительный возраст, Солнцева находилась в прекрасной физической форме. А ее память, эрудиция и бьющий через край оптимизм ставились в пример педагогами театральных институтов как эталон жизненного кредо актера с большой буквы.

— Боренька, ты помнишь, что обещал мне вчера отыскать цитату из «Утра акмеизма» Осипа Эмильевича, с которой я хотела начать вечер? — затягивая пояс на халатике, стремительно подошла Ирма Андреевна к мужу, сидящему после завтрака с неизменной газетой и трубкой в кресле.