Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

• Название: Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты
• Автор: Лев Толстой
• Жанр: Русская классическая проза

---

И гордость, безграничная гордость его возмутилась, расстроила[1027] привычное спокойствие и спутала все его мысли и чувства. Он стал несправедлив и зол, убеждаясь, что он только справедлив.

«Боже мой, зачем я связал себя навеки с этим бездушным, пошлым существом?», думал он, отстраняясь от жены и без причины чувствуя ненависть к ней. «Я думал спастись от ничтожества и[1028] низостей жизни в счастии семьи. Я думал, она будет достойна, как я, и что вместе с ней легче будет презирать всё; и, вместо этого, вся пошлость мужа или дурака, слепого и равнодушного к своей чести, или придирчивого ревнивца, унижающего самого себя сомнением в себе. И нет выхода! Ужасно», думал он. «И ничего, ничего, кроме порханья, болтанья и этой вечной веселости, прикрывающей тупость и бесчувственность. Она не в состоянии ни почувствовать, ни понять моих страданий. А я не в состоянии унизиться, чтоб сказать ей. Боже мой, зачем я женился».

Как будто в подтверждение его мыслей, маленькая княгиня с своей ясностью понимания, в словах его не слышала ничего, кроме успокоительного значения слов и не поняла тона, которым они были сказаны.

— А я боялась, что тебе что нибудь не понравилось во мне, — сказала она, придвигаясь к нему. Она взяла его руку и, заворотив перчатку, поцеловала ее. — Ты знаешь, милый, я всё тебя боюсь и всё готова для тебя сделать.

— Ах, да, — продолжала она, — ты видел я смеялась за чаем. Можешь себе представить, наш маленький князек всё время ворочался, пока я разливала чай. Он будет чай любить, André! — И она засмеялась своим звучным смехом и, взяв за голову, поцеловала[1029] мужа[1030].

— «А я ее не люблю», подумал князь Андрей Б[олконский] с тоской в сердце. «Да я не люблю ее!»[1031]

29.

Карета остановилась у подъезда большого дома на Фонтанке. Вслед за княжеской каретой подъехали сани m-r Pierr'a и он вошел за ними.

Княгиня прошла в свои комнаты, князь читал письма, без него привезенные с почты.

— Извини, Петруша, — сказал он, отрываясь от письма. — Накрывайте ужинать, — обратился он к лакею.

Они прошли в кабинет.

Петруша взял между тем первую попавшуюся ему книгу с полки, это были записки Кесаря, и сдвинув два стула, на один поставил ноги и открыв книгу из середины,[1032] читал, облокотившись или скорее повалившись на руку, с таким спокойным вниманием, как будто он часа два читал не отрываясь и сбирался читать еще столько же. M-r Pierre имел это странное свойство читать всегда и всё с одинаковым интересом.[1033]

— Хорошие вести, Pierre, — сказал князь Андрей, подавая ему одно письмо, — прочти. А другое от отца. — Одно письмо было от Кутузова, который соглашался принять князя Андрея опять в адъютанты, другое от отца, который в первый раз после сватьбы сына писал, посылал благословение молодым и даже приглашал их приехать.

— А! — сказал Pierre и, разложив письмо на страницы Кесаря, так же внимательно стал читать его. — Так ты идешь на войну, это решено?—сказал он, поднимая голову и глядя через очки.

— Да. А вот от отца.[1034]

Pierre прочел также лежа.

— Хорошо, — сказал он и хотел продолжать читать Кесаря, когда в соседней комнате зашумело платье княгини и он, скинув ноги, оправил очки и волоса.

Я сказал, что нет того молодого холостого человека, который, встречая в свете или часто ездя в дом к молодой красивой женщине, не подумал бы хоть раз: «А что как я вдруг влюблюсь в эту даму и она [в] меня влюбится?» Но m-r Pierre, почти живший у князя Андрея во время своего пребыванья в Петербурге, никогда не думал об этом.

Он в простоте своей души радовался <на> этих двух людей, на их семейное счастье, которое ему казалось совершенным, и даже никогда не спрашивал себя: могло ли бы ему достаться такое счастие, и потому никогда не завидовал. Мысли m-r Ріеrr'а постоянно были заняты самыми важными <философскими> и государственными и военными вопросами. M-r Pierre мечтал быть оратором, государственным человеком в роде Мирабо или полководцем в роде Кесаря и Наполеона. Он, менее всех в мире рожденной к такой деятельности, считал себя рожденным для нее. На все житейские события жизни он смотрел кротко и равнодушно, как будто из неизмеримой дали. Ему было всё равно, только бы не трогали его умственных интересов.

Андрея Б[олконского] и его жену он любил, но никогда не спрашивал себя, что они за люди, как и зачем живут. Они его любили. У них было хорошо, весело, молодо, всё ново с иголочки, начиная от квартиры и посуды, до их лиц, с тем лоском свежести, который всегда бывает у молодых, jeunes mariés.[1035] И он любил бывать [у них] больше, чем у кого нибудь в городе. Он так сжился с ними, что у одних у них ему не бывало неловко.[1036]

30.

Несмотря на хорошие вести писем, лицо князя Андрея отразило опять ту же гордую, холодную[1037] презрительность, которая выражалась в нем во весь вечер, и огонь, загоревшийся было в глазах при чтении писем, потух опять при входе жены.

Узнав о содержании писем, она выразила радость, но радость ее была незаметна. Она всегда была радостна. Тот же смех. Тот же блеск глаз и белых зубов из под короткой губки. Она села в кресло у камина на привычное свое место в кабинете мужа и, сложив маленькие ручки над возвышением талии (уже поздно было работать) устремила глаза на огонь. И глаза эти смотрели, как будто вглубь в себя — глаза смотрели кротко, радостно и серьезно, что так странно было с ее всегдашним оживлением, глаза смотрели матерински. Чуяла ли она опять движения ребенка, или думала о предстоящей разлуке с мужем, но она молчала.

— Да собственно он что, Кутузов? — сказал Pierre.

— Главнокомандующий![1038] Он назначен. Я говорил, — сказал князь Андрей с своим видом всезнания. — Он оглянулся на жену. Ему неприятно было, что она пришла, неприятно было, что она ничего не говорит о предстоящей разлуке.

— И вы выступите против Наполеона?! — сказал Pierre. — Я не понимаю.

— André![1039] — сказала Лиза, улыбаясь. Она всегда улыбалась, такая у нее была привычка, а улыбка эта раздражала мужа,— разве ты поедешь в армию?

Он пожал плечами.

— Нет не поеду, я буду в Петербурге ездить по балам, — сказал он сухо.[1040]

— Нескоро еще? — сказала она. — Князь Иполит мне говорил, что война никогда не бывает зимой.

— Ты не будешь ужинать, Lise? — не отвечая спросил муж. — Ты бы шла спать.

— Нет, не буду,[1041] я пойду. Прощайте, m-r Pierre. Какой вы спорщик. — И она всё улыбалась. — Bonsoir, André.[1042] — Она поцеловала его в лоб. Он поцеловал ее руку. Она, шумя платьем, молча вышла из комнаты.

Князя Андрея что то кольнуло в сердце при звуке последней двери, которую она за собой затворила. Как будто он виноват был перед ней. «Милое существо», думал он, «но я не могу любить его», и опять унижение мысли князя Иполита о его жене и о нем мучало его. Они помолчали.

Андрей снял мундир, надел кафтанчик и, как будто стряхнув с себя тяжелые мысли, совсем другой, веселый и спокойный, вышел в столовую.

Когда он сидел за ужином, глядя на добродушное толстое лицо Pierr'a, сидевшего против него,[1043] глаза его горели непривычным блеском оживления — всё таки гордого оживления, и дружбы, и все гордой, покровительственной дружбы. Казалось, чем больше в нынешний вечер он потерял надежды на счастье с женой, тем сильнее в нем становилась[1044] потребность дружбы. Он не спускал глаз с доброго круглого лица Pierr'a и постоянно заигрывал с ним и ласкал его, как заигрывают и ласкают любимую женщину.

Pierre[1045] иногда отрывался от еды, чтобы[1046] высказать всё, что он хотел, иногда отрывался от разговора, чтобы есть очень много и быстро, почти не жуя, всего, что подавали.

31.

— Ты был очень хорош, — говорил князь Андрей. — Тебя, как плотину, прорвало[1047] и m-lle Annette надо было видеть.[1048] То хорошо, что ты один из всех говорил. Коли бы не ты, то во весь вечер мы бы живого слова не услыхали.[1049]

— Да, нет, — поднимая голову и пережевывая сказал Pierre.— Нет, ты заметил анекдот Иполита. Очень хорош. Очень хорош...

Князь Андрей не отвечал. Он был слишком горд, чтобы смеяться над кем нибудь за глаза, особенно над таким жалким человеком, как князь Иполит.

Замечательно было, что князь Андрей, который часто бывал mordant[1050] в глаза, никогда за глаза ни про кого не говорил того, чего бы он не мог сказать ему в глаза.[1051] И это было не правило, но инстинкт, вытекавший из того же убеждения, что равных ему никого не было.

— Знаешь, что я открыл? — продолжал Pierre. — Я у них живу теперь и видаю его часто. — (Pierre, приехав в Петербург, остановился у князя Василья по желанию отца, который был дядя князю Василью.) — Я прежде думал, что Иполит только странен, но все таки человек, как человек, теперь я открыл,[1052] что он просто идиот, да, просто идиот. Ты знаешь, он не может счесть 25 и 36. Ни за что, я пробовал. Вот странно-то.