Лев Толстой - Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

• Название: Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
• Автор: Лев Толстой
• Жанр: Русская классическая проза

---

— Позовите Василія Ѳедоровича (прикащика).

Василій Ѳедоровичъ, сіяя также, какъ и всѣ и все въ этотъ день, въ обшитомъ мерлушкой тулупчикѣ, пришелъ, шагая черезъ грязь, и доказалъ, что иначе нельзя было. Но въ такой день нельзя было сердиться.

— Ну что, сѣять можно?

— За Туркинымъ верхомъ съ понедѣльника можно.

— Ну, а клеверъ?

— Послалъ-съ, разсѣваютъ. Не знаю только пролѣзутъ ли, тонко.

— На сколько десятинъ?

— На три.

— Отчего?

— Телѣгъ еще не собрали.

— Ахъ, какъ вамъ не стыдно.

— Да не безпокойтесь, все сдѣлаемъ во времени.

Опять это была одна изъ старыхъ досадъ Левина. Клеверъ надо было сѣять чѣмъ раньше, тѣмъ лучше; но это вводилъ Левинъ, и ему не вѣрили, и всякій разъ надо было бороться.

— Игнатъ, — крикнулъ онъ кучеру, съ засученными рукавами у колодца обмывавшему коляску — Осѣдлай мнѣ.

— Кого прикажете?

— Ну, хоть Копчика.

— Слушаюсь.

Весна — время плановъ и предположеній. Левинъ всегда чувствовалъ это, и, какъ дерево, не знающее еще, куда и какъ разрастутся эти молодые побѣги и вѣтви, заключенные въ налитыхъ почкахъ, онъ придумывалъ и предполагалъ, что онъ сдѣлаетъ новаго въ любимомъ имъ хозяйствѣ.

Пока сѣдлали лошадь, онъ сообщилъ свои планы прикащику, и прикащикъ, какъ всегда, дѣлалъ усилія въ угожденіе хозяину, чтобы не показать равнодушія къ этимъ планамъ. Планы всѣ были хороши — вывезти весь навозъ, перепахать паръ лишній разъ и принанять рабочихъ, для того чтобы убрать покосы всѣ не исполу, а работниками, но прикащикъ, ближе стоящій къ дѣлу, зналъ, что въ дѣлѣ хозяйства довлѣетъ дневи злоба его и что въ каждомъ хозяйствѣ есть предѣлы возможнаго. Рабочихъ, сколько они не пытались, они не могли нанять больше 40, 37, 38, и больше нѣтъ и что противъ расчета работъ хозяина много будетъ еще непредвидѣннаго, долженствующаго измѣнить планы. Такіе разговоры всегда были досадны Левину, но нынче было такъ хорошо, что онъ только посмѣялся прикащику.

— Ну, ужъ знаю, вы все поменьше да похуже, но я нынѣшній годъ не дамъ вамъ по своему дѣлать. Все буду самъ.

— Да я очень радъ.

— Такъ за березовымъ доломъ разсѣваютъ клеверъ, я поѣду посмотрю, — сказалъ онъ, садясь на своего маленькаго буланаго Колпика, и бойкой иноходью доброй застоявшейся лошадки, попрашивающей поводья, поѣхалъ по грязи двора за ворота и въ поле.

Если ему весело было дома на скотномъ дворѣ, то въ полѣ, мѣрно покачиваясь на иноходи добраго конька, впивая теплый съ свѣжестью запаха снѣга воздухъ, слушая жаворонковъ и глядя на пухнувшія почки деревьевъ, на бѣгущіе, журчащіе ручьи, на которые косился Колпикъ, и въ особенности на свои зеленя, на огромное пространство, зеленѣющее ровнымъ бархатнымъ ковромъ кое гдѣ въ лощинахъ, съ бѣлыми пятнами снѣга, ему стало еще веселѣе. Ни видъ крестьянской лошади и стригуна, топтавшихъ его зеленя (онъ велѣлъ согнать ихъ встрѣтившемуся мужику), ни насмѣшливый ли, глупый отвѣтъ мужика Ипата, котораго онъ встрѣтилъ и который на вопросъ его: «Что, Игнатъ, скоро сѣять?» — «Надо прежде вспахать».[874] Несмотря на это, чѣмъ дальше онъ ѣхалъ, тѣмъ ему веселѣе становилось. И хозяйственные планы, одинъ лучше другаго — обсадить всѣ поля лозинами, перерѣзать на 6 полей навозныхъ и 3 запасны[я], смежныя, выстроить дворъ на дальнемъ концѣ поля и вырыть прудъ — представлялись ему. Клеверъ сѣялъ солдатъ работникъ Василій весельчакъ, котораго онъ любилъ. Телѣга съ сѣменами стояла не на рубежѣ, и пшеничная озимь была изрыта колесами и ископана лошадью. Онъ велѣлъ отвести лошадь. Василий извиняясь сказалъ:

— Ничего, сударь, затянетъ. А ужъ сѣвъ, Константинъ Дмитричъ, первый сортъ.

— А трудно ходить?

— Страсть! по пудовику на лаптѣ волочишь. Да ужъ я стараюсь.

Левинъ поглядѣлъ, какъ онъ шагаетъ съ налипшими комьями земли на каждой ногѣ, и подумалъ, что онъ такъ шагаетъ съ утра, и постоялъ съ нимъ, чтобы разговориться. Онъ хотѣлъ сообщить ему свою радость о прекрасной веснѣ, даже сообщить ему свои планы; но Василій всѣ его затѣванія разговора сводилъ на то, что онъ старается, какъ отцу родному, и что самъ не любитъ дурно сдѣлать — «хозяину хорошо, и намъ хорошо» и что онъ хозяевами доволенъ, и попросилъ отъ имени рабочихъ прибавки харча, такъ [какъ] работа пошла тяжелѣе и дни большіе. Хотя конецъ этотъ и былъ не совсѣмъ пріятенъ Левину, такъ [какъ] надо было отказать, но онъ все-таки, слѣзши съ лошади и пробовавъ самъ разсѣивать и убѣдившись, что онъ это не можетъ дѣлать такъ хорошо, какъ Василій, и запыхавшись, онъ отъѣхалъ отъ него и поѣхалъ посмотрѣть поле подъ пшеницу за Туркинымъ верхомъ. Лошадь кое гдѣ взяла выше ступицы по паханному полю, кое гдѣ былъ ледокъ, кое гдѣ на буграхъ просыхало, и Левинъ порадовался на пахоту и рѣшилъ, что можно сѣять съ понедѣльника. Проѣзжая назадъ черезъ Кочакъ, ручей, чуть не увязла лошадь, но тутъ же поднялъ утокъ и куликовъ и подумалъ, что нынче должна быть тяга. Проѣзжая черезъ лѣсъ, лѣсникъ подтвердилъ, что вальдшнепы есть. И Левинъ поѣхалъ рысью домой, чтобы успѣть пообѣдать и приготовить ружье къ вечеру.

Подъѣзжая домой въ самомъ счастливомъ и веселомъ расположеніи духа со стороны гумна, Левинъ услыхалъ колкольчикъ со стороны главнаго подъѣзда къ дому.

«Да, это съ желѣзной дороги, — подумалъ онъ, — самое время Московскаго поѣзда. Кто бы это? Вѣрно, братъ. Вотъ бы хорошо было».

Онъ тронулъ лошадь и, выѣхавъ за акацію, увидалъ подъѣзжающую ямскую тройку съ желѣзнодорожной станціи и господина съ бакенбардами.

«Братъ, онъ», подумалъ Левинъ и радостно поднялъ руки кверху, но тутъ же увидалъ, что это не братъ, а кто то, кого онъ не узналъ.

«Чортъ его дери, — проговорилъ онъ, — какой нибудь дуракъ изъ Москвы», подумалъ онъ, вспоминая, что онъ многимъ своимъ такъ называемымъ пріятелямъ въ Москвѣ хвастался своими мѣстами на вальдшнеповъ и звалъ на тягу.

— Аа! — сказалъ онъ, узнавъ Облонскаго, и не безъ удовольствія. Изъ всѣхъ Московскихъ дураковъ этотъ былъ все-таки пріятнѣе всѣхъ — одно, что онъ напоминалъ это дѣло съ Кити, но и это къ лучшему. «Узнаю вѣрно, вышла ли или когда выходитъ замужъ».

И въ этотъ прекрасный весенній день Левинъ почувствовалъ, что воспоминанье о ней совсѣмъ даже не больно ему.

— Что, не ждалъ? — сказалъ Степанъ Аркадьичъ съ комкомъ грязи на щекѣ, половинѣ носа и на глазѣ и брови, сіяя весельемъ и здоровьемъ и блестя глазками. — Пріѣхалъ тебя видѣть, разъ, — сказалъ онъ, обнимая и цѣлуя его, — на тягѣ постоять и лѣсъ въ Ергушовѣ продать.

— И прекрасно! Какова весна? Пойдемъ въ домъ. Ты тетушку знаешь?

— Знаю, какъ же.

Элегантныя вещи — ремни, чемоданъ, мѣшокъ, ружье — были внесены въ комнату для пріѣзжихъ; и вымытый, слегка спрыснутый духами, расчесанный, онъ сіяя вышелъ въ гостиную, побесѣдовалъ съ тетушкой и взялся за закуску. Несмотря на старанія тетушки и повара, обѣдъ былъ совсѣмъ не такой, какой привыкъ кушать Степанъ Аркадьичъ; вина никакого другаго не было, кромѣ домашняго травнику и бѣлаго крымскаго, но онъ и травникъ нашелъ необыкновеннымъ и выпилъ 3 рюмки, и обѣдъ — супъ съ клецками и курицу подъ соусомъ — нашелъ необыкновенными, и вино бѣлое, онъ сказалъ, что, право, очень, очень недурно, и выпилъ цѣлую бутылку.

За обѣдомъ шелъ общій оживленный разговоръ. Левинъ замѣтилъ и то, что Степанъ Аркадьичъ какъ бы умышленно избѣгалъ разговора о Щербацкихъ, и то, какъ онъ умѣлъ быть простъ, добродушенъ и милъ, безъ всякаго старанія.

Чопорная старушка тетушка, сама того не замѣчая, была втянута въ пріятный для себя разговоръ о старыхъ родныхъ и знакомыхъ, и кто кому племянникъ, и жены родня, и какъ и кто на комъ женатъ.

— Ну, теперь не пора ли? — сказалъ онъ за кофеемъ.

И они пошли одѣваться на тягу.

Степанъ Аркадьичъ досталъ свои сапоги, и Кузьма, уже чуявшій большую наводку, не отходилъ отъ Степана Аркадьича и надѣвалъ ему и чулки и сапоги, что Степанъ Аркадьичъ охотно предоставлялъ ему дѣлать.

— Ты прикажи, Костя, если пріѣдетъ Рябининъ купецъ, я ему велѣлъ нынче пріѣхать, принять и подождать.

— А ты развѣ Рябинину продаешь?

— А что?

— Плутъ страшный, окончательный и положительный.

Степанъ Аркадьичъ засмѣялся.

— Да, онъ удивительно смѣшно говоритъ.

Старая сука, сетеръ Ласка, какъ съумашедшая, вилась около хозяина, когда оба охотника съ ружьями вышли на крыльцо.

— Я велѣлъ заложить, хотя недалеко, а то пѣшкомъ пройдемъ.

— Нѣтъ, лучше поѣдемъ.

Степанъ Аркадьичъ обвернулъ себѣ сапоги тигровымъ пледомъ, и они поѣхали.

— Ну, что, какъ ты поживаешь? началъ Степанъ Аркадьичъ, какъ бы сбираясь на большой и важный разговоръ. Но Левину не хотѣлось говорить теперь, до охоты. И онъ отвлекъ разговоръ, переведя его на Облонскаго.

— Меня спрашивать нечего. Твои дѣла какъ, т. е. сердечныя?