Валериан Скворцов - Каникулы вне закона

• Название: Каникулы вне закона
• Автор: Валериан Скворцов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Слабо доносились звуки траурной мелодии.

- Перепало почестей и нашему Леону от покойника, - сказал Ибраев про музыку, подпихивая в машину чемодан, который втянул внутрь за ручку водитель. От глаз на виски подполковника наползли морщины.

"От Леона тому тоже, и кое-что посущественнее", подумал водитель.

- А ты знаешь, кого отпевают? - сказал он. - Отставного заместителя министра обороны.

Ибраев то ли пожал плечами, то ли сбросил штатское пальто с шинели.

Водитель с удовольствием отметил, что подполковник прижимает подмышкой журнал регистрации посещений, прихваченный с цементного прилавка охраны.

Пилот "Ил-103", как летчик первого класса, имел право самостоятельно, то есть независимого от подсказок наземной службы обеспечения полетов, выбирать посадочную площадку с воздуха. Знающего себе цену профи при исполнении служебных обязанностей ничто не интересовало, кроме полета, для выполнения которого его нанимали. Неважно кто и неважно зачем. Его дело поднять в воздух машину - два кресла впереди и диван на троих сзади - с любым дерьмом, включая эту угрюмую пару, а затем прибыть в нужную точку и сесть. Гарантируя собственной жизнью безопасность полета. И оплата вперед. А поэтому, приземлив в Астане самолетик с расчетом отката в дальний сектор аэродрома, пилот отвернулся, чтобы не видеть, как подполковник пристегивает наручниками правое запястье штатского к своему левому.

И во время. Контактная линза каплей выкатилась на его щеку из заслезившегося правого глаза. Пилоту показалось, что штатский приметил случившуюся оплошность, но это не имело значения: извоз наличными оплатил офицер из национальной безопасности. Долларами, как и предполагала договоренность.

2

Легкий снежок порошил московский Чистопрудный бульвар, памятник Грибоедову и девицу в застиранном плаще, наверное, с подбоем из рыбьего меха, с роскошным лакированным футляром для виолончели за спиной, не вязавшимся с поношенными сапожками. От мороза и простуды губы защищала бесцветная помада, отчего они казались привлекательнее. Негустая рыжая прядь, намокшая под снежком, выпала из-под вязаного колпака и прилипла к щеке.

И я вдруг вспомнил конопатенькую Марию Ивановну с коряво звучавшей по-русски фамилией Сут, которая играла на виолончели в отцовском оркестре в фойе и ресторане ханойской гостиницы "Метрополь". Тогда, в начале 50-х, в эмиграции, мне было тринадцать и ещё предстояло осознать причину, по которой засматривались на расставленные округлые коленки Марии Ивановны, между которых, сдвигая коротковатую юбку повыше, трепыхалась под смычком виолончель.

Разница в возрасте между мной нынешним и рыжей, топтавшейся под изображением Молчалина на цоколе грибоедовского памятника, наверное, была в два с лишним раза больше. Не в мою, естественно, пользу. Но как и в фойе ханойской гостиницы сорок с лишним лет назад, спровоцированный воспоминанием, я возжелал.

Внезапные влюбленности - патология. Думаю, что в моем случае из-за хронического одиночества. Тем более болезненного, когда иной раз от поспешающего молодца, ненароком задевшего плечом, слышишь нечто вроде "Извини, папаша"... Источник хвори, я имею в виду одиночество, кроется в работе, которой я кормлюсь.

Контактов у меня, по правде сказать, предостаточно, большинство из них даже обременительны, хотя, конечно, случаются и приятные. Скажем, товарищество двух-трех коллег, в том числе молодых и привлекательных женщин, с которыми приходится сотрудничать в ходе операций. Это легко понять, ведь от качества их поддержки зависят шансы на выживание.

Дело, однако, в том, что при моих занятиях в конце концов воленс-ноленс остаешься один на один с собственной персоной из-за секретности. Операции чередуются. Закончилась одна, обременяют другой. Всякий раз вникаешь в детали новых и неожиданных обстоятельств. То есть, снова секреты, и эти-то новые секреты разводят с теми, с кем имел дело раньше. Коллеги по отработанному заданию автоматически, говоря компьютерным сленгом, отправляются в "корзину". Иначе говоря, ты "сливаешь" их в остальное человечество, а это остальное человечество для таких, как я, сплошь состоит из особей, которых правила обеспечения секретности определяют "лицами, не имеющими допуска" к текущему делу.

Скрытность и, как следствие её, внешняя безликость - краеугольные камни моего ремесла. Впрочем, помолчать про "подвиги" хочется и самому. Шпион или, выражаясь благородным слогом, разведчик, который гордится собой? Я не с теми, кто так считает. Гордится нечем, и скрываешь подробности профессиональной принадлежности, как если бы подвизался сутенером.

Личные связи с внешним миром, таким образом, становятся как бы рваными, фрагментарными.

Другими словами: я ни с кем не разделял более или менее значительную часть моей жизни. В некоторые годы это относилось и к семье.

Ефим Шлайн - единственное исключение. В России он мое непосредственное начальство, то есть работодатель, отец родной, поилец и кормилец. По моим догадкам, поскольку определенно знать этого не полагается, он имеет звание полковника известной службы на Лубянке, о которой, в сущности, как выясняется всегда и в конце концов, ничего достоверного и не известно...

Ефим, видимо, уловил мое легкомысленное настроение. Уподобившись подсолнуху, который крутится вслед за солнцем, я вывихивал шею, следя за перемещением вдоль памятника рыженькой с виолончелью. Да и она, мне показалось, приметила интерес потертого жизнью господина.

- Es muss nicht immer Kaviar sein! - полупропел Ефим по-немецки.

Более верный признак, определяющий временную принадлежность шлайновского пребывания в школе КГБ (или как там назывался этот хедер, которому в эпоху профессионального вызревания моего работодателя ещё предстояло стать "имени Андропова"), трудно было бы придумать. В прямом переводе немецкие слова означали: "Икра бывает не всегда", в смысловом: "Не все коту масленица".

Детали предают. Суетное искушение сострить на их игре - всегда донос на собственное прошлое. Так я и сказал Шлайну. И мы рассмеялись вместе...

Некий немец Марио Шиммель, влачивший жалкое литературное существование, присказку про икру сделал заголовком наспех, ради заработка состряпанной книги. Она пошла миллионными тиражами, выдержала две экранизации и, хотя давно забыта, после неё создатель Джеймса Бонда нового в шпионскую литературу ничего не привнес. Разве что довел жанр до абсурда. Герой Шиммеля - Ливен - король рукоприкладства и интеллектуальных единоборств. Он защитник слабых и сирых, а также финансист почище Хаммера. Обесчещивает девиц без числа. В условиях нормированного распределения по карточкам ухитряется элегантно одеваться и выдерживать аристократический стиль в выпивке и жратве. Веселый, щедрый, добрый, ловкий и богатый. Свою порцию невзгод во второй мировой войне он глотал с шутками-прибаутками, обводя вокруг пальца все спецслужбы мира. Не шутил Ливен только с гестапо. Публику из этой конторы он не переваривал, а потому истреблял маниакально.

Курсанту Шлайну показывали фильм "Икра бывает не всегда" на закрытых просмотрах. Я видел ленту несколько раз в обычных киношках, были бы деньги... Кажется, вместе с родителями, после отъезда из Маньчжурии, где осенью 1945 года японцев сменили красноармейцы, которых китайцы не называли русскими. Пришельцы обозначались словом "сулянь", производным от "советские". После их появления харбинские русские, эмигранты, все чаще именовались "заморскими чертями". Кого не выжили раньше японцы, спешно исчезали в двух направлениях - либо в неизвестность неизведанную, в СССР, либо тоже в неизвестность, но привычную - Сингапур, Австралию, Канаду и Соединенные Штаты при наличии средств и связей, а при отсутствии таковых во Французский Индокитай. Мы перебрались в Шанхай, а оттуда в Ханой через северовьетнамский порт Хайфон.

В семье было заведено не расставаться. Так что вечером на выступления симфонического оркестра, набранного из харбинских балалаечников, в гостиницу "Метрополь", а также во все остальные места, в том числе и в кино, мы отправлялись втроем. В семье сложилось неизменное правило спать по очереди или, как говорил папа, по вахтам. Меня включили в "боевое расписание" после прибытия в Ханой. "Ты теперь взрослый", - сказал отец.

Ночные облавы и проверки документов и после войны проводились словно бы по инерции. Разлучить могла любая случайность. Мы не желали погибать врозь...

В Шанхайском порту у трапа на французский пароход "Жоффр", уходивший в Хайфон, отца ударил по лицу полицейский. Богатым белым мстить он боялся, а при нас оказались "слабые бумаги" и никакие пожитки. Мы не имели гражданства. Не думаю, что шимпанзе в шлеме из прессованной макулатуры, с огромным револьвером, рукоять которого выпирала из кобуры до подмышки его мятого хаки, прожил бы ещё минуту, если бы вдоль пирса не стояла цепь из таких же. Отец преподавал в харбинском спортзале на Конной-стрит "русский рукопашный бой". Уроки брали японские офицеры, дзюдоисты...