Валериан Скворцов - Понурый Балтия-джаз

• Название: Понурый Балтия-джаз
• Автор: Валериан Скворцов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Что-о-о?

- Я так и знал, у тебя ни копейки. Значит, я правильно все решил для себя заранее. Тебе передавали, что я завтра... нет, уже сегодня уезжаю?

- Передал Дубровин. Ты и его достал. И эту Марту Воинову. И я, зная твое чудовищное хамство и безответственность, поверил, что ты уезжаешь. Если ещё не уехал. Потому и примчался.

- Белогвардейское хамство, - подсказал я. - Следи, пожалуйста, за точностью формулировок.

Он вскочил и побежал в ванную открывать краны. Он все ещё считал, что шум воды глушит возможное подслушивание. Безошибочный признак, кто в какую эпоху заканчивал лесные спецшколы. Неужели у них не устраивают курсов усовершенствования?

Я уселся на письменный стол. На нем приходилось держаться прямо, и это отгоняло сонливость.

- Новости тревожные, - сказал Шлайн, повисая волосатыми ручищами на двери ванной. - Департамент полиции с середины дня приведен в состояние тревожной готовности. Ночью проводится прочесывание подозрительных квартир и гостиниц. Дубровин побывал в департаменте во второй половине дня. Эстонцы имеют свои сигналы, но не говорят откуда. Или Дубровин так выставляет дело... После убийства Кристаповича и высылки Андреева отношения с местными почти разладились...

Кристапович был московской палочкой-выручалочкой в Таллинне. Выпускник высшей школы КГБ после объявления эстонской независимости получил пост генерального директора таможенного департамента. Первая удачная операция перехват в Таллиннском порту контрабандной партии оружия Ижевского механического завода - стала для него и последней. Кристаповичу вручили уведомление об отставке. Нельзя так уж истово веровать в святые идеи, даже если это идея национальной независимости. Религии сильны именно ересями. В природе тоже, как известно, дистиллированная вода не встречается. Наивный Кристапович встал с раскинутыми руками поперек магистральной дороги всеобщего обогащения, уходящего далеко за национальные границы. И, собираясь глотнуть бочкового, получил среди бела дня пулю в горло...

- Да ладно, - сказал я. - Не будем гнать пену. Исполнитель прибыл в город минувшим утром. Если предоплата состоится, предположим, завтра утром, днем меня повезут на смотрины. Специалиста зовут Чико Тургенев. Думаю, имя тебе ничего не говорит.

Ефим пробежался мелкими шажками от ванной к балконной двери и обратно, стряхивая на ковре, в том месте, где мы сидели позавчера с Мариной, комки грязи с сапог. Он свернул к письменному столу, придвинулся впритык, полы мокрого пальто из свиной кожи коснулись моих колен. Я едва сдерживался, чтобы не оттолкнуть его. Мы только раз в жизни обменялись рукопожатием сто лет назад на встрече в советском консульстве в Бангкоке, и оно носило протокольный характер. После этого рекордно короткая дистанция между нами равнялась длине конверта, в котором Ефим передавал мне чек или наличные.

Он принялся орать:

- Всегда найдешь, что сказать! Всегда собственные источники! Всегда непогрешимые! Всегда собственное мнение и особое, а? И специалиста зовут именно так, а не иначе! А если этот... как его... Толстой...

- Тургенев. Чико Тургенев.

- Вот именно... Если твой психованный Достоевский приехал грохнуть на разборке какого-нибудь чухонского авторитета, а не нашу персону на глазах у всего мира, а? Вот, представь себе такой случай из жизни. И пока мы будем заниматься филологией по твоей наводке, провороним настоящего киллера. Провал! А у тебя, я в этом уверен, опять найдется особое, полное оптимизма мнение. Что-то вроде того, что в конце-то концов, хотя и не Мопассан твой завалил генерала, свершившееся убийство подтвердило предположения... Ты ведь так скажешь, а? Своими методами ты сбиваешь с толку нормальных профессионалов. И ещё угрожает, что уберется в Москву или куда там ему приспичило! Скажите, принц какой! Подумай о себе... вернее над собой, Бэзил...

Болтовня. Начиналась болтовня. Мы оба устали. От неопределенности. Но мысль Ефима о том, чтобы подумать о себе, показалась мне конструктивной. Вокруг меня что-то затевалось. Ребята с белесыми бакенбардами опять объявились в буфете пансионата и потягивали пойло из бутылок в пакетах. Они были настолько поглощены своими ощущениями, что вообще не заметили, как в двух шагах от них в пустом буфетном зале я заказал у Вэлли коньяк - как раз перед тем как вошел в номер и обнаружил там Ефима.

Не люди Ефима Шлайна. Не люди Гаргантюа Пантагрюэлевича. И не люди Дубровина. И не местная полиция безопасности.

И кто шел следом за мной в сосновом бору на моем обратном пути от Ге-Пе в пансионат?

Подмерзший наст с хрустом проваливался под ногами человека в куртке с капюшоном. Он плохо рассчитал дистанцию слежки. Я сначала услышал, а потом и увидел его. Притаившись у шершавой сосны, ствол которой, когда я прислонился к нему щекой, оказался теплым, я пропустил любителя ночных прогулок вперед. Спохватившись, что потерял след, он возвратился.

Вытянув ладонь, оттопырив указательный и большой пальцы, я громко сказал:

- Пиф-паф! Ты убит, парень. Падай. Обещаю снять скальп, когда ты уже станешь трупом...

Убегал он, по-бабьи поднимая руки в варежках и чуть ли не цепляя одну коленку о другую...

Ефим застегнул кожаный реглан наглухо до подбородка и надвинул картуз.

- Кроме денег, что еще?

- Два человека, - сказал я. - Поскреби по сусекам ваших компьютеров.

Шлайн нашарил в кармане спичечный коробок. Я написал на нем имена азериков и попросил:

- Пожалуйста, если что найдется, снабди одновременно с деньгами.

- Деньги передам завтра, - сказал Шлайн. - Приедешь в музыкальную лавку. В одиннадцать утра. С твоими кавказскими человеками - как получится. Сам понимаешь, бакинские они или какой-нибудь другой принадлежности, твои два фейхтвангера могли и не попасть в электронный загон...

Странно, что вторая просьба не показалась Ефиму обременительной при его нынешней занятости. С чего бы такая покладистость? Усовестился, что перед этим разорался из-за денег? Дикое предположение...

Когда, наконец, я нырнул под одеяло, часы показывали два ночи. А сон ушел.

Я открыл туристский путеводитель: "Рекомендуем свернуть направо с полукружия шоссейной дороги между Кейла-Йоа и Клоога и осмотреть полуостров Лохусалу - известное дачное место. Среди поросшей сосняком и усеянной валунами местности стоят дачи многих композиторов, поэтому дачный поселок Лохусалу (Роща в ложбине) называют иногда ещё Хелисалу (Роща звуков)..."

Композитор-народник, которого местные жители уважительно и запросто величают "наш Пантагрюэлич", - просилось дописать в текст - в одной из таких дач устраивает морские бои. Там же он встречается с близкими и друзьями. Великий человек делится с ними творческими задумками. Сколько наркотиков, например, перекачать из пункта А в пункт Б на подводной лодке "Икс-пять" в следующие десять, как принято говорить в деловых кругах, банковских дней?

Я вполне допускал, что на этой даче Ге-Пе выслушивает сейчас сокровенные задумки Чико Тургенева. Чаяния классика подрывного искусства ему понятны, а потому страшны. Ведь Чико берется устроить не просто взрыв. Он получил шанс провести публичную казнь известного человека и, как следствие такой казни, обрести новую славу. И обеспечить новые расценки на свои услуги.

Тургенев жаждет фейерверка. Пантагрюэлевич - тиши и благодати. Вот из этого противоречия и рождался уже мой шанс.

Встав под горячий душ, чтобы утихомирить не желающую спать плоть, я попытался представить идиллическую картину: в просвечивающем пеньюаре Марина склоняется над кроваткой дочурки, а я, призывно застряв в двери между спальней и детской, спрашиваю нетерпеливо: "Ну, что, заснула?"

Мысленно я упрекнул Ефима Шлайна, что на этот раз он пришел без портвейна. У меня определенно начинались проблемы с алкоголем - в дополнение к осложнениям в отношениях с женщиной.

Мы одного поля ягодки - Чико и Бэзил, Бэзил и Чико. С поправкой на то, что моя война случилась на двадцать лет раньше его афганской войны и в его возрасте меня ещё не убили.

Глава шестая

Палач ушел на работу

...Я чувствовал, как темя зудит под каской и стекает на брови пот, а глаза слепит бесцветное небо тропиков, потому что на парадных построениях запрещены противосолнечные очки. Все кажется пепельным и обесцвеченным на вытоптанном солдатней пустыре между киношкой "Ланг Санг", цементным памятником Павшим и дощатыми трибунами для короля и дипломатического корпуса.

Мне снилось, как на гимнастерке взводного, князя Румянцева, между лопатками расползается темное пятно. Он тянется по стойке "смирно", и мы, иностранцы, тоже, потому что ротный лаосских гвардейцев не решается в присутствии короля скомандовать "вольно". У гвардейцев кто-то падает в обморок. Беднягу уволакивают, и строй смыкается... Рум-Румянцев распоряжается сделать столько-то шагов влево - это значит, что потери лаосцев возросли, мы заполняем бреши своими телами... Туземный оркестр начинает вразнобой, но радостно. Марш кладет конец мучениям. Эхо тамтамов, отрикошетив от памятника, уходит за рисовые поля, в сторону низких облачков, уплывающих за Меконг. Мы как раз маршируем в том направлении. На Запад. По иронии судьбы местное поверье утверждает: в сторону, куда навечно уходят мертвые.