Валериан Скворцов - Сингапурский квартет

• Название: Сингапурский квартет
• Автор: Валериан Скворцов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Что тебе? - спросил он Семейных.

- Прости... У меня вечером будет человек, очень интересный для тебя, между прочим. Едет в твои края, первым секретарем в посольство...

- Господа финансисты, - сказала секретарша. - Это все-таки служебный телефон. Нельзя ли покороче?

- Сейчас, Мариночка Владленовна... Скажи Олечке, что я ужасно извиняюсь, но хочу заполучить тебя вечером на часок, а?

- Оля, - сказал Севастьянов, - тут Людвиг кланяется... Семейных... Просит меня забежать вечером к нему. Есть разговор, говорит.

- Сходи, конечно, раз просит. Он просто так не приглашает...

Севастьянов положил трубку.

- Ты забыл сообщить Олечке, что твоя командировка утверждена, - сказал Семейных в коридоре и без перехода и паузы продолжил: - Это Шлайн принес генеральному копию факса с газетным уведомлением насчет судебного иска о банкротстве. Просидел полчаса...

- Какой ещё Шлайн? - спросил Севастьянов.

- Полковник из экономической контрразведки. - И, подмигнув, Семейных повертел пальцем у виска. Дескать, бдят не там, где нужно.

Севастьянов неторопливо прошелся от Смоленской-Сенной по Бородинскому мосту на другую сторону Москвы-реки к Украинскому бульвару, где жил Семейных. При зрелом размышлении приказ генерального, который отнюдь не плохо относился к Севастьянову, действительно казался продиктованным заботой. Предостережение из добрых побуждений... Петраков потерпел неудачу... А Севастьянов, да ещё в одиночку, - ему не чета. К тому же этот эфэсбэшник, наверное, напугал малость генерального...

Севастьянов запаздывал. Шел уже восьмой час. Вреднейшее время для раздумий, как учил Петраков, откладывавший серьезные решения на утро.

Дерматиновую дверь с медными пуговками открыл высокий сутулый человек лет сорока с волнистой шевелюрой, чем-то напоминающий писателя Максима Горького. Из угла рта свисал янтарный мундштук с сигаретой. Под сощуренными от табачного дыма глазами лежали, будто грим, коричневые тени.

- Вы, должно быть, Севастьянов, - сказал он.

- Старик! - заорал из глубины квартиры Людвиг. - Это Павел Немчина, первый секретарь посольства в Бангкоке! Вам предстоит встречаться! Дружите! Я - сейчас! Я по дороге зацепил в гастрономе потрясающую селедищу! Провонял до невозможности... Вот-вот кончаю разделывать! Дружите и беседуйте!

- Пошли к нему на кухню? - предложил Севастьянов.

- Как раз оттуда... Пошли, - ответил Немчина.

Он улыбался, улыбался и Семейных, которому дипломат только что рассказал анекдот про журналиста, работающего в Бангкоке, некоего Шемякина. Престарелый бедолага, повторил Немчина, заснул на оперативном совещании. Кто-то потихоньку заклеил ему очки наслюнявленными клочками газеты, а борзописец так и сидел. Сообщение же делал посол...

Севастьянов вдруг подумал, что напрасно, наверное, оказался в этой компании. Исподволь он опять перехватил испытующий холодноватый пригляд смеющегося дипломата.

После нескольких пронзительных звонков телефона знакомый Севастьянову голос, в котором прибавилось хрипотцы, крикнул откуда-то из недр квартиры, скорее всего, из спальни:

- Павел! Возьми трубку! Тебя...

- У Машеньки опять мигрень, просто беда, - сказал Семейных про жену.

Когда Севастьянов заходил в этот дом, правда, не часто и не надолго, так получалось всегда... Мигрень. Севастьянов и сам не знал, хочет ли видеть супругов Семейных вместе. Впрочем, связанные с этим обстоятельства относились к давным-давно прошедшему времени.

Немчина медленно поднял трубку. Жмурясь от дыма, выслушал и ответил:

- Еще часок, Клавочка. Людвиг селедку приготовил собственными руками. Примем по паре стопок и распадемся... С хорошим и полезным человеком. Потом расскажу.

Положив трубку, он сказал:

- Забрел полгода назад на одни посиделки у коллеги и познакомился нежданно-негаданно с будущей женой... Вот как случается!

Немчина заменил сигарету в мундштуке, и глаза его ещё больше сощурились от дыма, пока он смотрел на Севастьянова. Ощущение, что Людвиг только затем его и пригласил, чтобы показать дипломату, окрепло.

- Дружите, други мои, - сказал Семейных, разливая коньяк по хрустальным стопкам. - В одни края едете. Ох, как близкие человечки нужны, когда мы там... Ох, как нужны! Вот за это!

- Будете наезжать в Бангкок из Сингапура? - спросил Немчина.

- Как начальство прикажет, - ответил Севастьянов.

- Пару раз появится точно, - сообщил Семейных.

- Тогда милости прошу ко мне, - сказал Немчина, но куда - домой или в посольство - уточнять не стал.

- Вы меня извините, - сказал Севастьянов. - Я сегодня ночь не спал. Спасибо, Людвиг, за угощение и за то, что познакомил... Думаю, Павел, я вам пригожусь...

Кажется, не слишком искренне прозвучало.

- И я вам, - ответил глуховато Немчина.

Когда дверь за Севастьяновым закрылась, он спросил:

- Вот этот потрепанный хлюп?

- Вот этот потрепанный хлюп.

- М-да... Ну, спасибо, Люда, показал орла...

- У него очень дурной характер, очень... Он только внешне потрепанный. Ты меня понял, Павел?

Накопившаяся за сутки усталость и две рюмки коньяка нагнали сон в метро по дороге в Беляево. Очнувшись, Севастьянов ясно подумал: Немчина будет его подстерегать. Именно подстерегать. Семейных обозначил его дипломату. Но зачем?

4

Искусно склеенный воздушный змей - золотой с красными плавниками карп - парил в белесом небе над шестнадцатиэтажным домом на сингапурской Орчард-роуд. Теснившиеся вокруг двухэтажки под черепичными крышами отбрасывали густую тень, в которой то раскалялись, то остывали автомобильные стоп-сигналы. А крыши зданий полыхали, окрашенные закатом.

Окна в просторной зале, откуда Клео Сурапато смотрел на город, держали настежь. Здесь, на холме между Елизаветинской больницей и главной магистралью города, продувало круглые сутки и все сезоны. Прохлада стояла естественная. Не из кондиционера. И что за удача! Золотая рыба, вихляясь на бечевке, набирала и набирала высоту. С балкона шестнадцатиэтажки кто-то, чтоб его собаки разорвали, очень ловко приноравливался к ветру!

Верно подчеркивал философ Лао Цзы: не человек человека, а натура, естество сущего вразумляет истинному и достойному. Запускавший карпа жил в гармонии с окружающим миром. Он чувствовал ветер, как Клео - жизнь биржи.

Клео испытывал, однако, и легкую досаду. Раздражали доносившиеся из комнаты сына дикие фразы - китайский мешался с английским. Сын беседовал с дружком из университета. Просвещенный коллега, видимо, вел родословную от кантонцев и выворачивал произношение иероглифа, обозначавшего имя семьи, из Лин в Лун. Китайское имя Клео Сурапато было Лин Цэсу, а сына звали Лин Вэй. Дружок из университета представился как Ван Та, вполне достойное имя. Но на визитной карточке по-английски стояло "бакалавр Та Ван", а это западное манерничанье - перестановка семейного иероглифа на второе место после имени - выглядело смехотворным. В переводе на тот же английский такое написание могло означать "Бандитский князь".

Кантонец, прихихикивая, расписывал холостяцкие похождения:

- Я представился клерком из кондитерской компании. Намекнул, что учусь по вечерам в университете, исследую важную проблему. Выясняю, кто первый придумал макароны... Марко Поло завез сюда из Италии или, наоборот, увез из Китая в Европу секрет выпечки древних...

- И поверила?

- Ха! Я сразу разобрался, что барышня-то из дансинга "Сотня счастий". Ну, дорогой Лун Вэй, я и повел себя соответственно. Сразу к ней. Будто ждала! И все оказалось прекрасным - и секс, и потом кухня - собачий хвост, лошадиное копытце, тигровое винцо, словом, вся северная варварская кухня...

- Ах, негодник! - громко сказал Клео.

Сын выглянул в зал.

- Это лишь фигура речи, отец. Бакалавр Та Ван прекрасно осведомлен, что наши корни северные, из Пекина. Но что плохого, когда маньчжурскую кухню называют варварской? Разве мы маньчжуры?

Клео, наблюдая, как рыба все выше и выше забирает в небо, ставшее из белесого желтым, загадал: если ночь упадет раньше, чем воздушный змей потеряет высоту, будущее сына будет путевым.

Голоса зазвучали приглушеннее. В наступавших сумерках Клео мог видеть через открытую дверь руку сына с клубным перстнем на пальце, высвеченном зажженной лампой. Лампа медленно вращалась под вальс, который наигрывал вмонтированный в подставку магнитофон. Синие, красные и зеленые искорки разгорались и затухали в пластмассовом плафоне. Единственная вещь из современных, которую терпел отец. Он держал на своей половине тиковую кровать с противомоскитной сеткой, квадратные стулья и сундуки для одежды и бумаг. На мягкой мебели, говорил отец, он чувствует себя как на коленях толстой женщины, а если спит без москитника - голым в снегу. Что же касается шкафов для одежды, то они представлялись ему тюремными камерами.

Два поколения, между которыми - Клео. Странно, что внук и дед при этом весьма уважают друг друга, проявляя обидную снисходительность к нему самому. Он-то знал!