Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

• Название: Кровью омытые. Борис и Глеб
• Автор: Борис Тумасов
• Издательство: Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-271-01775-3

Новый роман Бориса Тумасова «Кровью омытые» — яркое эпическое полотно, достоверно воссоздающее противоречивую историческую обстановку, политическую атмосферу жизни Киевской Руси в последней трети IX — начале XI вв. В центре повествования — фигура великого князя Владимира, отстаивающего единство Русской земли, и двух его сыновей, Бориса и Глеба, ставших впоследствии первыми святыми русской православной церкви.

---

Княжич повернулся к столику-налою, на котором стояла маленькая икона, на ней лик Спасителя на пальмовой доске, написанный безымянным мастером. Иконка — память матери Анны. Она привезла ее из Константинополя, и, со слов Варфоломея, иконой этой Анну благословил сам патриарх.

Борис не забыл, Анна дала ему эту иконку, когда смерть начала наведываться к ней.

В опочивальне, куда Анна позвала Бориса, она взяла иконку с налоя и, протянув Борису, сказала:

— Пусть она оберегает тебя…

Княжич думал о том, что в нем течет кровь русича и гречанки, рожденной в царском дворце. Мать пела на родном ей языке. О чем? Прежде у него не было делания познать язык, на котором говорят там, в Византии, но теперь Борис решил выучить греческий еще и потому, что на нем писаны церковные и иные книги, из каких стало известно о Великой Скифи и о иных государствах.

Прилег княжич на лавку, поглядел на оконце. Луну туча накрыла, и тень на стене исчезла. В гриднице отроки зашумели, заговорили, в караул собирались.

Утро близилось, скоро к заутрене зазвонят. Бориса в сон потянуло. Пересилив себя, поднялся, принялся одеваться.

* * *

С годами память возвращает человека в прошлое. Великому князю она временами напоминает о молодости. Вот он с малой дружиной бежит от Ярополка из Новгорода к скандинавам. С варягами ходит в набеги в землю франков, высаживается к англам. Его дракар режет воды моря Варяжского, наводит страх на норманнов. Товарищи звали его конунгом. Холодная земля скандинавов дала язычнику Владимиру приют и одарила первой любовью. Потом были и другие женщины, но крепкотелая скандинавка споро управлялась с парусами и так же уверенно держала в руке меч.

Когда Владимир решил возвращаться в Новгород, варяги уговаривали его:

— Оставайся, с нами, конунг. В фиордах моря Варяжского стоит твой дракар, а на высокой скале мы поставим тебе дом.

Но Владимир отказался, у него иной план. Он поведет полки на Киев против Ярополка и сядет на великое княжение…

Подошел Владимир к печи, приложил ладони к камням. Огня мало, и камни едва теплые. Владимир кликнул отрока:

— Принеси взвара да подбрось дров, звон, огонь едва дышит.

Отрок метнулся на поварню, принес ковшик с горячим взваром. Владимир пил малыми глотками, прихлебывая, а отрок тем часом внес поленья, бросил в печь. Пламя разгорелось, и по горнице потянуло жаром.

Едва отрок удалился, как в горницу вошел воевода Блуд. Боярин роста невеликого, глазки маленькие, ровно у кабана лютого. Прежде Блуд Ярополку служил, а в трудный час предал, к Владимиру переметнулся.

Поклонился боярин князю, Владимир кивнул ответно:

— На той неделе в полюдье отправляюсь, — сказал Блуд. — Ноне тиун сани ладит.

— Авдей исправно службу несет. Ты, Блуд, за смердами недоимок не оставляй. Особливо проследи, какую бабы толстину изготовили. Сам ведаешь, что ни однодревка — так двести локтей на парус. А флот наш за две тысячи перевалил. А еще ужицу, канаты добрые привези.

— Аль не знаю. Где добром, где силой, а княжье заберу.

С уходом Блуда Владимир прошелся по горнице. Пушистый ковер, привезенный из Византии, скрадывал шаги. Лицо у великого князя озабоченное, одиночество гложет его, и нет тому лечения. Подчас словом не с кем перекинуться. Дети? Взрослые по уделам сидят, младшие тоже скоро разъедутся. Киевляне зовут великого князя Красным «Солнышком», а ведомо ли им, как одинок он? В прежние лета пиры частые давал, ныне нет желания. Даже гусляры не радуют.

Позвал тиуна:

— Завтра на лося отправлюсь. Только и возьму с собой ловчего Пантюшку. Вели ему, Авдей, изготовиться.

* * *

Выбрались налегке. На санях-розвальнях спина к спине сидели великий князь с ловчим. В задке саней луки, колчаны со стрелами тяжелыми, ковки особой, на крупного зверя.

Дорогу взяли на ближнее сельцо Берестово, издавна любимое Владимиром. Последние годы в нем доживала мать Малуша. Но когда Владимир сел на великое княжение, мать уже умерла.

Вдали на пригорочке стояли хоромы, часовенка, постройки хозяйственные. И все тыном высоким, крепким обнесено. А вокруг избы смердов и холопов.

В Берестове Владимир заночевал. Берестовский тиун велел печь истопить, постель князю чистую постелить.

Ночь Владимир провел бессонную, сколько ни смеживал веки, сон не брал. Все ворочался, припомнил, как с Анной в Берестово наезжал и подолгу живал здесь. Анне в Берестове летом нравилось и, когда Владимир добывал вепря и отроки жарили на угольях мясо, сидела у костра, слушала рассказы великого князя…

Здесь, в Берестове, в этих хоромах живет и дочь его Предслава. Сказать, что Владимир любит ее, пожалуй, нет. Равнодушен он к ней. Не пожелала перебраться в Киев, не настаивал. Сюда, в Берестово, для обучения Пред-славы грамоте присылал учителя Варфоломея…

В этот приезд, как и всегда, позвал Владимир к себе дочь, поговорил с ней о том о сем, а отпуская, подумал, что выросла она, эвон какая статная и пригожая, пора и замуж. Хорошо бы за какого-нибудь иноземного короля. Вон Ярослав породнился с королем свевов, Святополк с ляшским королем…

Странное дело, увидит Владимир дочь, а о матери ее, Милолике, даже не вспомнит. Но Анна, Анна у него из головы не выходит…

Как-то Анастас Корсунянин, уловив, что творится в душе Владимира, сказал:

— Женись, княже.

— Тебе ли, иерей, речи подобные вести, — возмутился Владимир…

В Киев великий князь воротился на третий день и на редкость без добычи. И не потому, что зверя не обнаружили, наряженные накануне берестовским тиуном холопы и смерды погнали на князя лосиху. Она вышла из чащобы в нескольких шагах от Владимира, молодая, стройная. Большими глазами смотрела на князя, будто ждала, когда он пустит в нее стрелу. А он так и не поднял лук. Впервые пожалел. Постояла лосиха и удалилась в глубину леса.

Не спросил ловчий Пантюшка, отчего отпустил лосиху, да и что бы ответил ему великий князь?

* * *

Киевское строительство на глазах у Бориса. Сколько помнит, то боярин какой хоромы возводил, то плахами сосновыми улицы устилали… Мостовое покрытие — чтобы грязи меньше было, а уж сколько домов и изб люд ремесленный ставил, тому и числа несть.

В редкий год, когда бы артели плотницкие со стенами городскими не возились, то подновляли, то надстраивали, иногда какие-либо ворота заново навешивали. А теперь вот храм на Подоле у самого торжища ставили.

Дорога к храму шла через площадь, где прежде во времена языческого Киева стояли идолы, а теперь высились мраморные колонны, а на них греческие статуи и четверка медных коней, удерживаемых воином.

И колонны и коней князь Владимир вывез из Корсуни вместе с Анной, и тому минуло больше двух десятков лет…

Через Бабий Торжок Борис вышел на Подол. Был ранний час, однако ремесленный люд уже приступил к работе: звенели молоты в кузницах, курились гончарные печи, веселый перестук и голоса слышались повсюду. Над обрывом две молодки доставали воду из колодца, переливая ее из бадейки в ведра. Вокруг замшелого сруба лед наростом.

Молодки внимания на княжича не обратили, а Борис, обойдя пустынный торг, день воскресный, оказался на пустыре, где бригада артельщиков ставила церковь. Работали споро. За неделю подняли стены в три человеческих роста, а теперь готовили бревна под крышу и звонницу.

Площадка усеяна щепками, пахло сосной. Над костром булькал в чане смоляной вар. Бородатый артельщик встретил Бориса как старого знакомого:

— Припоздал, княже, крепок сон твой. Ну-тко держи топор.

Поплевав на ладони, Борис сделал на бревне несколько насечек, принялся тесать. Острый топор откалывал щепу ровными пластами.

Нравилось княжичу плотницкое мастерство. Прошлым летом стрельницу перекладывали, так Борис и бревна рубил, и венец вязал.

Княжичу весело, работалось легко. Вскоре сделалось жарко, и он сбросил суконный кафтан.

— Взопрел? — озорно выкрикнул мастер, годами не старше Бориса.

— Маленько есть…

К полудню, когда в медном закопченном котле бородатый артельщик доваривал щи, Борис воткнул топор в бревно, надел кафтан, уходить собрался. Артельный староста остановил его:

— Э, княже, не дело, артелью работали, артелью и щи хлебать будем. Ну-тко, мужики, дайте княжичу ложку нашенскую, не серебряную, деревянную, да поболе.

— Аль я отказываюсь? — Борис рукавом вытер лоб. — Щи у вас наваристые, с потрохом. расселись мужики на бревнах, за еду принялись степенно. Поочередно черпали из котла. Похрустывая луковицей, Борис жевал ломоть ржаного хлеба, и у него было радостно на душе, чувствовал удовлетворение.

Старый артельщик сказал:

— Храм возводить — благое творить во славу Божью…

Проходил мимо воевода Свенельд, увидел, как молодой князь ловко топором орудует, сказал Владимиру: