Арман Лану - Когда море отступает

• Название: Когда море отступает
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1965

Удостоенный Гонкуровской премии роман «Когда море отступает», — это роман о войне и мире, о смерти и жизни, о рабстве и свободе, о прошлом, настоящем и будущем…

Действие романа относится к лету 1960 года. Участник высадки войск союзников в Нормандии, канадец Абель Леклерк решает провести свой отпуск в местах, где он когда-то сражался. С ним едет Валерия Шандуазель, молодая женщина, потерявшая в Нормандии своего жениха — Жака. Она едет в Нормандию, чтобы преклонить колени перед могилой Жака, героя, отдавшего жизнь за освобождение Франции…

---

Жак, перелезая через окно, подает свою ногу крупным планом. Он в носках. Башмаки он связал за шнурки и держит их в руке.

В суповую чашку кто-то опустил разливательную ложку, суп остыл. Тихо покачивается запотевшая висячая лампа, с двух сторон прикрытая липучкой. Между фотографиями усача и старухи в полосатой кофточке висит выпущенный почтово-телеграфным ведомством календарь с изображением св. Тересы Лизьесской. Все французы — товарищи и на вкус и на цвет. К кому ни войдешь, у всех узкие побеленные комнаты, у всех одинаковые кувшины с водой, тазики, разрисованные цветами, одинаковые клеенки на столах, одинаковые банки на каминных полочках: «Сахар», «Макароны», «Рис», «Соль».

Оба солдата, оправившись от минутного смущения, заглядывают в стенной шкафчик и обнаруживают окорок, соленое масло. Во дворе драный петух трубит в свой рожок. Солдаты, присев на краешек стульев, едят под неотвязный стук маятника.

Неожиданно в замочной скважине заскрипел ключ. Солдаты, опрокинув стулья, вскакивают. В световую трапецию вписывается продольный разрез грузной женщины в черном платье.

— Иисусе, Мария! Солдаты!

Из века в век повторяющееся столкновение между хлебопашцем и воякой! Но эти двое вояк — дети века нечистой совести, а хозяйка, судя по виду, жадина.

— Доброго здоровья, сударыня! Мы идем, видим — окно открыто…

— Как вы чисто по-французски говорите!

— Мы из Квебека. Шодьерского полка.

— Квебек. Квебек. Квебек… Из Квебека, а не из Кодбека? Батюшки, да что же это вы всухомятку? Вот беда-то! Ведь так живот заболит.

Ну кто нынче воюет? Младенцы! У бошей — дети, настоящие дети, кажется, вчера еще в школу бегали, или горсточка территориалов лет сорока с небольшим…

— Дайте, я вам хоть кофе сварю! Без горячего не выпущу, так и знайте.

Она мелет кофе, разжигает огонь, вода в мгновение ока закипает. Жак прячет ноги под стул, чтобы не видно было его дырявых носков. Абель и Жак пьют кофе. Пьют и похваливают, хотя этот ячменно-солодовый напиток отвратителен на вкус. А когда они собираются уходить, женщина дарит им красные и белые розы. Вот почему заблудившиеся «канайцы», распрощавшись с ней, желают друг другу такую жену, женщину, живущую по-евангельски, оба расплываются в улыбке, от которой на лице у Жака появляются ямочки, оба не решаются выбросить «подарок от чистого сердца», засовывают розы в маскировочную сеть и шествуют далее с таким гордым видом, как будто Нормандию уже освободили войска с розами на касках!

Из ворот, над которыми прибит крест из колосьев (старинная эмблема урожая), крестьянин в одной рубашке выводит могучего гнедого коня.

— Не балуй, Милый! Шевели-и-ись, шевели-ись, ше-вели-ись, дрянь паршивая, шевели-ись! Небось, Милый, небось!

На фронтоне дома развеваются два наспех сшитых флага: синий с лиловым оттенком и красный с гранатовым отливом. Мужик не обращает внимания на солдат. Навидался он их со времен Столетней войны! Канадцы выходят на площадь Мэрии, тоже расцвеченную флагами. На середине площади стоит памятник погибшим на войне: пехотинец, лихо завернув полы шипели, так что видны обмотки, держит винтовку наперевес, а за ним красивая дама с обнаженной грудью играет на трубе, театральным жестом указывая на кафе. Инвалид в гимнастерке, с одной ногой, зазывает канадцев в бистро под морковного цвета вывеской, на которой написано: «Спортивное кафе».

В кафе хозяин бьет мух плетеной хлопушкой. Инвалид подносит канадцам по стаканчику. На этом ветеране солдатская вылинявшая голубая форма французской армии 14 года.

— Будьте осторожны: на чердаках прячутся боши. Снайперы.

Старый солдат подробно рассказывает о том, как вчера соседний поселок несколько раз переходил из рук в руки, и французские флаги то появлялись, то исчезали… Затем озабоченно рассматривает ноги Жака.

— В четырнадцатом году со мной вот так же было под Шарлеруа. Жюльен! У тебя нет старых башмаков для военного?

Жюльен и ветеран засуетились. Пыльные охотничьи сапоги, поношенные бутсы, туфли, грубая деревенская обувь, сандалии — все это, более или менее стоптанное, они наваливают на каменную скамью, рядом с Жаком.

— О, о! — обращаясь к Жаку, мелодраматическим тоном восклицает Абель. — Я тебя поймал! Я за тобой следил! Я тебя подстерег….

— Какой ты хитрый! — со слезами на глазах бормочет Жак.

В конце концов он останавливает свой выбор на сугубо штатских парусиновых туфлях, осторожно разгибается, все еще вытянув ноги, затем медленно ставит их на пол с таким видом, точно это не пол, а печной под, нерешительно наступает на обе ноги и блаженно улыбается.

— Здорово, ребята! — говорит Жюльен, удобно устроившись за стойкой, на которой английскими печатными буквами выведено его имя.

Вошли двое штатских. Один из них — сухощавый, жилистый, смуглый, с черными усиками; на нем плотная синяя мольтоновая рубашка без воротничка и обтрепанные коричневые брюки. За пояс небрежно засунуты два револьвера с барабанами — один побольше, другой поменьше. Его спутник, высокий, с лицом черным, как чернослив, ходит вразвалку.

— Англичане? — показывая пальцем на Абеля и Жака, спрашивает хозяина сухопарый.

Жюльен насупился… Даже не поздоровались!

— Канадцы, — отвечает за него Жак. — Канадские французы. Шодьерского полка.

Лоб худого с усами собирается в сеть бесчисленных морщин.

— Стойте, стойте! Шодьерский тут проходил… Вы не видали его вчера, Бананиа?

Бананиа полощет горло сидром.

— Шодьеуский поук пуошеу вон туда.

Он показывает на юг и улыбается ослепительно-белозубой улыбкой. Он точно сошел с рекламного объявления.

— В Бени-сюр-Мер? — спрашивает Абель.

— Нет, не так. Бени-Поди ж… окуни. Вот как надо говорить.

Смуглый человек — по видимому, из тех, кто любит подшутить над другими, но с ним самим шутки плохи. Он неожиданно пристукивает каблуком, представляется:

— Командир отряда Максим. Эф-Эф. Где генштаб?

— Какой генштаб? — вопросом на вопрос отвечает Жюльен.

— Генеральный штаб Сопротивления.

— А-а-а!.. — до странности нерешительно тянет Жюльен. — Это, наверно, напротив, в мэрии, там, где карточки выдают.

Максим, по-военному печатая шаг, идет к двери и машет рукой. Никакого впечатления! Тогда он орет. Вот так голосина — видно, что привык командовать! Из-за угла медленно выходят один, два, три, четыре, пять, шесть молодцов. Они двигаются перебежками, порознь, так, как если бы площадь находилась под непрерывным обстрелом. Отдуваясь, они входят в кафе.

— Доблестное войско! — цедит сквозь зубы Жюльен.

Двое из них одеты в грубые серо-голубые гимнастерки без нашивок и в такого же цвета брюки. Один, здоровенный, подпоясался, как Максим; висящий на поясе штык бьет его по жирному бедру. У него добродушная физиономия веселого колбасника. Другой, в такой же причудливой форме, еще худее Максима. Он утонул в своей гимнастерке. Он без фуражки, под короткими волосами видны непонятного происхождения бугры; вообще его череп представляет собой местность пересеченную.

— Ты знаешь, что это за птицы? — спрашивает хозяина инвалид.

Жюльен качает головой, углы его губ оттянуты книзу.

Их всего восемь. У одного из них, чисто выбритого, молодое лицо и совершенно седые волосы; он грызет пшеничные зерна. На рукаве у двух других держащиеся на огромных английских булавках повязки, на которых вкривь и вкось выведены буквы: F.F.I.

— Отряд имени Вильгельма Завоевателя! Мы отрезали противника от тылов, — сообщает командир отряда. — Покажи, что у тебя в сумке, Бананиа.

Бананиа, сверкнув зубами, достает из сумки шесть пряжек от поясов и шныряет их на мраморный стол. На пряжках написано: Gott mit uns[32].

— Вот гады! Как в ту войну! — говорит голубой ветеран. — Какие прежде были, такие и сейчас, при Гитлере!

Абель и Жак рассматривают пряжки, потом вольных стрелков, командира Максима, а затем Бананиа, который в это время с веселым огоньком в глазах медленно проводит по шее ребром ладони.

На одном из стрелков синий комбинезон. Ему лот сорок; у него светлые усы и низкий лоб; он смоется счастливым смехом никогда не унывающего человека. Двое в темно-голубых гимнастерках — да что же это за армия? — устанавливают рацию.

— Э-ЭР Семнадцать, — поясняет Максим. — Из Воселльского склада. Введен в употребление в пехоте в сороковом году.

Толстый колбасник надевает наушники.

— Говорит «Вильгельм Завоеватель», — начинает он голосом опытного радиста. — Говорит «Вильгельм Завоеватель». «Вильгельм Завоеватель» вызывает «Сардину». Вы меня слышите? Вы меня слышите? Перехожу на прием. Перехожу на прием.

Толстяк вертит переключатель. Слушает. Все прислушиваются к тому, кто слушает.