Арман Лану - Когда море отступает

• Название: Когда море отступает
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1965

Удостоенный Гонкуровской премии роман «Когда море отступает», — это роман о войне и мире, о смерти и жизни, о рабстве и свободе, о прошлом, настоящем и будущем…

Действие романа относится к лету 1960 года. Участник высадки войск союзников в Нормандии, канадец Абель Леклерк решает провести свой отпуск в местах, где он когда-то сражался. С ним едет Валерия Шандуазель, молодая женщина, потерявшая в Нормандии своего жениха — Жака. Она едет в Нормандию, чтобы преклонить колени перед могилой Жака, героя, отдавшего жизнь за освобождение Франции…

---

Настойчиво вызывая призраки мертвых, глухо рокотали барабаны.

Из Аснелля, Грэ-сюр-Мер, Вервилля, Курселля, Сент-Обена доносился перезвон колоколов. Во всех этих богоспасаемых городках, наверное, были свои площади 6-го июня, улицы Освобождения, бульвары Эйзенхауэра! И всюду торжества. В мэриях, на кладбищах, в церквах, в парках, у памятников погибшим! Трубы рвали воздух в клочья. В толпе снова послышались кашель, смешок, болтовня.

Абель подошел поближе к танку и начал рассматривать гусеницы, броню, орудие, белую звезду на боку. Прочел название. Да, что и говорить, не повезло ему! «Он напоминает мне „Шерман“, который я так любил!» Абель горько усмехнулся. Но он все же преодолел ощущение горечи и стал спускаться с холма. Увлекаемый потоком людей, которых уже потянуло в родной городок — к аперитиву, устрицам, серому хлебу, соленому маслу, жареному мясу с кровью, мускату, желтому камамберу изготовления гениальной Мари Арель и к тостам, Абель бурчал: «Будь проклят, распроклят, распроклят!» — отчасти машинально, отчасти с насмешкой над самим собой, над тем, что он иностранец и говорит с канадским произношением. Будь проклят! Редко когда это знаменитое ругательство, столь знакомое по солдатским песенкам, так подходило бы к случаю! На боку танка он прочел: «Вими». Сорок с чем-то лет тому назад в Вими другого Леклерка ранило в грудь навылет, и потом он пятнадцать лет подряд умирал и умер в 1931 году, когда его сыну Абелю было всего шесть лет.

Спускаясь по крутой тропинке, знаменосцы свертывали стяги, позолоченные наконечники которых угрожали бокам шедших впереди. На горе представители власти возложили два венка из алых роз на груду железа, по-прежнему именовавшуюся танком. И теперь этот танк оставили в добычу ржавчине.

На противоположном конце площади Освобождения возвышалась гостиница «Пристань». Пристань всегда где-нибудь да найдется, и этой пристанью обычно оказывается кабачок. Набившиеся сюда любители выпить потягивали священный аперитив, то было возлияние богам радости жизни. В окна была видна бетонированная дорога, тянувшаяся у самого моря, на уровне воды цвета устриц, а там, вдали, море наплескивалось на черные линии и так уже наполовину погруженных в воду гробов Мэлберри II.

Абель с облегченным вздохом опустился на стул. От той дурноты, которую он почувствовал у Ворот Войны, и следа не осталось. Вскоре подошла подавальщица — гибкая брюнетка с длинным носом и узкими живыми глазами; ее не портили даже красные веки, дряблые груди и свислый зад, оправленный в белый фартучек, на котором еще не успела смяться оборочка после утренней глажки.

— Плохи мои дела — Иветта улизнула! Воспользовалась тем, что умеет говорить по-американски, и подцепила одного! Факт! Тут у нас их много было. Вам «попугай»?

Значит, Абель здесь свой человек, раз считается, что он должен понимать, что такое «попугай»!

— Да, конечно, «попугай»! А… молодая женщина еще не выходила?

Он было заколебался. Но как, однако, иначе назовешь Валерию?

— У! Давно ушла!

— Симона! Симона! — завопили из зала.

Симона подбоченилась.

— А, чтоб их! Эти еще хуже америкашек! Киношники!

Абель бросил взгляд на горланов. Салун из доброго старого ковбойского фильма!

— Они наняли «Марию Майскую», судно для ловли сардинок, — оно уж чуть дышит. На три педели, а платят столько — как будто они его не наняли, а купили! Да, да! Вот черти!

Симона, наверно, неутомимая труженица и приятная любовница.

— Выпейте со мной стаканчик, Симона.

— Сейчас мне опять достанется!

Один из киношных статистов, выйдя из терпения, появился на пороге. От сочетания его ярко-зеленого пуловера и красной рубашки хотелось скрипеть зубами.

— Ты что ж, красавица? — заговорил он. — Знаешь, детенок: ведь людям охота выпить! Принеси-ка нам бутылку виски!

Скажи, какой нашелся! Наигранная «взрослость», какую он хотел вложить в бесцеремонное обращение, не вязалась с тонким голосом и сюсюканьем. Ноги у него покрылись от холода гусиной кожей.

Симона подавила смех и помчалась к стойке, развевая белым передником. «А вуаль развевалась, вуаль развевалась, развевалась на вольном ветру». Еще одна тень прошла над городом — тень от облака в виде каравеллы, белого, как свеженакрахмаленный передник Симоны. Симона! В Квебеке подружку Абеля тоже звали Симона. Она была кассиршей в магазине самообслуживания. Она чистила зубы витаминизированной пастой и хранила продукты в целлофановых пакетах. После того как пароход прибыл в Гавр, Абель ни разу не вспомнил о своей Симоне.

Подошла другая Симона, крайне оживленная, и принесла два «попугая» мутно-зеленого цвета. Неожиданно появился Оливье: левую ногу он поджал, а носком правой что-то подталкивал; вдруг он, словно канадский вратарь на шайбу, упал прямо на валявшиеся под столом пробки от бутылок с содовой водой, пивом и кока-кола.

— Сто зе ты развалился? Убери ногу!

Из-за отсутствия переднего зуба он присюсюкивал, пожалуй, еще сильнее, чем киношник на петушьих ножках. В несколько секунд Оливье подобрал с десяток пробок, но тут ввалилась запыхавшаяся бабушка:

— А, ты здесь, постреленок! Ты меня в гроб вгонишь! Брось сейчас же эту гадость!

Оливье успел улепетнуть со своей добычей.

Небо вновь заголубело. Над Каном каравелла преобразилась в геральдического вепря, вставшего на задние лапы. Абель поднял стакан. Тряхнув волосами, которые у нее, как у деревенской девушки, вились сами собой, Симона сбросила с себя усталость.

— Если хозяйка или ее мамаша меня сейчас увидят — вот разорутся! А бистро горит, а в деле они ни хрена не смыслят! Будь оно неладно, это «возмещение убытков»!

— «Возмещение убытков»?

— Ну да! Хозяева погибли под развалинами своих хибарок, а когда уже было безопасно, явились наследники!

«Вам „попугай“?» — предложила Абелю Симона при первом знакомстве. Пришлось объяснять канадцу, что это смесь аперитива и мятного сиропа. «Попугай» — это было для него настоящее открытие. Еще до того, как жидкость наполнила ему рот букетом тех пряностей, которые доставляются сюда с юга Франции, где поля похожи на бледно-красные изразцы нормандских печей, он уже почувствовал ее аромат. Он выпил и закрыл глаза. Глоток вина оставил в горле смешанное ощущение свежести трав и жгучести спирта, тонкий вкус аниса и холодящий запах мяты.

— Здесь, понятно, было все как есть разбито. Убытки возмещали, давали денег на восстановление. Ловкачи скупали участки за ломоть хлеба — тогда никто еще в это дело не верил. А затем отгрохивали домики вчетверо лучше разрушенных! Понимаете: кувырк, да еще и не один!

Она выпила стакан.

— У коммерсантов кувырк означает двойной барыш.

— А кувыркнуть девочку — это другое?

— Ах, господин Абель! Что скажет ваша… молодая женщина?

Он развлекался. Он играл, как артист, уверенный в безотказности своих приемов.

— Вот что она скажет, Симона: «Абель! Когда же вы наконец перестанете пить с первыми встречными?» Короче говоря, если я вас правильно понял, война кое-кому была выгодна?

— Да, кое-кому. Ну, вот взять хотя бы аптекаря из Сен-Фо…

— Абель! — послышался мелодичный, хотя и властный голос. — Я невольно задаю себе вопрос: когда…

— …когда я перестану пить с первыми встречными? Здравствуйте, Валерия!

На стройный стан Валерии, вероятно, заглядывались на стадионах в ту пору, когда она еще училась в университете. Она не подмазывала своего бледного, как у многих блондинок, лица с выдающимися скулами, с правильными и жесткими чертами; длинные свои волосы она убирала в строгую прическу, а маленькие ушки оставляла открытыми. Серый английский костюм, вполне ей по фигуре, был того безличного покроя, каким отличается форма одежды стюардесс всех воздушных агентств мира.

Абель допил последние капли; от смеха его удерживало присутствие хладнокровной этой девушки. Валькирия в роговых очках села и положила ногу на ногу. Он выразительно помахал пустым стаканом, как бы подражая движениям тех, кто спасался на плоту «Медуза».

— По всей вероятности, третий? — спросила она.

При помощи указательного и среднего пальца он изобразил победоносный жест Черчилля.

— Два. И второй я еще не выпил. Я его только заказал. Послушайте, Валерия: ведь сегодня шестое июня, необходимо спрыснуть! Как вы думаете: неужели наши славные освобожденные нормандцы не будут нынче мертвецки пьяны? Ох уж эта знаменитая нормандская «мертвецкая»!

— Да вы и сами настоящий нормандец! Настоящий Леклерк! Вы видели здесь кого-нибудь из Леклерков?

— У танка. Генеральского сына.

Опять подошла Симона.

— Симона! Еще «попугай». Фруктового соку для девушки. Ананасного, или грейпфрутового, или томатного, или абрикосового. Морковного. Или свекольного. Или брюквенного. Или огуречного. Или картофельного. Словом, вы меня понимаете.