Валерий Залотуха - Свечка. Том 2

• Название: Свечка. Том 2
• Автор: Валерий Залотуха
• Жанр: Мистика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9691-1281-0

Герой романа «Свечка» Евгений Золоторотов – ветеринарный врач, московский интеллигент, прекрасный сын, муж и отец – однажды случайно зашел в храм, в котором венчался Пушкин. И поставил свечку. Просто так. И полетела его жизнь кувырком, да столь стремительно и жестоко, будто кто пальцем ткнул: а ну-ка испытаем вот этого, глянем, чего стоит он и его ценности.

---

Давление скакало, и следом скакало насмерть перепуганное сознание Челубеева, отчего он тут же ложился на диван, складывал на груди руки, но, вспомнив, кому и когда так складывают руки, не знал уже, куда их деть.

Болезни, раньше близко не подходившие к нашему здоровяку, дружненько в нем теперь поселились и с энтузиазмом грызли в самых разных местах: Марат Марксэнович то кашлял, то чихал, то потел, то зяб, то как-то не так пукал, то голова у него болела, то локоть, то коленка, и каждая новая боль, по сути первая, для непривыкшего болеть человека была, как последняя.

Чуть ли не каждый час, до еды, во время и после он глотал таблетки, но таблетки, как водится, не помогали.

Все это не могло не отразиться на манере себя вести, говорить, общаться. Слушал Марат Марксэнович с робкой недоверчивой улыбкой, то и дело переспрашивая слабым погасшим голосом, но все равно как бы не слышал. Самым желанным его гостем был теперь доктор Карнаухов, которого даже за глаза он не называл больше Пилюлькиным, а исключительно по имени-отчеству. Пилюлькинское определение давления, когда-то вызвавшее у Челубеева раздражение, теперь повторялось Маратом Марксэновичем по многу раз на день – с разной интонацией, но с тем выражением лица, с каким произносится истина: «Давление – это всё».

Ступив на путь телесных болей и душевных по этому поводу страданий, подталкиваемый в зад неотвязным страхом, Марат Марксэнович обобщил глубокую пилюлькинскую мысль и еще больше ее возвысил. Теперь она звучала так: «Здоровье – это всё».

Беспрерывно думая о здоровье, Челубеев сформулировал свой личный символ веры, краткий и неоспоримый, им нередко начинались и почти всегда заканчивались одинокие печальные размышления и негромкие невеселые беседы с редкими гостями, которых было бы правильнее назвать посетителями: «Главное – это здоровье, да, главное – это здоровье».

Зато жизнь пенсионера, которой Марат Марксэнович раньше опасался, оказалась совсем не страшной. И когда кто-то из пришедших его проведать делано-бодро спрашивал: «Ну как ты тут, Марксэныч?» – он пожимал съежившимися плечиками, застенчиво улыбался и тихо отвечал:

– Спасибо, хорошо. – И, помолчав, описывал свою новую жизнь: – Встану – похожу, потом сяду – посижу, потом ляжу – полежу…

Только однажды Челубеев возвысил голос, дав волю чувствам, когда один из бывших сослуживцев очень уж настаивал на его возвращении в «Ветерок».

– Как я туда вернусь после того, как в моей заднице пятеро мужиков пять часов ковырялись? – воскликнул он неожиданно высоко и, заплакав, прибавил: – И куда?! В 21-й отряд?! К неугодникам?!

После чего случился нервный срыв, давление подскочило и все кончилось «скорой».

Ежедневное лежание на диване оказалось не только не смертельно опасным, но по-своему даже приятным. Лежа на диване и глядя в экран телевизора, Марат Марксэнович постоянно что-нибудь жевал, отдавая предпочтение горячим пончикам в сахарной пудре, которые каждое утро жарила в кипящем масле сестра Жозефина. Больше всего при этом он любил смотреть старые советские мультфильмы, особенно «Ну, погоди», правда, даже там где все смеются – плакал, жалея не только зайца, но и волка.

Однако вы наверняка спросите, почему сестра, а не жена, почему Жозефина Марксэновна, а не Светлана Васильевна? Да потому, что Светлана Васильевна жила теперь в К-ске, точнее сказать, даже не жила а проживала.

Кстати, там же и челубеевская племянница Юля, но она-то как раз жила, вновь соединив свою судьбу с Кукарекиным-сыном, который простил измену и взял к себе в двухэтажный кирпичный особняк, оставшийся после смерти знаменитого отца-демократа.

Юля уехала в К-ск спустя неделю после появления в челубеевском кабинете нового Хозяина.

Его звали Антон Павлович Яснополянский, и прибыл он в «Ветерок» прямо из Москвы, из своего кабинета в Минюсте, который до того пару лет занимал.

«Юноша бледный со взором горящим», – вспомнила Юля строчку из школьного стихотворения, когда впервые его увидела, и в который раз сердечко трепыхнулось в груди. Но спустя пару дней молодая женщина приказала своей сердечной мышце не волноваться, так как в «Ветерке» появилась та, которой ее новый начальник всецело принадлежал. Ираида Радиевна Босх – неопределенного возраста, с неопределенными формами тела, цветом волос, голосом и даже, можно сказать, неопределенного пола, но при этом громкая, деятельная и властная.

Представляя ее коллективу, Яснополянский выразился загадочно: «Она мне не мать, не жена, не сестра, не любовница».

Все, конечно, тут же задались вопросом: «А кто? Кто же тогда?»

Новый Хозяин прочитал вопрос в глазах безмолвного коллектива, улыбнулся ягодными губками и ответил: «Друг».

Странные эти друзья оставили Москву, чтобы доказать, что из бывшей советской зоны можно создать пенитенциарное заведение двадцать первого века.

Днем раньше у Юли случился с новым шефом конфликт, который начался следующим образом: Яснополянский вызвал к себе секретаршу и, указывая на пылящихся в углу Дусю и Фросю, не скрывая удивления, спросил.

– Это что?

– Это эти… как их… гири, – с улыбкой смущения ответила Юля.

– Я вижу, что не воздушные шарики…

– Это Марата Марксэновича гири… – объяснила Юля.

– Гири Марата Марксэновича, а меня зовут Антон Павлович, – строго напомнил новый начальник.

Именно в тот момент Юля поняла, что работать она здесь больше не будет.

– Вы хотите, чтобы я их унесла? – спросила Юля, с вызовом глядя в глаза Яснополянского.

Тот засмеялся.

– Я хочу, чтобы их здесь больше не было.

– Вот сами и уносите! – оскорбленно бросила Юля и ушла, хлопнув дверью.

Приехав в К-ск, безработная мать-одиночка долго бродила по улицам родного города, пока не встретила на переходе сидящего за рулем машины своего бывшего мужа. Кукарекин-младший пригласил ее в кафе, и любовь вспыхнула с новой силой. (Можно сказать определенно: Юле повезло во всем. Занявшая ее место Ираида Радиевна Босх сразу обнаружила ужасающий развал во всем делопроизводстве. Да что там говорить, если по Юлиной предельной сосредоточенности на своих женских переживаниях в «Ветерке» был похоронен живой человек… Нет, не так, похоронен был конечно, мертвый, но все подумали на живого – к этому мы обязательно вернемся.)

Дусю и Фросю вынесли из кабинета солдаты-срочники и сдали в пункт приема металлов, буквально за копейки. Что же касается висящего на стене «панно» с изображением святого чекиста, то Яснополянский снял его собственноручно, как только вошел в кабинет, и освободившееся место законно занял законный портрет первого Президента России.

Первочекист же пылился теперь в кладовке, прислоненный лицом к стене.

О дорогом дядином подарке Марат Марксэнович не вспомнил ни разу, а о Дусе и Фросе только однажды, еще в больнице, пребывая в реанимации в послеоперационном бреду.

– Где Дуся? Где Фрося? – шептал он обметанными губами, обратив на Светлану Васильевну невидящий взор.

– Там, где ты их оставил, – не без раздражения ответила женщина, скашивая взгляд на другой край большой реанимационной палаты, где лежал совсем плохой о. Мартирий.

Челубеев считался проктологическим больным, а Мартирий кардиологическим, но так как реанимация в больнице была общая, лежали они там вместе.

Марат Марксэнович пробыл в реанимации три дня, о. Мартирий – три недели, из чего легко сделать вывод, кому из них было хуже и кто требовал к себе большего внимания. Хотя, по большому счету, Светлана Васильевна никому не отдавала предпочтения.

Трое суток разрывалась она между своим законным супругом, которому столько лет принадлежала телом, и тем, кому в последние годы вверила на попечение свою душу.

Нет для женщины большего счастья, чем спасать любимого мужчину, Светлана Васильевна же спасала сразу двоих – любимых по-разному, но одинаково сильно.

Однако двойное это женское счастье скоро кончилось, и она стала, может быть, самой несчастной женщиной на свете, потому что первый от нее сразу отвернулся, а второй так и не поворачивался.

– Ты под меня мину подложила, – сказал Марат Марксэнович, покряхтывая, лежа на животе уже в обычной палате.

– Какую мину? – не поняла Светлана Васильевна.

– Ту самую… – многозначительно ответил муж и тут же подвел под прожитой совместной жизнью решительную черту: – Всё – развод!

Челубеев был еще очень слаб, но это, самое страшное в семейной жизни, слово произнес твердо.

Скажем по секрету: активной сторонницей развода, а может быть, даже инициатором была сестра Марата Марксэновича Жозефина, которая никогда не любила Светлану Васильевну, не считая ее ровней брату. Выросшая на книгах Белинского, Чернышевского, Добролюбова, воспитанная в духе коммунистических идеалов, институтский преподаватель диалектического и исторического материализма, а впридачу научного коммунизма и научного же атеизма, всегда твердо стоявшая на ногах, еще в начале девяностых Жозефина Марксэновна потеряла под собой почву и только теперь вновь ее обрела. Уход за тяжелобольным братом, постоянная о нем забота стали для этой оставшейся не у дел некрасивой немолодой женщины жизненной целью и средством, которыми она не собиралась ни с кем делиться, тем более с нелюбимой золовкой.