Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)

• Название: «Лимонка» в тюрьму (сборник)
• Автор: Захар Прилепин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-227-0356

Архипелаг ГУЛАГ возле вас, сегодня и сейчас. Он рядом – за кирпичной стеной на углу соседней улицы, на окраине вашего города или в недальнем поселке за высоким забором с колючкой. Это другой мир, который рядом с вами.

Мир, который рядом, – ад, который рядом…

В сборник вошли произведения людей, которых воля случая или сознательный выбор бросили в Архипелаг ГУЛАГ XXI века. Камеры и автозаки, допросы, этапы, свидания и пытки. Чувства, мысли, стихи, проза, боль.

Не все авторы ещё на воле, всем авторам нет и сорока…

---

Наконец снаружи послышался шум подъезжающих машин, хлопанье дверей, голоса. Дверь открылась и в проёме, на фоне света ртутных фонарей, освещавших пути, на фоне пара, исходившего от людей, появился темный силуэт: «Я начальник конвоя. Тех, кто не знаком с правилами конвоирования, ставлю в курс, остальным напоминаю. При выкрике фамилии отвечаете: «Я», по команде выпрыгиваете с вещами на улицу, сразу приседаете на корточки. Вещи возле себя, руки на затылок. Смотреть только вниз! Называете свое имя-отчество, год рождения, статью. При передвижении смотреть только под ноги! В случае попытки к бегству конвой стреляет без предупреждения!»

И понеслось: фамилия – отклик «Я!» – открывание соответствующего отделения в автозаке – шум приземляющегося тела и вещей – скороговоркой остальные данные – крики и мат конвойных – глухие удары «демократизаторов» по спинам, очевидно для придания большей бодрости. Постепенно всех по парам пристегнули наручниками к длинному металлическому тросу, связавшему всех цепочкой. Второго зэка в моей паре страшно трясло то ли от холода, то ли от страха, то ли от нервного напряжения. Через натянутый металлический трос я чувствовал его дрожь. «Что же его так колбасит?» – подумал я. И, не обнаружив за собой подобного, не без удовлетворения отметил: «Значит, я крепче его, морально сильнее».

Впереди меня оказался парень с огромнейшим баулом. Он его еле поднимал. И теперь, во время прыжков по рельсам, не в силах его нести, он волок его за собой. Ручки трещали и рвались, баул болтался у меня под ногами. Отчаянно запинаясь за проклятый баул, матеря его хозяина, я тем временем получал сзади чувствительные удары «демократизатором». Пара наша была последней. «Не растягиваться! Не растягиваться!»

Прокляв все на свете, мы наконец-то добрались до «столыпина». Таким же порядком бодро заскочили в вагон и забились в два купе-отсека, человек по 15–20 в каждое. Все оттирали щеки, «оттаивали», дышали на руки. Через некоторое время последовала сортировка по режимам: «общему», «строгому» и «особому». Являясь единственным не осужденным, я, соответственно, и был помещён отдельно в «половинный» отсек с двумя полками.

Немного отдышавшись, приготовился к шмону. Про шмоны на этапах я был наслышан. Конвоиры, как правило, пользуются полной зависимостью этапируемых и при желании имеют множество возможностей ущемить их интересы даже в мелочах. Зэки, как правило, стараются как-то «подмаслить» конвой. Обычно отдают им сигареты. С моей стороны «жертвой» шмона стал тюбик зубной пасты «Колгейт», который приглянулся одному конвоиру – здоровенному башкиру. Воодушевив себя мыслью, что это приобретение приобщит его к проведению более частых гигиенических процедур, я не стал огорчаться. Пощипав буханку хлеба, выданного в качестве дорожного пайка на Бутырке, съев всухую пакет макарон быстрого приготовления, я улёгся на верхнюю полку. Наученный арестантским опытом спать в любом положении, при первом удобном случае и в любых условиях, долго я не ворочался.

Наутро я оценил, какое наслаждение может вызвать возможность смотреть в окно! (Следует сказать, что и тут «окном» высокопарно я называю фрамугу, открытую в моменты проветривания вагона от табачного дыма.) Понять это может только тот, кто три месяца провёл в помещении без окон. Назвать окнами зарешечённые проемы, закрываемые подобием металлических горизонтальных жалюзи, заткнутые всяким хламом, не поворачивается язык. Выходя в коридор на утреннюю проверку, все подследственные как по команде обращают свой взгляд во внутренний двор. Ведь там растут деревья! А тут вдруг – целая лесополоса, снег, какие-то дали, чахлые полустанки, люди. Забытый, призрачный мир.

Затем решил перечитать полученные письма. Но вдруг, внезапно и очень сильно разболелась голова. Любое резкое движение или перемена положения начали вызывать чудовищные болевые приступы. И тут я призадумался… Саратовские тюрьмы и зоны вообще-то пользуются дурной славой. Поэтому возможная встреча этапа в Саратове позволяла оценить московские проводы как доброе напутствие. В таком состоянии, с головной болью, скакать по рельсам и пулей залетать в автозак представлялось абсолютно невозможным. Болеутоляющих таблеток нет. Оставалось только старое арестантское средство – чифирь. Кофеин, который в нем содержится, уменьшает просвет периферийной капиллярной сети, повышая артериальное давление, но зато расширяет сосуды головного мозга, снимая спазмы, являющиеся причиной головной боли. Чай у меня был в избытке, однако допроситься у конвойных кружки кипятка оказалось невозможным. Оставался единственный способ – съесть чай сухим. Да, именно так.

Насыпав полную горсть крупнолистового чая, я ещё пару секунд посомневался, что важнее сохранить: желудок или рёбра? Желудок был принесён в жертву. По вкусу чай был похож на пыльное прошлогоднее сено. Стоически умяв всё и запив водой, я стал ждать результатов. И оказалось – не зря! От головной боли остались лишь воспоминания.

Приближался вечер, а с ним и цель путешествия. Морально приготовился к суровой гостеприёмке. Однако всё произошло на удивление просто. Автозак подогнали вплотную к вагону, и через несколько секунд я уже сидел в знакомой и умиротворяющей темноте его утробы…

Из автозака выводили последним. В абсолютно спокойном и расслабленном темпе я прогулялся по двору до указанной двери. В освещённых коридорах Саратовского СИЗО – тишина и подобие ремонта. Снова процедура сверки анкетных данных. Затем конфузная, но необходимая процедура проверки у врача. Она даже обрадовала, поскольку позволяла надеяться, что у соседей по нарам не будет гниющих язв, чесотки и вшей.

После медицинского осмотра закономерно последовал шмон. В отдельном помещении старший лейтенант попросил сначала снять все вещи для досмотра. Я привычно хамлю: «Старшой, ну ты что, хочешь, чтоб я простыл? Сначала врач, потом ты… Холодно же!» Удивительно, но он не реагирует на немыслимую вольность в обращении. К сотрудникам милиции полагается обращаться либо «гражданин начальник», либо по званию опять же с приставкой «гражданин». (Как я потом убедился, в Саратове это строго выполняется.)

За одеждой последовали вещи. Внимание привлекли мои ботинки: «Не положено. В них металлические носки и супинаторы». – «У меня нет другой обуви. В чём мне на прогулку и в суд появляться? В тапочках, что ли?» – «Тогда давай вытащим супинаторы из подошв. И шурупы выкрутим». – «Да прекрати, старшой! Эти ботинки Петровку прошли, Бутырку прошли, и сейчас будем разбирать, да?» В конце концов договорились, что ботинки в нетронутом виде я сдам на склад и получу их оттуда при поездке в суд. Пришёл кладовщик из заключённых. Оформил квитанцию.

Но, видать, старлей решил отыграться. Достав пакет с сухим молоком, он пробурчал своё привычное: «Не положено!» – «Старшой, почему?» – «Откуда я знаю, что там, может, кокаин?» – «А ты попробуй». – «Не хочу». – «Тогда давай я попробую». – «На свободе попробуешь».

Поняв, что в этот раз я проиграю, и не желая показывать свою заинтересованность, я поставил точку, сказав ему: «Ну, приятного аппетита!»

Сейчас поражаюсь, как мне сошло с рук такое хамство.

СИЗО Бутырка

Сергей Аксёнов Как я стриг друга Березовского

О Николае Глушкове я услышал в первые же дни пребывания в Лефортове. Бывший директор «Аэрофлота», друг и партнёр Березовского, был задержан при попытке побега из тюремной больницы, сообщило радио камеры 66. Далее диктор объяснил, что на днях заканчивался срок ареста опального директора и задержание при попытке побега пришлось как нельзя кстати. Теперь Глушкова ждёт новое обвинение. Я улыбнулся. Я уже знал кое-что о методах работы конторы и понимал, что такой ход вполне в духе лубянского преступного сообщества. Однако поделиться своими мыслями было не с кем: одетый в синюю казённую робу, я был на карантине один. У меня отобрали всю тёплую одежду, и я в надежде хоть как-то согреться мерил шагами камеру, ругал чекистов и ожидал дальнейшего развития событий.

Конечно, я хотел встретиться с ним. Познакомиться, поговорить за БАБа… Понять их, того и другого, их мотивы. Сотни миллионов долларов, по версии следствия, увёл г-н Глушков из милейшей компании «Аэрофлот». Якобы на эти деньги Берёза и осуществлял свои многочисленные политические авантюры: вторжение Басаева в Дагестан, проект ПРЕЕМНИК…

Однажды я едва не настиг его. Заехав в хату к лихому тверскому разбойнику Димке, я обнаружил лишь пачку журналов «Коммерсант». Самого же мэтра, вместе с многочисленными бытовыми приборами, только что перевели в другую камеру. Шконка, на которой он спал, была ещё тёплая. Тогда мне пришлось ограничиться информацией, сообщённой моим новым соседом. О личной встрече мечтать не приходилось. Чекисты не допустят. Так я думал. И всё-таки это случилось. Правда, не скоро, через год. В мае 2002 года в камере 30 СИЗО ФСБ России представители радикальной и либеральной оппозиции, Сергей Аксёнов и Николай Глушков, встретились и пожали друг другу руку. Чем думали тюремщики – не знаю, но косяк целиком на их совести. Спасибо им за это.