Джоди Линн Пиколт - Уроки милосердия

• Название: Уроки милосердия
• Автор: Джоди Линн Пиколт
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2014
• ISBN: 978-966-14-6791-9

Сейдж — одинокая нелюдимая девушка, ее единственный друг — пожилой учитель Джозеф Вебер. Однажды Джозеф просит девушку… убить его! Он открывает ей чудовищную тайну — в молодости он служил в войсках СС. Бабушка Сейдж, Минка, прошла через ужасы Освенцима. Она тайком собирала фотографии узников, а на оборотах записывала свой роман. Выжила она лишь благодаря тому, что немецкий офицер захотел узнать его продолжение…    

---

— Ладно. А: это просто ужас! Б: может, вы с Люси позволите мне самому выбирать, с кем ходить на свидания?

— Мы с твоей сестрой хотим, чтобы ты был счастлив. Разве это преступление? — спрашивает она. — К тому же, если мы будем ждать, пока ты выберешь, с кем пойти на свидание, приглашения на твою свадьбу я дождусь только у «Сыновей Авраама». Так называется кладбище, где похоронен мой отец.

— Отлично! — восклицаю я. — Проверь, что указала правильный адрес. — Я убираю трубку от уха и нажимаю кнопку на клавиатуре. — Звонок по второй линии, — вру я.

— В такое время?

— Это из эскорт-службы, — шучу я. — Не хочу заставлять «кошечек» ждать…

— Лео, ты хочешь моей смерти, — вздыхает мама.

— Кладбище «Сыновья Авраама». Запомнил, — отвечаю я. — Люблю тебя, мама.

— Я тоже тебя люблю, — заверяет она. — Так что же мне сказать своему ортопеду насчет Ирен?

— Если она не перестанет носить каблуки — заработает бурсит, — говорю я и вешаю трубку.

В моем доме все по-спартански. Столешницы из черного гранита, диваны покрыты серыми фланелевыми покрывалами. Мебели мало, и вся она современная. У кухонных шкафчиков голубоватая подсветка, отчего сама кухня напоминает центр управления полетом в НАСА. Моя квартира похожа на жилище, где уютно чувствовал бы себя холостой игрок Национальной футбольной лиги или юрист компании. За внешний вид квартиры отвечает моя сестра, Люси, дизайнер по интерьерам. Она сделала здесь ремонт, чтобы вытянуть себя из депрессии после развода, поэтому я не могу прямо сказать ей, что эта квартира кажется мне слишком стерильной. Как будто я некий организм в пробирке, а не человек, который чувствует вину, когда кладет ноги на черный лакированный кофейный столик.

Я снимаю галстук и расстегиваю рубашку, потом аккуратно вешаю костюм в шкаф. Прозрение номер один в холостяцкой жизни: никто, кроме тебя, не отдаст твой костюм в чистку. Если оставляешь его валяться смятым в ногах на кровати, а сам каждый день работаешь до десяти вечера — все подумают, что ты напился.

В одних широких трусах и майке я включаю стерео — сегодня вечер джаза Дюка Эллингтона — и нахожу свой ноутбук.

Само собой разумеется, если бы я остался в Бостоне заниматься корпоративным правом — и кто знает, возможно, я был бы в восторге от этого интерьера! — жизнь была бы более захватывающей. Я бы судачил с клиентами, вместо того чтобы читать подготовленные Женеврой отчеты о наших подозреваемых. Видит Бог, я откладывал бы в кубышку на старость гораздо больше денег. Возможно, в углу дивана у меня сейчас лежала бы, свернувшись клубочком, девушка по прозвищу Кошечка. Несмотря на все опасения моей мамы, я счастлив. Не могу даже представить, что я занимался бы чем-то другим и эта другая работа приносила бы мне большее удовлетворение.

Изначально я попал в наш отдел, когда он еще назывался отделом специальных расследований. Мой дедушка, ветеран Второй мировой войны, всю жизнь потчевал меня историями об этой войне. В детстве моим самым ценным сокровищем была немецкая каска, которую он мне подарил. Внутри каски имелось темное пятно, и дед клялся, что это остатки мозга. (Мама, испытывая непреодолимое отвращение, однажды ночью, пока я спал, убрала каску из моей комнаты и так и не сказала мне, что с ней сделала.) Поступив в университет на юридический факультет и решив «подстелить соломки» на будущее, я устроился на практику в отдел специальных расследований. Я намеревался набраться опыта в юриспруденции, который мог бы отразить в своем резюме, а вместо этого получил дело всей жизни. Каждый, кто работал в этом отделе, оставался там по велению сердца, потому что искренне верил, что занимается чрезвычайно важным делом. И плевать на всех Патриков Бьюкененов[18], которые полагают, что США выбрасывает деньги на ветер, преследуя людей, которые уже настолько стары и дряхлы, что не представляют угрозы для населения.

Я окончил юридический факультет Гарварда и получил несколько предложений от бостонских юридических контор. Я выбрал ту, где мне платили достаточно, чтобы я смог купить модные костюмы и новый «мустанг-кабриолет», на котором мне так и не удалось погонять, потому что я работал как ломовая лошадь, чтобы стать младшим партнером в фирме. У меня водились деньги, была невеста, и в девяноста пяти процентах дел, которыми я занимался, выносился вердикт в пользу моего подзащитного. Но интереса к работе не было.

Через месяц я написал начальнику отдела специальных расследований и переехал в Вашингтон.

Да, знаю, что мыслями я чаще в сороковых годах. Правда и то, что невозможно двигаться вперед, если постоянно живешь прошлым. С другой стороны, никто не может сказать мне, что дело, которым я занимаюсь, — не важное. Если история имеет тенденцию повторяться, должен ведь найтись человек, который будет громко предупреждать об опасности?

Если не я, то кто же?

Заканчивается композиция Дюка Эллингтона. Чтобы заполнить тишину, включаю телевизор. Минут десять смотрю на Стивена Кольберта[19], но его шоу слишком веселое, чтобы служить мне фоном. Я постоянно ловлю себя на том, что отвлекаюсь от отчета Женевры и слушаю его репризы.

Когда в ноутбуке раздается мелодичный звон, смотрю на экран. Пришло письмо от Женевры.

«Надеюсь, не помешала милым сексуальным игрищам с очередной миссис Штейн? Но в случае, если ты все же сидишь дома в одиночестве и смотришь доброго старого «Рин-Тин-Тина» [20] , как я (не суди строго!), решила, что ты захочешь знать, что имя «Джозеф Вебер» в наших архивах не значится. Удачи, начальник!»

Я несколько раз перечитываю послание.

Я уже говорил Сейдж Зингер, что преимущество не на ее стороне. Что-то заставляет Джозефа Вебера лгать о своем прошлом. Но теперь это проблема Сейдж Зингер, а не моя.

За годы работы в своем отделе я допросил десятки подозреваемых. Даже когда я припираю некоторых из них к стенке неопровержимыми доказательствами того, что они служили надзирателями в лагерях смерти, они всегда отвечают, что понятия не имели о том, что тех людей убивали. Все настаивают на том, что видели только, как заключенные работали, и помнят, что те были в хорошей физической форме. Они вспоминают, что видели дым и до них доходили слухи о том, что тела сжигают, но лично они этого никогда не видели. И тогда даже слухам не верили. Избирательная память — так я это называю. Но — кто бы мог подумать! — их истории в корне отличаются от тех, что мне рассказывали узники концлагерей. Эти могут описать смрад из труб крематория — жирный, густой, вызывающий тошноту, и кислый запах серы — даже не запах, а вкус на губах. Бывшие узники уверяют: куда бы ты ни шел, этот запах везде тебя преследовал. И даже сейчас они иногда просыпаются от запаха сожженной плоти, забивающего ноздри.

Как говорится, горбатого могила исправит. Военные преступники не раскаиваются.

Меня совершенно не удивляет, что Джозеф Вебер, который признался в том, что он нацист, таковым не является. В конечном итоге, именно этого я и ожидал. Удивило меня другое: то, как искренне я желал, чтобы Сейдж Зингер доказала, что я ошибаюсь.

Даже лучше, когда не можешь откладывать неизбежное.

Именно поэтому хищник становится хищником, когда начинает охотиться. Это не игра с едой, как полагают многие. Необходимо, чтобы уровень адреналина в крови жертвы достиг уровня адреналина в крови охотника.

Однако наступает момент, когда ожидать больше невозможно. Ты слышишь, как биение сердца жертвы отдается у тебя в голове, — и это последняя мысль, которая мелькает в твоем сознании. Как только ты уступаешь первобытным инстинктам, ты становишься сторонним наблюдателем за пиршеством твоего второго «я», раздирающего плоть, чтобы припасть к амброзии. Пьешь страх жертвы, но на вкус он как возбуждение. У тебя нет прошлого, нет будущего, нет жалости, нет души.

Но ты прекрасно знал об этом еще до того, как все начал, верно?

Сейдж

Когда на следующий день я прихожу на работу, в кухне уже кто-то хозяйничает. Настоящий бегемот, а не человек: ростом выше метра восьмидесяти, с татуировкой на предплечье в стиле племени маори. Когда я вхожу, он как раз режет пластами тесто и с невероятной меткостью бросает его на весы.

— Привет, — произносит он чудаковатым голосом, который никак не вяжется с его внешностью. — Как делишки?

В моей голове пусто — слова, необходимые для поддержания разговора, словно сквозь сито просеялись. Я настолько удивлена, что даже забываю прикрыть шрам.

— Вы кто?

— Кларк.

— Что вы здесь делаете?

Он смотрит на стол, стены — куда угодно, только не на меня.

— Булочки к ужину.

— Мне так не кажется, — отвечаю я. — Работаю здесь я одна.