Юрий Аксютин - Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.

• Название: Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.
• Автор: Юрий Аксютин
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8243-1397-0

С позиций современного научного знания в книге исследуются такие конкретно-исторические проблемы общественно-политической жизни 1953-1964 гг. в СССР, как либерализация режима, получившая тогда же название «оттепель», отношение к этому процессу самих наследников Сталина в свете развернувшейся между ними борьбы за лидерство, а также меняющиеся взаимоотношения между властью и обществом, реакция «низов» на исходящие «сверху» импульсы, их отношение к тем или иным внешне- и внутриполитическим мероприятиям советского руководства, эволюция взглядов на деятельность тогдашнего лидера и его динамика. Объектом исследования являются взаимоотношения власти и общества во всем многообразии и противоречивости их проявлений. Особое внимание уделяется изменению взаимоотношений внутри высшего партийного руководства и между этим руководством и советским обществом в период «оттепели».

Настоящее второе издание почти полностью повторяет предыдущее, в него внесены исправления редакционного характера, в том числе вызванные появлением новых источников. Кроме того оно дополнено обширным именным указателем.

---

— Было бы крайне вредно, если бы мы сочли деятельность нашего пленума, проходившего на большом накале политической страсти, какимто сигналом к стрельбе по инакомыслящим в литературно творческих вопросах. Задача убеждения, задача перевоспитания была и остается для нас главной задачей и базой для настоящей консолидации. Но осуществлять сплочение нужно на четкой идейной платформе, объединяя все живые силы литературы и отметая все, что мешает ее развитию{921}.

Пять дней спустя, 19 мая на подмосковной правительственной даче в Семеновском (бывшей «дальней» Сталина) руководители партии и правительства встретились «в неформальной обстановке» с писателями, художниками, скульпторами и композиторами{922}.

Перед этим, рассказывал потом на пленуме ЦК Каганович, члены Президиума ЦК, заслушав сообщение Хрущева «и еще кого-то» о делах в Союзе писателей, одобрили предложенную «линию борьбы с извращениями в литературе, с уклонами, которые имеются, в особенности в Московской писательской организации». Собралось там человек 300-400. С женами. Начался обед, пошли речи. Хрущев выступал 4 раза{923}. Говорил об успехах СССР. О необходимости догнать и перегнать США по производству мяса, молока и масла на душу населения{924}. Но в основном критиковал писателей. Говоря о том, что случилось в прошлом году в Польше и Венгрии, сказал, что, если кто собирается пойти по тому же пути, пойти против линии партии, того «в порошок сотрем»{925}.

— Мы не станем цацкаться с теми, кто нам исподтишка пакостит! — восклицал он, «крепко захмелевший», как утверждает присутствовавший там В.Ф. Тендряков, и «под восторженные крики верноподданных литераторов, которые тут же по ходу дела стали указывать перстами на своих собратьев».

При этом он особенно атаковал поэтессу М. Алигер, которая, по его мнению, была «одна из самых активных в этой группе писателей»:

— Вы — идеологический диверсант! Отрыжка капиталистического Запада!

— Никита Сергеевич, что вы говорите? — пробовала она защищаться. — Я же коммунистка, член партии…

— Лжете! Не верю таким коммунисткам! Вот беспартийному Соболеву верю!..

Соболев вскакивал и выкрикивал:

— Верно, Никита Сергеевич! Верно! Нельзя им верить! Досталось от него и главному редактору альманаха «Литературная Москва» Казакевичу.

— Свой орган завели!

Дал и «должную партийную оценку» Дудинцеву{926}.

К секретарю ЦК КПСС П.Н. Поспелову подошел во время обеда писатель К.Г. Паустовский, который в дискуссии по роману Дудинцева «Не хлебом единым» в октябре выступил с речью, расцененной как антисоветская, и попросил принять его в ЦК. Беседа в ЦК между ними длилась три часа. Паустовский сказал, что речь Хрущева произвела на него большое впечатление.

— Передайте Никите Сергеевичу, что я советский писатель. Пусть он прочитает мои книги… Несмотря на мои ошибки, я советский писатель.

Поспелов, который считал, что если бы этот «советский писатель» произнес еще одну такую речь, «его надо было арестовывать», показал ему фотокопии американских публикаций с восхвалениями Дудинцева и комплиментами Паустовскому. Тот обещал, «как советский писатель», постараться «найти форму, чтобы отмежеваться от антисоветских высказываний»{927}.

К Суслову в самом конце обеда подходил поэт С.И. Кирсанов и также высоко оценил речь Хрущева{928}.

А вот поэт И. Сельвинский откликнулся на угрозы Хрущева такими стихами: «Как жутко в нашей стороне… / Здесь только ябеде привольно. / Здесь даже воля всей стране / дается по команде: «Вольно!»»{929}.

Между тем остальные коллеги Хрущева сидели, словно воды в рот набрали. Предложил он было выступить Булганину, но тот не захотел. И так получилось, что поддержал высказанные первым секретарем ЦК КПСС «в очень острой форме» партийные установки по литературе один лишь Микоян{930}. А Хрущев снова и снова брал слово. И во второй или третьей речи он, по выражению Кагановича, «в бочку меда вложил ложку дегтя» — завел разговор о внутрипартийных разногласиях.

— У меня бывают споры с Молотовым, — признался он.

Каганович посчитал, что в такой среде, где большинство беспартийных, затрагивать внутрипартийные вопросы неправильно. Неправильными посчитал он и методы общения Хрущева с собравшимися, такие его выражения как «сотрем в порошок»{931}.

Такого же мнения придерживался и Маленков:

— Выступление на собрании беспартийных с вопросом, который следует рассматривать только на Президиуме ЦК, является недопустимой вольностью. Меня тревожит, как бы это не повторилось{932}.

Поведение Хрущева вызвало большое недовольство и Молотова:

— Разве это правильно говорить там о наших спорах и разногласиях? Неправильно говорить, что «сотрем в порошок». Иначе все нужно было сказать. Да, против дудинцевых нужно принимать меры. Но для чего собирать писателей и угрожать им? Это было сделано политически невыгодно{933}.

Каганович, Маленков, Молотов и Булганин говорили об этом с Первухиным. «Это было 20 мая, — вспоминал последний на пленуме ЦК. — До этого никаких разговоров у меня относительно какого-либо недовольства в работе Президиума ЦК ни с кем из этих товарищей не было… Конечно, если бы я считал, что у нас все в порядке, тогда, собственно, о чем бы им со мной говорить? Я считал, что у нас не все идет гладко и что надо поговорить в Президиуме ЦК о работе, с тем чтобы улучшить обстановку. Этим они и воспользовались».

По этому поводу у Первухина был обмен мнениями с Микояном. Тот соглашался, что не надо было Хрущеву говорить перед беспартийными и обывателями о своих разногласиях с Молотовым, к тому же так неожиданно, без предварительного согласия других членов Президиума.

— Если и надо было на этом совещании выступать в отношении Молотова, поскольку среди писателей шли закулисные разговоры о Хрущеве и Молотове, то, может быть, было целесообразно договориться заранее, чтобы выступил по этому вопросу другой член Президиума ЦК, с тем чтобы не было обвинений, будто Хрущев защищает себя.

Соглашался Микоян и с тем, что в своем выступлении Хрущев допустил горячность и перебарщивание. Неправильным, по его мнению, было и то, что выступали только Хрущев да он, Микоян.

— Виноваты, что не подумали о том, кто что скажет… Получилось, что Хрущев высказал в острой форме установки нашей партии, один я поддержал его, а другие молчали. Это недостаток в нашей работе. Нужно было обсудить заранее порядок встречи с писателями, а мы этого не сделали.

Он обещал поговорить по всем этим вопросам с Хрущевым после того, как тот вернется из поездки в Финляндию{934}.

Хрущев же, очевидно, дабы удостовериться лишний раз в своей правоте, спросил Шепилова, как реагировали писатели. Тот ответил:

— Есть реакция троякая. Первая группа писателей, основная и большая, одобряет это дело, считая, что, несмотря на резкость тона, прямота постановки пойдет на пользу. Основная часть реагировала правильно. Есть вторая группа — шатающаяся. И есть третья группа, которая не согласна{935}.

Тогда же Шепилов попросил у Хрущева согласия на подготовку к печати текста его, Хрущева, выступлений перед писателями. Хрущев выразил сомнение:

— Стоит ли это делать?

— Это очень важно и было бы полезно, — убеждал Шепилов. — Давайте сделаем это. Давайте соединим оба выступления в одно{936}.

А слух о том, что поведение Хрущева на приеме писателей осуждается даже в его ближайшем окружении, разнесся по Москве{937}.

Между тем в Союзе писателей в ход пошли политические обвинения и ярлыки. Его руководители, дабы не быть обвиненными в мягкотелости, подхватили критическую дубинку из рук Хрущева.

— Борьба наша уже перешла из области литературы в область политики, — объявил Сурков на заседании парткома Московской писательской организации 21 мая 1957 г.

Обвинения, выдвинутые им, были серьезные: альманах «Литературная Москва» и возник потому, что «зарождающемуся параллельному движению» надо было иметь свой автономный орган.

— У людей, возглавлявших этот альманах, было единство политических позиций, не совпадающих с тем, к чему обязывали нас решения XX съезда.

Казакевич не соглашался с этими обвинениями и просил дать редколлегии возможность продолжить работу, но поддержки не получил. Было решено редколлегию расформировать, а позицию ее членов-коммунистов строго осудить{938}. Но это решение предстояло еще утвердить на общем собрании московских писателей-коммунистов, И 25 мая в передовой статье, возглавляемой Кочетовым «Литературной газеты» члены редколлегии «Литературной Москвы» Казакевич, Алигер, Каверин и Рудный были названы группой, «стоящей на позициях нигилизма и ревизионизма». Другие члены редколлегии, не упомянутые в газете, Паустовский, Бек и Тендряков, письменно возражали против такого разделения. Сам Казакевич пытался протестовать против «огульного осуждения» и «наклеивания ярлыков на честных советских литераторов». Его выступление на партийном собрании столичных литераторов 29 мая 1957 г. вызвало аплодисменты, но ни одного голоса в поддержку. Предложенная парткомом резолюция была принята всеми кроме двух воздержавшихся. Ими оказались Казакевич и Тендряков{939}.