Юрий Слезкин - Новеллы (-)

• Название: Новеллы (-)
• Автор: Юрий Слезкин
• Жанр: Русская классическая проза

---

И, склонившись над японской вазой, она выбрала самую крупную астру; потом обернулась, хотела протянуть ее офицеру и почувствовала себя в его объятиях.

III

Трепещущая и растерянная Глаша кинулась к себе в комнату, а офицер, странно улыбаясь и позванивая шпорами, медленно вернулся в залу, где горбунья, призвав горничную и приказав ей проводить приезжего в приготовленное для него помещение, пожелала ему покойной ночи.

Притворив за собою двери и тщетно ища чего-то глазами вокруг себя, Глаша, наконец обессиленная, опустилась на кровать. Взволнованная кровь ударила ей в голову, и целый рой мыслей нелепых и фантастических темнил рассудок. Еще она чувствовала на себе жаркие поцелуи офицера и запах его нафабренных усов; еще сладко замирало сердце и подкашивались ноги, но всё же все происшедшее не казалось ей явью, сводило ее с ума своим неправдоподобием.

Ее удивляло, как она, чистая девушка, не чувствует в себе ни возмущения, ни негодования против насильника. Странно, ее совесть молчала. В ней молчало всё, кроме радости, какой-то пьянящей радости, причины которой она не знала и не старалась угадывать.

Она стала кусать себе руки, чтобы успокоиться, чтобы не разрыдаться. Она боялась этого внезапного приступа тоски, которая является всегда у нервных людей вслед за сильной радостью. Она хотела уберечь в себе сладкое ощущение блаженства, тем более острое, что никогда в жизни она его не испытывала. И, порывисто поднявшись с кровати, она накинула на себя платок и лунной залой, гулкой террасой прошла в сад.

Ненарушимая тишина обняла сад. Замерший ветер не тревожил спавших листьев. Луна своим белым безжизненным светом наполняла воздух холодом и скользящими тенями.

Глаша, прижав на груди платок, легко шла по каштановой аллее. Холод бодрил ее, но она всё еще не решалась обсудить происшедшее с нею, она говорила себе: "Сейчас, вот только пройду немного и всё выясню" - и шла дальше и ни о чем не думала.

- Я безумная, я безумная, - шептала она почти вслух и смеялась этим словам, таким новым, таким манящим.

Она ни на что не надеялась, не строила воздушных замков, даже не спрашивала себя, любит ли она. Она только в сотый и тысячный раз твердила себе, что то, что с нею произошло, - действительность, а не сон. Что целовали ее, ее, глупую, некрасивую Глашеньку. И этого было достаточно, чтобы сойти с ума, чтобы плакать от радости. И почему-то опять вспомнился ей Иван Ардалионович в высоких сапогах и охотничьей куртке, идущий следом за нею, давно, ах как давно, и робким голосом, заикаясь, говорящий ей о своем обожании. Он тогда не осмелился даже поцеловать ее руки, и теперь она улыбалась этому далекому воспоминанию, снисходительно улыбалась робкому Ивану Ардалионовичу, - она, которую только что сейчас поцеловал красивый мужчина - слышишь ли, только что.

Быстрым молодым шагом прошла она по аллее, обогнула застывший пруд, полный тины и перегнивших листьев, и вышла снова на плато перед домом, где, хитро разбитые садовником, высились клумбы. Они уже почернели от помятых стеблей высохших цветов. Только одна из них белела еще при луне звездами поздних астр.

Тогда, подойдя к ней, обезумевшая, пьяная от восторга, полная еще ощущением горячих поцелуев и овеянная сыростью и острым холодом осенней ночи, Глаша упала на колени и привлекла к себе съежившиеся венчики цветов.

Она целовала эти поздние печальные цветы бурными, страстными поцелуями, поцелуями, которыми никогда никого еще не целовала, которые кипели в ней столько лет, редко говоря о себе, в ее пении; поцелуями девственницы, просящей греха.

Потом пьяная, с мокрым платьем и волосами, она поднялась и пошла к дому.

Звякнули стеклянные двери, скрипнул паркет.

Глаша сделала несколько шагов по зале и остановилась.

В дальнем конце залы, там, где была комната, отведенная приезжему, скрипнула дверь, блеснул огонь, кто-то чиркнул спичкой.

Глаша замерла, хватаясь за сердце, готовая упасть. Неужели же... Нет... нет... Счастье, радость...

Но вот раздались робкие шаги; кто-то шел к ней, потом шарахнулся в сторону.

Глаша чуть слышно вскрикнула от неожиданности. Протянула вперед руки, в ужасе раскрыла глаза.

На вскрик ее снова приоткрьшась дверь из освещенной комнаты; у порога показался полураздетый гость. Он всматривался в темноту.

- Что там такое? ты споткнулась? - спросил он.

Ему не ответили. Две тени неслышно скрылись. Они остановились в коридоре, потому что другого пути не было.

- Это ты, Маня? - ледяным голосом спросила Глаша, - ты была там?

Пристыженная, горничная молчала.

Барышня прошла к себе и заперлась на ключ. Она сняла с себя платок, потом медленно начала раздеваться. Лицо оставалось каменным, таким, какое оно стало, когда она говорила с горничной. Губы были плотно сжаты, щеки впали, на висках натянулись жилы.

Потом она подошла к туалетному столу, как делала это всегда, каждый вечер, в продолжение всей своей сознательной девической жизни.

Вынула одни за другими из волос своих гребни, отводя глаза от зеркала.

Волосы, еще густые, упали ей на плечи; она взялась было за них, чтобы заплести косички, но внезапно почувствовала, что не может ничего делать, ни шевелиться, ни думать. Гладкая поверхность зеркала отразила ее искаженные черты. Углы губ опустились вниз; серые печальные глаза налились слезами.

Она не отрывалась от своего отражения. Она, как безумная, неподвижно смотрела на себя. Руки ее судорожно сжатыми пальцами продолжали цепляться за волосы. Она смотрела на себя, как смотрят в лицо любимого покойника.

Сквозь слезы она видала до последней черточки, до малейшего пятнышка все следы неумолимого времени.

Как забыла она, что для нее всё кончено, как смела радоваться чему-то, как решилась чувствовать себя помолодевшей?

Да, да, для нее всё кончено, навсегда и безвозвратно. Неужели она этого не знала?

Она не сумела жить, когда нужно жить, она захотела жить, когда пора умирать. Ах, глупый, глупый Иван Ардалионович. Глупый, глупый... Надо было тогда поцеловать его, даже его - смешного и некрасивого...

Она смотрела на себя всё так же пристально, но уже ничего не видела перед собою. Слезы капали из ее глаз, и она не думала стирать их.

- Старая дева, - впервые вслух и без страха произнесла Глаша,- старая дева...

И вдруг стыд, страшный стыд за давешнее кокетство, за пение, за разговоры охватил ее. Она взглянула на себя впервые со стороны, и ее затряс смех, бешеный хохот над собою. Она смеялась, упав головой на подушки, и рвала зубами эти подушки, потому что смех душил ее. Потом мгновенно пронеслось воспоминание о поцелуях офицера. Она чувствовала их огонь, их страсть. Смех перешел в рыдание.

Она встала, ходила из угла в угол, прижимая руки к груди, качала головою и стонала. Как умирающий зверь, искала, куда бы уйти от самой себя, куда бы спрятаться.

Разбуженная ее криками, перепуганная Наташа прибежала к ее дверям, стучала и молила впустить.

Тогда, точно испугавшись чего-то, боясь, что вот-вот сломают двери и войдут к ней, увидят ее позор, Глаша, обезумев, кинулась к окну, но силы изменили ей, и она упала на пол. Глубокий обморок сковал ее измученное тело. Она лежала неподвижно, с замершей улыбкой на посиневших губах.

Стук, шум, всё ее отчаяние уходили куда-то, далеко уплывали от нее. Она уже ничего не сознавала, ничего не боялась, ничего не желала.

1912

Примечания

Должное. - Печатается по изд.: Слезкин Ю. Среди берез: Повести и рассказы. Пг., 1915.

Негр из летнего сада. - Печатается по изд.: Слезкин Ю. То, чего мы не узнаем. Пг., 1914.

Мальчик и его мама. - Печатается по изд.: Слезкин Ю. Глупое сердце. Пг., 1915.

Полина-печальная. - Печатается по изд.: Слезкин Ю. Глупое сердце. Пг., 1915.

Астры. - Печатается по изд.: Слезкин Ю. То, чего мы не узнаем. Пг., 1914.