Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

• Название: Святополк Окаянный
• Автор: Сергей Мосияш
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0236-8

Известный писатель-историк Сергей Павлович Мосияш в своем историческом романе «Святополк Окаянный» по-своему трактует образ главного героя, получившего прозвище «Окаянный» за свои многочисленные преступления. Увлекательно и достаточно убедительно писатель создает образ честного, но оклеветанного завистниками и летописцами князя. Это уже не жестокий преступник, а твердый правитель, защищающий киевский престол от посягательств властолюбивых соперников.

---

Нет, не мог Владимир Святославич противиться высшему на Руси иерарху. С неохотой, но повелел по всем городам и весям разбойников, уличенных в смертоубийствах, также предавать принародно смерти, чтобы другие, видя конец столь бесславный, не захотели ступить на путь этот скользкий и пагубный.

Уродилось жито…

Жито на поле Ждана уродилось славное. С нежностью поглаживал он наливавшиеся колосья, со смаком хлопая ладонью жену по толстому заду:

— Эх, мать, не зазря мы с тобой на пашне пыхтели, глянь-ко, как наливается.

— Радуесся, а кого благодарить надо, забываешь, — отвечала жена, наливая мужу квасу из туеса.

— Как забываю? Помню я о Волосе.

— Вот и поблагодарил бы, чай, язык не отсохнет.

И Ждан падал на колени, держа в руке кружку с квасом, бормотал истово:

— Волос, Волос, ты велик. Ты поил нас, кормил, пошли и теперь нам изобилие, наполни гумна наши, как наполнена эта чаша. А мы тебе на бороду завьем колосья с золотом, польем медами ярыми, водою ключевой.

— Ну, а ты чего раззявилась, — сердился Ждан на жену. — Стоишь чучелом. Проси у Макоши урожаю богатого.

И падала на колени женушка и молила Макошь:

— Макошь, Макошь — мать урожая, вырасти нам жито по маковку, чтобы сыты были мы, чтобы славили тебя, твою доброту, твою щедроту, чтобы с Лелем веселилися, чтобы с Ладой богатилися.

Много богов у дреговичей, никого из них забывать нельзя, просить надо каждого, а то и дарить чем-нибудь. Строго блюсти все обычаи дедовские, и будет тогда изобилие. Эвон Лютый, напуганный в прошлую весну вепрем, не пошел ныне с женой на пашню жито загущать — и пожалуйста, не жито, а горе, колосок от колоска на три скачка.

На жатву лодийщик привез все свое семейство, никого не оставив дома. Понимал, что чем быстрее уберет, тем меньше потерь зерна будет. Затяни с уборкой, зерно поосыплется или, того хуже, дожди прибьют, никакой овин не высушит.

Четыре серпа назубрил Ждан перед жатвой. Три предназначались взрослым — ему, жене и Ладе, четвертый вручил Непросе. И даже сопливую Нетребу без работы не оставил, велел поясье для снопов завивать.

— Кака она работница, — вступилась было за дите мать.

Ждан окрысился на жену:

— Ложку держит с кашей, — значит, работница.

Но прежде чем дать серп Непросе, объяснил, как им жать надо:

— Вот так левой рукой имаешь пучок, заводишь за него серп, потом пучок этот наклоняешь вперед. Вот. И серпом срезаешь. Поняла?

— Поняла.

— Попробуй.

Непроса ухватила ручонкой пучок стеблей, завела серп, потянула на себя его.

— Стой, стой, — остановил Ждан дочку. — Я же велел наклонять вперед пучок-от. А так ежели будешь, серп-от по руке и жиганет.

Срезала Непроса первую жменю стеблей, отец похвалил:

— Молодец. И положи ее слева. Вот так. Чтоб потом в сноп было легче сбирать. И не спеши, за нами не гонись.

Начали в четыре серпа, Ждан радовался, но недолго. Вдруг взвыла Непроса, жиганула-таки себе левую руку серпом. Полоснула едва не до кости. Мать, кинув свой серп, бросилась к дочке. Долго не могла кровь унять, бегала в лес, искала паутину, приложить к ране, рвала исподницу[82], заматывала руку.

Ждан злился молча: выгадал, называется, вместо четырех два серпа работали — его и Ладин.

— Ты-то хоть не обрежься, — косился на Ладу, шедшую рядом.

— Не бойся, тятя, — отвечала Лада.

За кого, за кого, а за Ладу он был спокоен. И несмотря на то что родилась она не очень-то желанная, полюбил ее Ждан за жадность к работе, от него унаследованную. Трезвый любовь свою в душе таил, а выпивши, ласково прижимал к себе ее русую головушку, приговаривая нежно:

— Вот только ты и надежа моя, Лада. Эх, кабы ты парнем была. Эх…

Управившись с Непросой, вернулась на полосу и взяла свой серп хозяйка. Мужу выговорила:

— Надо бы ее с Нетребой на поясье посадить. А теперь с месяц будет руку нянчить, пока заживет.

Ждан отмалчивался, сам понимал свою вину, однако, когда жена уж умолкла и прошло много времени в молчаливой работе, лишь серпы вжикали, рассекая жесткую солому, молвил, ни к кому не обращаясь:

— Эх, бабье и есть бабье. Ничего-то путем не могут.

До обеда жали втроем. Отобедав квасом с хлебом, передохнули малость и вернулись на полосу. Только теперь жали опять Ждан с дочкой, жена начала вязать снопы поясьями, заготовленными Нетребой.

Когда солнце покатилось на закат. Ждан повелел:

— Все. На сегодня довольно, завтра продолжим. Довязываем снопы — и домой.

— Снопы оставим здесь? — спросила жена. — Или повезем?

— Повезем в овин. Ночью могут туры или вепри раскидать за милую душу.

Пока довязывали, пока грузили снопы на телегу, уже и смерклось.

На воз посадили только младших, Нетребу с Непросой, остальные шли пешком, а на подъемах даже подсобляли коню тянуть воз.

В овин снопы перетаскивали уже ночью. И так пять дней трудилась в поле семья лодийщика. Дожиная последнюю полосу, оставил Ждан добрый куст несжатого хлеба. И, как обещал, завил его в косу, взбрызнул квасом:

— Вот тебе, Волос, как обещано, на бороду.

Жена не преминула укорить:

— Обещал-то медами ярыми, а откупился квасом.

— Где ж я меду возьму, я, чай, не бортник. А обещал словца красного ради. Он на меня не обидится.

В последний день воротились еще засветло. Хозяйка отправилась в избу ужин готовить, Лада баню топить, а сам Ждан развешивать на вешала последние снопы под крышей овина. Закончив, затих Ждан, прислушался, не даст ли какой знак овинник, потом пал на колени, стал упрашивать его — хозяина:

— Овинник, овинник, суши снопы, чтобы молотились чисто до зернышка, в полову не пускали ни ядрышка ни сухого, ни толстого, ни сладкого, ни горького. А мы тебя за то будем славить, а в братчине добром поминати и чашу поднимати, за овинника пити.

Не дождались бани самые малые Непроса с Нетребой, уснули на печке, куда забрались сразу по возвращении с поля.

На первый пар, на самый жар, отправился хозяин с хозяйкой, крохотный жировичок освещал черную закопченную баню. С самого порога надо было как-то ублажить банника — хозяина этакой благодати. Ждан забормотал, просьбу-молитву:

— Банник, банник, погрей наши косточки, помой наши спинушки, прочеши наши головушки. Будет тебе квас, не серчай на нас.

Знал лодийщик, кого и когда просить надо, никого не забывал, оттого, видно, удачлив был во всем (тьфу, тьфу, чтоб не сглазить), и допрежь, скажем, тополь для лодийки свалить, непременно лесовика упрашивал не сердиться, оттого и лодии у него выходили ладные. Для жита доброго уговаривал то Волоса. то Ярияу, и они не оставляли Ждана своими милостями. И вот банник так славно косточки разогрел; и спину попарил. После таких трудов самое милое дело у банника погостить.

Теперь, когда снопы сохли в овине, самое время бы лодийщику передохнуть, да где там, топор за опояску и в лес — тополя валить, для будущих лодий болваны заготавливать.

Весь вересень и грудень[83] в лесу пробыл. Дождило часто. Но он уж не боялся, залезал в шалаш, отсиживался, радовался: «Слава Богу, жито в овине». Домой изредка наведывался хлеба взять, у банника погостить — и опять в лес. Тяжело в лесу было с болванами-то вожжаться, кряхтел над ними Ждан, ворочал их, вздыхая: «Эх, кабы сын был, поспешитель-то, насколько легше было б…» К концу грудня нет-нет да уж с неба и крупка стала сыпать. Пора было и о молотьбе подумать.

Воротившись домой, перво-наперво Ждан проверил цепы, устройство коих хоть и немудреное — держало длинное и било покороче, связанные кожаным приузом, — но должны быть надежно слажены. Ежели на которых приузы поистрепались, заменить на новые надо, а то во время молотьбы, как на грех, оторвется било, хорошо, если в сторону отлетит, а то ведь в кого и попасть и убить может.

А то треснет самого молотильщика по потылице — тоже не сладко будет, может весь разум отшибить. Цепов у Ждана с десяток висит в овине, хотя молотить, конечно, одним будет, ну если жена изредка подсобит — второй возьмет. Да и не бабье это дело — цеп. Махнет десяток-другой разов — да и все, скисла. Цеп — дело мужское, не зря ж в народе молвится: не шуба мужика греет, а цеп.

Гумно у Ждана сразу за овином, и ежели у большинства соседей оно открытое, хотя и с очищенной «ладонью», то у Ждана над гумном навес, соломой крытый, как у доброго хозяина. На таком гумне можно и в непогодь молотить.

Поднялись чуть свет. Хозяйка с дочкой натаскали из овина снопов, развязали, расстелили по «ладони» колосок к колоску, позвали Ждана. Тот снял с вешала цеп, кивнул своим: делайте, мол, по-моему — и встал на колени. Опустились и женщины. Молотьба — дело наиважнючее, гуменника умолить надо.

— …Гуменнику поклонимся, — гундосит Ждан и кланяется, а за ним и бабы его, — ядреному помолимся. Пусть цепы молотят без устали, чтоб наше обилие не скудело, не таяло. Помоги нам, гуменник, а уж мы тебя ублажим, первым блином одолжим.