Ярослав Вейс - День на Каллисто. Сборник научно-фантастических произведений

• Название: День на Каллисто. Сборник научно-фантастических произведений
• Автор: Ярослав Вейс
• Издательство: Мир
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1986

В сборник вошли произведения (70–80-х гг.) чешских и словацких писателей-фантастов — как уже хорошо известных, и не только в Чехословакии, но и в других странах (Й.Несвадба, Л.Соучек, З.Вольный), так и молодых, пробующих свои силы в этом увлекательном виде литературы.

Составление А.Машкова и Г.Матвеева-Мунипова, предисловие К.Булычева, послесловие Онджея Неффа.

---

Отец профессора потерял на войне ногу, и сын очень переживал увечье отца. Во время пребывания за границей у него родилась идея, которая, как и все гениальные идеи, пока они не реализованы, казалась поистине сумасшедшей. Он задумался об огромных возможностях трансплантаций, которые могли бы быть осуществлены на основе регенеративной способности растений. Что, размышлял ученый, если, используя эту способность, заменить искалеченную или потерянную конечность? Разумеется, это были всего лишь несбыточные мечты. Он отгонял их от себя, но окончательно выбросить из головы не смог. И решил, что когда-нибудь всерьез займется этой проблемой. Он начал с того, что постепенно перевез на дачу свои приборы, превратив старый дом в лабораторию. Кухня стала его рабочим кабинетом, в спальне он хранил препараты, гостиную переоборудовал в рентгенологическую лабораторию.

Теперь он с наслаждением проводил в горах лето: мало ел, зато в огромных количествах пил черный кофе и крепким, как коньяк, воздухом почти не дышал: днем и ночью сидел в смрадной лаборатории.

Профессор проводил любопытнейшие опыты с растениями и животными, для этой цели даже изобрел специальный аппарат. Он пытался объяснить мне принцип его устройства, но единственное, что я понял, это то, что аппарат состоял из трех каких-то приборов и множества удивительных частей.

Первый месяц, который профессор посвятил опытам, с точки зрения научных результатов оказался неудачным. Если бы он провел этот месяц в винном погребке, результат был бы таким же. Только обошлось бы это ему намного дешевле.

Грузовики то и дело доставляли ему саженцы яблонь, берез, груш, черешен, и он скрупулезно исследовал их возраст, действие на них влажности, облучения… Он мечтал совершить подлинный переворот в садоводстве, сущность которого состояла бы в том, чтобы, например, на тополе привить одновременно грушу, яблоню и персик. Тем самым одно дерево стало бы походить на своего рода фруктовый универсам с широким ассортиментом…

3

А теперь самое время перейти к сути истории Кесслера, которая так и осталась для него загадкой. Заранее должен предупредить: не будучи специалистом ни в одной из тех областей, которыми занимался профессор Кесслер, я отнюдь не претендую на то, что все могу объяснить.

Началось все с того, что, как помнил профессор, он сел под старую яблоню в бабушкином саду. Был чудесный летний день, горный воздух и в самом деле пьянил. Профессор держал в руках карандаш: он занимался расчетами и был ими вполне доволен. Его окружали приборы, вынесенные из дома, где производилась генеральная уборка (Кесслер поддался уговорам экономки-чистюли, которая давно вынашивала эту идею). Прямо за спиной профессора стоял огромный, словно молотилка, аппарат.

Уже потом Кесслер высказал предположение, что вся эта удивительная история могла приключиться под влиянием жары. Как он подозревает, солнечное тепло вызвало неожиданные реакции в приборах. Ну и какую-то роль сыграло, по всей вероятности, само их размещение, то напряжение, которое возникло между ними.

Короче говоря, склонившись над расчетами, профессор Кесслер вдруг почувствовал, как все его тело сильно напряглось. Затем появилась легкость и, наконец, ощущение, которое можно передать только стихами. Однако Кесслер чужд поэзии, зато он много раз пытался сочинять научные трактаты на тему своего необычного эксперимента. Но его попытки не увенчались успехом. Поэтому я постараюсь как дилетант рассказать об удивительнейшем состоянии, которое испытал ученый. Конечно, профессор Кесслер вряд ли останется мною доволен. Читая мой рассказ, он, думается, промолвит: «Сочинительство все это».

Тем не менее я попытаюсь поведать вам о том, о чем научные труды поведать не в состоянии.

4

Обдумывая название своего будущего научного трактата, профессор Кесслер никак не мог отделаться от одного, которое так и вертелось у него на языке. Я воспользуюсь им в своем рассказе, ибо лучше других оно отражает переживания ученого. Кесслер намеревался назвать свой труд «Как я был деревом».

Едва прекратилось напряжение в теле и он оправился от обморочного состояния, профессор почувствовал себя как-то по-особенному. Он никак не мог уразуметь, что же с ним произошло. Некоторое время спустя он принялся размышлять — по обыкновению весьма трезво и логично. Так, как привык это делать на протяжении многих лет. Однако результаты этих раздумий скорее могли служить сюжетом для поэмы Овидия, нежели темой для научного труда молодого ученого.

Профессор Кесслер… превратился в дерево. Он чувствовал, как на нем шевелятся ветки, как шелестят растущие на них листья. Он не мог двинуться с места: корни крепко держали его, и он не в состоянии был высвободиться.

Кесслер не испытывал ни отчаяния, ни страха — эти ощущения он с детства старался исключить из своей жизни. Его даже немного забавляло то состояние, которое он испытывал. Как дереву, ему было очень хорошо. Видимо, на летнем солнышке деревья и в самом деле чувствуют себя превосходно. Профессор улыбался, ему было интересно, может ли кто-нибудь видеть его улыбку. Улыбающееся дерево…

Разумеется, он тотчас же принялся размышлять, как могло произойти такое, что он стал деревом. Тогда-то ему и пришла в голову мысль, о которой я уже говорил: расстановка приборов и влияние солнечного излучения способствовали возникновению неожиданной реакции, в ходе которой, вероятно, произошло перемещение профессора Кесслера со своего места. Двигаясь, он зацепился за первое же препятствие, которым оказалась яблоня. Правда, он по-прежнему не мог взять в толк, каким образом он сам превратился в яблоню. Скорее всего, он принял вид экстракта, влившегося в дерево… И от этих мыслей ему стало страшно.

Перемена была огромной. От человека ему остались только способность размышлять и чувство беспокойства. У него более не было ни рта, ни рук, ни ног… Его человеческая сущность словно бы влилась в дерево. Самое любопытное, что профессор не придавал этому ровно никакого значения: в этот теплый воскресный дань чувствовать себя деревом было гораздо приятнее, чем человеком.

Конечно, будь у него семья — жена, дети — или кто-то, кто от него зависел, его бы обеспокоило теперешнее состояние. Но у Кесслера никого, кроме двоюродной бабушки, на свете не было, и он подозревал, что практичная. старушка довольно спокойно перенесет его исчезновение. Что же касается коллег, то, надо полагать, они ему только позавидуют.

Улыбка на дереве, коим стал профессор, с каждой минутой становилась все шире, и он задумчиво шелестел листьями.

5

Приятные размышления профессора Кесслера были прерваны криком экономки, возвещающим, что он может вернуться в дом: уборка закончена. Не найдя хозяина на привычном месте, она стала искать его по всему саду.

Соседи помогли экономке внести приборы в дом. В этот момент профессор впервые ощутил неудовольствие. Он собирался напомнить им, чтобы они ничего не трогали: надо прежде замерить расстояние между приборами, способствовавшее его необыкновенному перевоплощению, чтобы повторить опыт в лабораторных условиях. Однако его протест так и остался мысленным; потрясая ветками, он в конце концов вынужден был смириться. Приборы исчезли из сада. Хорошо еще, что Кесслер запомнил, в каком порядке они были расположены, и наверняка сможет воспроизвести его.

Наверняка?

Только тут ему пришла в голову мысль, что он не знает, как освободиться, как избавиться от нынешнего состояния. Прежде он и не пытался это сделать — ему хотелось как бы изнутри провести наблюдения над жизнью растений.

Экономка, ее родные тщетно искали профессора. Он слышал, как они переговариваются между собой, полагая, что он, верно, как и накануне, отправился куда-то погулять. Ему стало немного не по себе, когда самая симпатичная из племянниц экономки назвала его чудаком. Но он вынужден был признать, что со стороны его нынешнее состояние и в самом деле может показаться странным. Если бы эта милая девушка знала, что профессор, потрясая ветвями, стоит за ее спиной, она бы только утвердилась в своем мнении.

К вечеру экономка заперла дачу, и все разошлись по домам. Профессор был рад этому: беготня и шум утомили его. Ему хотелось побыть одному.

На небе показались первые звезды.

6

Больше всего той ночью профессора поразили его собственные ощущения. Он никогда бы не поверил, что, став деревом, сможет чувствовать себя как человек. Он чувствовал прикосновения ветра — сильнее всего на листьях, на стебельках, на концах ветвей; там были самые чувствительные места. Свой же корпус, как он назвал ствол дерева, он совсем не ощущал. Это объяснялось тем, что яблоня была старая и ее толстый высохший ствол уже потерял способность что-либо воспринимать.

Что же касается зрения, то видел он всем телом — но с разной интенсивностью. Достаточно ясно видел концами ветвей — так отчетливо, словно на них были надеты очки. Поверхностью тела видел смутно, корнями различал теплый полумрак. Слух имел до неприятного отличный: постоянный шелест пальцев-листьев беспокоил его, мешая спать. Вкус и обоняние у него отсутствовали, впрочем, они и не были ему нужны. По крайней мере он так считал.