Семен Экштут - Россия перед голгофой. Эпоха Великих реформ.

• Название: Россия перед голгофой. Эпоха Великих реформ.
• Автор: Семен Экштут
• Издательство: ООО «Издательский дом «Вече»
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4541-5

В книге известного историка и писателя С.А. Экштута речь идет о России эпохи Великих реформ. Это было время, когда произошел слом векового уклада всей русской жизни. Образованное общество бурлило, непримиримые мнения сталкивались друг с другом. Но в споре не рождалась истина, противостояние же вело к взаимной отчужденности: дети демонстративно порывали с родителями, а бывшие друзья становились врагами. «Энергия заблуждения» молодежи была направлена не на созидание, а на разрушение. В корне изменились взаимоотношения власти и общества, отношения между сословиями, нравственные устои и семейные ценности. Последнему автор уделяет особое внимание.

---

Поэтому, когда в ноябре 1830 года в Варшаве вспыхнуло восстание против законной власти императора Всероссийского и короля Польского, повстанцы считали себя не мятежниками и клятвопреступниками, а освободителями своей многострадальной родины от варварского ига. Несмотря на численное превосходство русской армии, подавление восстания оказалось делом очень непростым и потребовало времени в два раза больше, чем изгнание Наполеона из России. Начавшийся в конце ноября 1830-го мятеж был усмирен ценой неимоверных усилий и жертв лишь в начале октября 1831-го. Моральная поддержка, которую Запад оказывал повстанцам, многократно усиливала волю мятежников к сопротивлению: они уповали на новое вторжение в российские пределы. Терминология наших дней прекрасно отражает суть событий той эпохи — Запад вел против России настоящую информационную войну.

О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы[132].

Расчеты Запада на ослабление России в результате польского восстания не были безосновательными и отчасти основывались на том, что во внутренних губерниях империи может вспыхнуть продолжительная смута. Холерные бунты и восстания в военных поселениях давали надежду на то, что у Российской империи не хватит ресурсов справиться с ситуацией. В это время в русском образованном обществе стали раздаваться голоса, оправдывавшие польских патриотов и желавшие поражения своей страны в войне с поляками. Тайная политическая полиция чутко улавливала голоса «безумцев из высших сфер»: «Мы были очень удивлены, слыша из уст русских речи, достойные самых экзальтированных поляков…Нам пришлось даже встречать сумасшедших, утверждавших, что Польша в данный момент находится в таком же положении, в каком находилась Россия во времена Владислава, и что памятник Пожарскому и Минину воздвигнут в честь подвигов, подобных тем, которые теперь ставятся в упрек полякам»[133]. Вывод жандармов совпал с размышлениями негодующего Пушкина: «Грустно было слышать толки московского общества во время последнего польского возмущения. Гадко было видеть бездушного читателя французских газет, улыбающегося при вести о наших неудачах»[134]. Так впервые в истории Петербургского периода Российской империи обнаружились пораженческие настроения и появились люди, убежденные в том, что поражение державы может стать благом для страны.

III Отделение, постоянно занимавшееся сбором сведений «о всех без исключения происшествиях», в своих ежегодных отчетах о состоянии дел своевременно информировало императора о не истреблённой до конца склонности поляков к мятежу. Начиная с 1832 года в этих отчетах практически каждый год повторяется мысль о том, что польские под данные государя не желают смириться со своей судьбой и превратиться в верноподданных. Высшая полиция предупреждала: поляки уверены, что Европа им поможет. «Они мечтают, что вся Европа, и в особенности Англия и Франция, исключительно судьбою их занимаются, и потому относят к себе всякое новое в политике Европы обстоятельство»[135]. Эта же мысль с незначительными стилистическими вариациями прозвучала в секретном отчете за 1835 год: «…Поляки по легкомыслию своему не перестают обращаться к мечтам при всяком происшествии в Европе. Они из каждого маловажного даже обстоятельства выводят всеобщую войну, которая, в понятиях их, должна иметь последствием восстановление независимости Польши»[136]. Этой безрадостной картине, представленной царю высшей полицией, казалось бы, противоречил тот тёплый приём, который выказывала ему в 1835-м и в 1838-м недавно взятая штурмом столица мятежного края. Показной шумный восторг, вызванный пребыванием государя в Царстве Польском, праздники, спектакли на свежем воздухе, иллюминации, фейерверки, народные гулянья — всё это казалось ему неискренним. У императора Николая I не было иллюзий: он, посещая Варшаву, не верил внешним проявлениям верноподданнических чувств, которые охотно демонстрировали ему поляки, и готов был к любым неожиданностям. Рыцарственному характеру государя претило любое лицемерие. «Варшава по наружности спокойна; везде меня принимают шумно, но я этому не верю…Повторяю, я им ничуть не верю»[137], — писал государь наследнику. «…Я их считаю неизлечимыми»[138] — так резюмирует свои мысли по поводу мятежных подданных император.

Зачем же Российская империя ценою неимоверных усилий продолжала насильственно удерживать в своих пределах Царство Польское? Ведь было очевидно, что польские подданные — ненадёжны и с нетерпением ждут новой внешней войны на западных границах империи и что даже фантом будущей войны неизбежно спровоцирует новое восстание. Геополитические интересы России требовали любой ценой сохранить Польшу в составе империи. Территория Царства Польского по своему географическому положению являлась прекрасным плацдармом для нашествия на страну. Именно с территории герцогства Варшавского Великая армия Наполеона вторглась в российские пределы. После того как Царство Польское вошло в состав империи, на её территории была дислоцирована мощнейшая армия, состоящая из нескольких армейских корпусов полного состава и готовая к немедленному ведению боевых действий. С одной стороны, эта армия надежно прикрывала западные границы, с другой — наглядно демонстрировала Европе военную мощь государства Российского. И в мирное время эта полностью отмобилизованная армия имела статус действующей, а ее главнокомандующий генерал-фельдмаршал светлейший князь Варшавский граф Паскевич-Эриванский в своих действиях не был подотчётен военному министру и непосредственно подчинён самому императору. Феноменальные служебные прерогативы и преференции Ивана Федоровича Паскевича объяснялись не только его близостью к государю, называвшему фельдмаршала своим «отцом — командиром», но и исключительно важным стратегическим положением Царства Польского. Его преемники на этом важном посту, как правило, соединяли в одном лице военные и гражданские полномочия — власть главнокомандующего армией и власть наместника Царства Польского.

Шли годы — ситуация не менялась в лучшую сторону. Поляки продолжали ненавидеть Россию и русских, а русские чиновники Царства Польского изумляли коренных жителей своей необразованностью, грубостью и отсутствием хороших манер. Как правило, они не знали польский язык и не желали его учить. Чиновники на каждом шагу демонстрировали спесь завоевателей, что не могло не оскорблять национальную гордость поляков. Секретный отчёт III Отделения за 1842 год донёс до нас эту удручающую картину. «В настоящее время нерасположение к России и ненависть к имени русского сделались общими: они проникли в массы народа и равно одушевляют, как городских, так и сельских жителей… Они почитают за унижение находиться под владычеством народа, который столь низко стоит в их мнении. Опытные люди полагают, что это обстоятельство не должно почитать маловажным, потому что оно-то и подстрекает национальное их самолюбие»[139]. Полякам казалось, что царская власть, посылая на службу в Варшаву таких грубых чиновников, сознательно стремится унизить их национальную гордость. Однако и в российских губерниях гражданские чиновники были ничуть не лучше. Еще раз повторю — империи катастрофически не хватало дельных и благовоспитанных чиновников. Лишь сотрудники Министерства иностранных дел и Министерства двора обладали изысканными манерами и внешним лоском, провинциальный же аппарат сплошь и рядом состоял из «кувшинных рыл».

Постоянно обращая внимание государя на мятежный дух поляков, тайная политическая полиция в отчете за 1848 год сделала печальный прогноз: поляки «готовы при первой возможности поднять знамя бунта — одни противу русских, другие вообще противу законного порядка»[140]. Поражение России в Крымской войне и начало проведения Великих реформ, сопровождавшееся масштабной перестройкой государственного механизма и видимым ослаблением авторитета верховной власти, — всё это создало благоприятные предпосылки для превращения абстрактной возможности бунта в реальную действительность. В 1863 году в Польше началось очередное восстание.

В ночь с 10 / 22 на 11 / 23 января одновременно в нескольких десятках пунктов польские повстанцы внезапно напали на спящих русских солдат. И хотя упорные слухи о готовящемся выступлении носились довольно давно, варшавские власти не предприняли никаких дополнительных мер предосторожности. Вспоминает военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин: «Войска, расквартированные по всему пространству Царства Польского мелкими частями, беззаботно покоились сном праведных, когда ровно в полночь с 10 на 11 января колокольный звон во всех городках и селениях подал сигнал к нападению. Застигнутые врасплох солдаты и офицеры были умерщвляемы бесчеловечным образом»[141]. В большинстве случаев нападения были успешно отбиты, но внезапность восстания привела к жертвам. В роковую ночь русские войска потеряли 30 человек убитыми и около 100 ранеными. В штабе одной из артиллерийских бригад ранение получили бригадный командир генерал Каннабих и командир батареи полковник Мейбаум. Засевшие в избе солдаты Костромского пехотного полка стали отстреливаться, тогда поляки подожгли избу, и солдаты сгорели живьем. Уже днем о зверствах восставших узнали петербуржцы. Крупный столичный чиновник записал в своём дневнике, что наших солдат резали как баранов[142]. После того как внезапное ночное нападение на русские части было успешно отбито, начались столкновения между регулярной армией и отрядами повстанцев. Бои отличались необыкновенным ожесточением. Перевес был на стороне правительственных войск, и восставшие несли очень большие потери. Во время одного из первых сражений на поле боя осталось около одной тысячи убитых поляков, раненых никто не считал. Русский отряд потерял 12 человек убитыми и столько же ранеными. Помещичья мыза и местечко, служившие базой польского отряда, были полностью сожжены. Новое восстание было, по сути своей, партизанской войной, в которой у поляков не было никаких шансов на успех. Повстанцы были плохо вооружены и не имели никакого опыта в военном деле, однако их несоразмерные потери объясняются не только этим. Военный министр Милютин полагал, что поляки были «фанатизированы» и потому бросались «без оглядки на неминуемое истребление»[143]. Если бы очередная польская смута свелась исключительно к боевым столкновениям между повстанцами и регулярной армией, то властям удалось бы очень быстро справиться с ситуацией. Восстание было бы усмирено в течение полутора месяцев, если бы поляки не получали регулярную материальную и моральную помощь из-за границы. Западная Европа была всецело на стороне мятежников, и Российская империя столкнулась с угрозой новой европейской войны. Вероятность военного конфликта между Россией и коалицией Великобритании, Франции и Австрии была весьма велика.