Дмитрий Михеев - Идеалист

• Название: Идеалист
• Автор: Дмитрий Михеев
• Издательство: Hermitage
• Жанр: Политика, диссиденты
• Год: 1982
• ISBN: 0-938920-14-6

В 60-х годах, Дмитрий Михеев, будучи студентом кафедры теоретической физики Московского университета, организовал несколько дискуссий на социально-политические темы. После вторжения советских войск в Чехословакию окончательно порвал с советским режимом и начал искать пути бегства за границу. К этому времени относятся его первые литературно-публицистические опыты, которые циркулировали в самиздате. В 1970 году после неудачной попытки бегства из СССР был арестован и заключен в лагеря особо-строгого режима. Предлагаемый роман был начат автором во время его заключения в Лефортовской тюрьме. Отбыв в тюрьме и в лагерях шесть лет, он работал на заводе ночным сторожем. Подвергался преследованиям КГБ и, в конце концов, был выслан на Запад. Сначала попал в Париж, затем в Америку. Работал на радиостанции «Голос Америки» в Вашингтоне. Автор нескольких десятков статей, рассказов, эссе, опубликованных в эмигрантской периодике

---

Было тесно, изобильно и шумно. Произносили немудреные тосты, предлагали грибочки, рыбку, помидорчики, просили передать горчицу и хрен, советовали запасаться хлебом, так как хлебные тарелки не помещались на столе, подливали вино, коньяк и водку, хвалили заливное, восхищались кроликом, хлопали шампанским и заливали им холодец… Безраздельно господствовали «старики». Они шумно подымались, просили тишины, требовали, чтобы у всех было налито и после долгой подготовки произносили тост за здоровье хозяйки, затем начиналось чоканье… наконец, стыдили всех, кто не допил, и на время сосредотачивались на закусках…

Настал момент, когда кто-то из них затянул «На позиции девушка провожала бойца…» Тогда молодежь, снисходительная и сдержанная, начала потихоньку собираться в другой комнате возле радиолы. Столичные новинки Ильи вызывали любопытство, но начать танцы никто не решался. Однако и «старички» еще не созрели для смачного пения, поэтому хор их быстро выродился в женский дуэт, а затем и вовсе умер вместе с ямщиком. Они перешли в комнату к молодежи и заполонили ее своими телами и темпераментом.

Кремлевские куранты сменились выстрелами шампанского, криками молодецкого «ура» и визгом, которые напрочь заглушили звон хрусталя. Это был апогей, но и начало настоящего веселья. Опять посыпались бесхитростные тосты, и вдруг кто-то из дам предложил выпить за то, чтобы не было войны. Призрак «желтой опасности» заглянул в комнату, но его тут же изгнали дружным хором: «не посмеют, наших старых винтовок на всех не хватает, а водородная бомба зачем!..» Он пытался еще раз — с чьим-то замечанием: «а все-таки, ведь, почти миллиард», но не выдержал едкого: «а для нее все равно сколько», и больше не показывался.

Никто не умел танцевать рок-н-ролл, но чуткая гибкая Маша, преодолев смущение, подчинилась Илье, и он был вполне счастлив. Когда же она по настоянию всех исполнила пару пьес на скрипке, он едва не расплакался, то ли от усталости, то ли от выпитого, и жаловался Маше, что не умеет играть ни на одном инструменте. «Но если меня посадят в тюрьму, — добавил он неожиданно, — и там будет пианино, я обязательно научусь». Девушка звонко смеялась, забавно обнажая голубоватые зубки, — Илья уже не казался ей слишком взрослым и серьезным. Тут к ним подошел ее отец, без пиджака, с расстегнутым воротом рубашки и сбившимся галстуком; она сделала недовольное лицо и не на шутку разобиделась, когда он увел Илью «на разговор». Молодой философ нехотя поднялся и, желая одним ударом разделаться с хмельным оппонентом, сказал:

— Ну, о чем тут говорить! По-моему, у нас вообще нет архитекторов — одни домостроители… Я, например, могу назвать полдюжины западных архитекторов: Ле Корбюзье, Ван дер Роэ, Райт, Джонсон… а советских ни одного не знаю. Даже кто строил МГУ, не известно.

— То-то и оно, что вы перед Западом преклоняетесь, — рассеянно отвечал Дронов, подводя тем временем Илью к столу и наливая две рюмки коньяка.

— Вот она, проклятая и вечная русская формула! — вспыхнул Илья и от коньяка отказался. — Как можно поклоняться западу, северу или северо-востоку? Поклоняются красоте и разуму! Мне тошно смотреть на свой город, на его серую барачную безликость. Я до боли хочу видеть здесь оригинальные, стройные, светлые здания, я хочу видеть город, а не пятиэтажную деревню. Посмотрите на этот солдатский строй — здесь всякое разнообразие, всякая индивидуальность задушены… Более того, ваши дома внушают людям ежедневно, ежечасно, что они такие же одинаковые, серые пчелки, как эти соты. Страшная, преступная мысль!

Дронов прикончил бутерброд с ветчиной, вытер платком губы и вполне дружелюбно, что даже поразило молодого человека, сказал:

— А вы взгляните на дело с другой стороны. В таком районе живет десять тысяч семей, и у каждой семьи есть своя ванна, кухня, туалет — пардон — а скоро и телефон будет. Тысячи семей, живущих в подвалах, в коммунальных квартирах и просто по нескольку в одной комнате — а, для вас это открытие — мечтают о таких сотах! Где уж тут дворцы строить.

— Ну хорошо, но зачем строить так бездарно? Почему не построить вместо десятка этих коробок один небоскреб в сорок этажей, а вокруг не развести сад, не оборудовать спортплощадки, бассейны?..

— Объясню, охотно объясню, — улыбался Дронов. — Если задаться целью построить во что бы то ни стало, как, скажем, МГУ построили…

И архитектор весьма точно и исчерпывающе изложил молодому человеку, каких затрат, какой перестройки всей промышленности потребовало бы нетиповое высотное строительство…

— И прекрасно, должна же она перестраиваться, — пожал плечами Илья.

— Вы не поняли меня, молодой человек, — все, все: и стройматериалы, и лифты, и система снабжения, и подъемные средства, и методы строительства… — буквально все должно измениться. Такая перестройка длилась бы не меньше десяти лет, так как понадобилось бы развить целые новые отрасли промышленности, а нас и так жилищный вопрос поджимает — дальше некуда…

Илью уже не тянуло назад к Маше. Этот мужиковатый, изрядно захмелевший человек, без сомнения, знал свой предмет — от деталей до самых общих аспектов.

— А как же у них ТАМ?

— Э-э! У них земля дорогая! Он купил себе клочок земли и хочет выжать из нее максимум выгоды, да побыстрее. А у нас что — у нас земля ничего не стоит, да и хватает ее… — Дронов рассмеялся, отчего Илье сделалось как-то не по себе. Он извинился и вышел на балкон.

Направо была стройка: забор, развороченная земля, блоки, кучи кирпича, песка — все небрежно припорошено снегом и освещено болтающимся светом. Слева из пятиэтажки доносилось крикливо-пьяное «на простор речной волны». Дальше чернели и разрозненно мигали домишки «частников». «Ужасно, как это ужасно — «ничего не стоит»! — думал Илья, — «…пала, пала жертвой своей необъятности».

Седьмого — в воскресенье — Дроновы приехали на своей «победе», чтобы вместе со Снегиными идти кататься на лыжах. Рождественский день был морозным и солнечным. Родители отправились в лесок, а Маша, Женька и Илья затеяли катанье на склонах большого оврага. Тут тон задавали местные мальчишки — невозмутимые и дерзкие, они спускались самыми немыслимыми трассами, заражая пришельцев из города. Эти последние с поразительной изобретательностью падали: на бок, плашмя, предварительно сев… и, перепачканные белым, снова лезли наверх. Илья с Машей постояли недолго наверху, смеясь вместе со всеми над неудачниками, затем он несколько раз успешно съехал и, осмелев, отправился искать спуски посложнее. Она следовала за ним как Санчо-Панса и была идеальным болельщиком, ибо успехи его воспринимала как достижения, а неудачи — как случайности. Ему нравились ее глаза: то тревожные, то восторженные, и он искал все более рискованные спуски, чтобы услышать взволнованный шепот: «не надо, прошу вас, тут невозможно». Наконец случилось то, что неизбежно должно было случиться: на пути его попался небольшой трамплин, правая лыжа ящерицей скользнула вбок, его подбросило и на полном ходу швырнуло на склон… Все перевернулось, смешалось, полетело куда-то и исчезло. Казалось, бесконечно долго он ничего не чувствовал, кроме блаженного покоя. Не хотелось открывать глаза, чтобы не видеть обломков, рваного, не чувствовать боли. Когда он их все-таки открыл, он увидел спешившую к нему Машу.

— Что с вами? Вам больно? — разом выдохнула она свой страх, свою тревогу и опустилась в снег возле него.

Илья слабо улыбнулся и покачал головой.

— Но вы можете подняться? — испуганно прошептала она, низко наклоняясь к нему разгоряченным от бега лицом.

И тогда, не соображая, в неудержимом порыве он чуть-чуть пригнул ее голову и поцеловал эти наивные теплые губы.

— Мне хорошо, как на небесах, — сказал он, блаженно улыбаясь.

— Ох! — вздохнула она, и чего только не было в этом вздохе, — я так напугалась…

— Ну, чего там! Представляю, как это забавно выглядело, — говорил он, высвобождая из-под себя правую ногу, — а, черт! — кажется, недельку мне не придется танцевать, — криво улыбнулся, как поморщился, он. Правая нога болела в колене.

— Болит?! — опять всполошилась она. Давайте, я помогу вам.

В один лишь миг столь многое изменилось для девушки, что тайное желание сделать для него что-нибудь приятное превратилось вдруг в долг, неизвестно кем на нее возложенный. Она словно обрела право заботиться о нем. Собрав палки и обломки лыж, она решительно предложила:

— Опирайтесь на мое плечо, пожалуйста.

— Спасибо, но я, кажется, могу еще сам, и потом, — он взглянул на нее с любопытством, — наверху глазеют на нас…

Но ее даже не коснулся смысл его слов.

— Я понесу лыжи, а вы опирайтесь…

— Хорошо, только дайте мне этот обломок — так будет еще романтичнее…

Она недоверчиво взглянула на него — право же, лучше было, когда он лежал неподвижный и беспомощный…