Николай Беспалов - Встречи на ветру

• Название: Встречи на ветру
• Автор: Николай Беспалов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-00071-151-4

Николай Алексеевич Беспалов родился 11 ноября 1944 года в семье военнослужащего. В 1962 году окончил школу рабочей молодежи и в том же году поступил в Ленинградское высшее художественно-промышленное училище им. В.И.Мухиной (Художественно-промышленная академия им. Штиглица). В 1981 году окончил спецфак Инженерно-экономического института им. П. Тольятти. Окончив в 1967 году училище, работал дизайнером на ПО Арсенал им. М.В.Фрунзе. Потом он на комсомольской работе в том же объединении. А с 1975 по 1997 года на государственной службе. Писать начал в 2006 году. Публиковался в журнале «Аврора».

---

Надо помогать. Ушла из квартиры, стою, думаю. Живет выше этажом парень, с которым я училась в школе. Но даже если он дома, одному не снести. Как ни похудел папа, но все же вес.

Вышла на улицу. Решила: остановлю любых трех прохожих мужчин и попрошу. Пообещаю бутылку водки. Какой мужик откажется.

Стояла недолго. Через дом во дворе что-то копают. Трубу, наверное, прорвало. Это у нас часто происходит. Впрочем, и в Ленинграде я такое видела.

Пошла туда. У рабочих как раз обеденный перерыв.

– Две полбанки, – согласились и пошли за мной.

Пока мама с женщинами собирались на кладбище, а мужики возились с гробом, я успела сбегать в гастроном. Две пол-литровых бутылки «Московской» и три пачки плавленого сыра «Дружба» обошлись мне в десять рублей. Тю-тю мои сапожки.

Вот так и вынесли старшего стивидора трое мужиков в грязной одежде.

Старенький автобус с черной полосой по бортам повез отца на кладбище. Все дребезжит, машина подпрыгивает на ухабах. Мне приходится держать гроб, чтобы не сполз с настила. Холодно, мерзко. Хорошо бы сейчас тяпнуть, как говорит Иван, стопку водки.

Доехали. Опять вопрос: кто тут донесет гроб до могилы? И опять я иду искать работников.

Нашлись охотники.

Земля мерзлая, но рабочий успел-таки выкопать могилу. Я любопытная, заглянула туда, а там вода. Чудеса. Так, в воду, и опустили гроб с отцом. От порта приехали двое – мужчина и женщина.

Мама попросила ничего не говорить.

– Пускай Анатолий отойдет в тишине. Не любил он разговоры.

Мама права: наш папа не любил много говорить.

– Тот, кто много говорит, или болтун и пустобрех или врет, – так рассуждал Анатолий Васильевич Тиунов.

Поминки мама устроила дома. Люди из порта с нами не поехали: – У нас в порту запарка.

Выпили у гроба и ушли.

Женщины, подружки мамины, как выпили, стали громко говорить. Вспоминать какие-то случаи с папой. А было так или не было, не проверишь. Отца-то нет.

Скоро все притихли, мама попросила женщин уйти.

– Расскажи, как ты живешь? – Нет у мамы слез. – Как учеба?

Не могу я лгать в такой день – и рассказала все, что можно.

– Как Анатолий хотел, чтобы ты институт закончила, стала учителем. Он говорил: довольно мне на ветру пахать. Пускай Ирина в классе учит детей.

Часам к девяти вечера маме стало плохо с сердцем. Пришлось вызывать неотложку.

Врач сделал ей укол и сказал, что маме надо бы лечь в больницу. Не дай бог до инфаркта дойдет.

Ночь прошла спокойно. Хороший укол. Мама спит, а я сижу на кухне. Ни о чем не думаю и не вспоминаю. Просто сижу и гляжу в окно. Под утро, когда внизу зашумел порт и водка кончилась, я решила выйти, пойти к Азову.

– Ты уже уходишь? – Мама встала и готова была варить кашу.

– Пройду на берег. Подышу Азовом.

– Иди, дочка. Я пока чего-нибудь сготовлю.

На берегу моря мне дышится хорошо. Азов спокоен. Мне виден порт. Как смешно крутят своими «шеями» краны. Я же ничего не знаю о работе отца. Чем он занимался? Придет с работы усталый. Поест и за стол. Что-то пишет, пишет. Надо спросить у мамы, где папины записи.

Потом вспомнила Валентина. Так просто. Видеть его не хочу. Все же большой гад он. Попользовался и бросил.

Утреннее безветрие закончилось. С восходом солнца задул ветер. Зябко, да и проголодалась я.

Мамина каша не лезет в рот. Мне памятны те же пирожки на Невском проспекте. Я не говорю уже о шашлыках в ресторане «Кавказский». Не скажешь же маме об этом. Обидится. С того дня, как я уехала из дома, прошло полтора года, а как я изменилась. Я сама это отмечаю. Даже разговор изменился.

– Вижу, вижу, – от мамы ничего не скроешь, – не по вкусу теперь тебе наши каши.

– Ты в рифму заговорила, – попыталась я пошутить, но мама мою шутку не приняла.

– Мама, – я решила спросить о папиных записках, – папа много писал. Не знаешь, где эти записки?

– Он их от меня скрывал, но, если ты хочешь, можем посмотреть, – мама встала и пошла к ним в комнату. Я за ней. – Смотри сама. – Я поняла, что ей трудно ворошить вещи отца.

Мама вышла, а я стала думать, где мог держать свои тетради отец.

Письменный стол. Начала с верхнего ящика. Корочка с медалью. Сломанные часы. Цепочка с крестиком. Неужели отец был верующим? Записная книжка. Телефоны мне не знакомых людей. Все.

Второй ящик. Нащупала что-то, завернутое в тряпицу. Осторожно развернула. Что за черт! Там револьвер. Черный, тускло отливающий металлом. Крутанула барабан. Все гнезда пусты. А где же патроны? Шурую дальше. Вот и они. Холщовый мешочек, а в нем патроны. Пересчитала – двадцать один. Усмехнулась. Очко. Больше в этом ящике ничего нет. Остается третий, самый нижний. Вот и они, три школьные тетради в клеточку.

Открыла первую. Наверху дата – 23 июня 1946 года. Дальше читать не стала. Нельзя вот так, наспех. Вернусь – а в том, что я вернусь, я не сомневалась – в Ленинград и там спокойно начну читать.

– Нашла? – Мама стоит в дверях. Она спокойна.

– Нашла. Если ты не против, я заберу их.

– Забирай. Если при жизни Анатолий Васильевич не дал мне читать, то после его смерти и подавно мне это не нужно.

То, что мама назвала мужа по имени и отчеству, меня удивило. Выходит, не все так гладко было у моих родителей.

Второй день моего так называемого отпуска прошел тихо. Мама что-то делала на кухне. Я, немного поспав, ушла в город. Бродила по улицам, заходила в магазины и перекусила в кафе. И все время думала о револьвере. Откуда у отца он? И зачем? Может быть, он шпион? Эти детские мысли рассмешили меня.

– Над чем смеемся, девушка? – Везет мне на старичков. Рядом идет пожилой мужчина.

– Смеёмся о своем, дедушка. – Чего мне его стесняться?

– Это прекрасно, когда человек смеётся. Плохо, когда люди льют слезы.

Сейчас он предложит мне пойти в какое-нибудь кафе. Ошиблась я.

– Я перестал смеяться в сорок первом, когда на моих глазах фашисты расстреляли мою жену. Вижу, Вы удивлены: как же так, на его глазах убивают жену, а он остался жив. Выходит, трус я. Так ведь?

Я не произнесла и слова.

– Поживите с моё.

– Поживу, и что? Буду так же угадывать мысли? – Мне уже интересно.

– Не знаю. Как бог даст. Не всякому дан дар провидения. Меня за это и ценило мое руководство. Пройдемте на бульвар. Посидим, поговорим.

На улице не июнь и даже не сентябрь, чтобы сидеть на лавке. Так я ему и сказала.

– Несмотря на Ваш юный возраст, вы рассудительны. Не откажите в просьбе старику пойти к нам домой и там, в тепле, обсудить то, что нас волнует. – К кому это «нам» – не успела спросить.

– Я живу с сыном.

Была не была, и я согласилась.

We are surrounded by something unknown. No need to be scared about this. I know about my death.

По-английски я в школе имела пятерку и поняла, о чем говорит старик. Неожиданностей я не боюсь, и бояться мне нечего.

– Неужели и я тоже буду знать заранее о своей смерти?

– Определенно этот старик мне нравится. Да не в том смысле, что вы подумали. Просто он интересный.

– Вот мой дом, так сказать, my home. – Мы пришли на улицу III Интернационала. – Раньше эта улица называлась Торговой. Большевики очень остроумные люди. – Я не поняла юмора, но мне-то какое дело. – Сын говорит, что топонимика – интереснейшая штука, и я с ним согласен.

– Сколько же лет Вашему сыну? – Старику я бы дала лет шестьдесят.

– Женечка родила его за шесть месяцев до того, как немцы напали на СССР. Вот и считайте.

Я посчитала, и у меня выходило, что внуку этого еврея двадцать девять лет.

– Большой сынок-то. – Старик отпер дверь в подъезд. В Ленинграде их называют парадными. Правда, там не все подъезды выглядят как парадные. И в центре воняет кошками.

Ступени лестницы, по которой мы начали подниматься, стерты и кое-где покосились.

– Тут мы с Евгением живем.

– Жена Евгения и сын Евгений?

– Жену назвали в честь её деда и сына тоже. Меня же назвали Абрамом. Позвольте представиться, – старик склонил голову, – Абрам Моисеевич.

Мы вошли в квартиру. Стойкий запах лекарств ударил мне в нос. «Болеет старичок», – решила я и ошиблась. Нам навстречу выкатился на инвалидной коляске парень.

– Женя, встречай гостью. Простите великодушно, не успел спросить вашего имени.

– Я Ирина Тиунова, – почему я назвалась и по имени, и по фамилии, не знаю.

– Познакомились. Проходите, Ирина, в комнату. – К сыну: – Женечка, проводи девушку.

Тут меня осенило: он привел меня сюда с целью сосватать. Аж в жар бросило. Пойти замуж за инвалида? Ну, уж фигушки. Поищи другую дуру.

– Ирина, пошли ко мне.

Парень лицом приятный. Нет ничего еврейского. Нос как нос. Глаза зеленые, и волосы светлые.

Поехал, я за ним. Не съедят же. Любопытно.

У Петра в Ленинграде была стереотруба, у Евгения в Жданове был микроскоп. Один любовался звездами, дугой инфузориями.