Анджела Стент - Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений

• Название: Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений
• Автор: Анджела Стент
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-00057-312-9

Почему отношения между Россией и США так сложны? Почему ни одному президенту США не удалось наладить действительно эффективное и взаимовыгодное сотрудничество с Россией? Как влияют на диалог «цветные революции» и украинский кризис? Чего ждать в будущем?

Анджела Стент была советником по России при Билле Клинтоне и Джордже Буше и хорошо знает историю и менталитет обеих стран, а также их взаимодействия. Ее книга – это ретроспектива американо-российских отношений в лицах и подробностях, взгляд «с той стороны».

---

На Рождество 1991 года, пока во всех остальных странах пытались понять, каким будет облик посткоммунистического мира, президент США Джордж Буш-старший в телеобращении обнадежил американцев. Поздравив Горбачева с тем, что тот дал советским людям свободу, Буш официально признал Российскую Федерацию законным преемником Советского Союза и назвал роспуск СССР «победой нашей демократии и свободы, моральной силы наших ценностей». Он заверил американцев, что советское ядерное оружие находится под надежным контролем и что произошедшие в этот день события «безусловно отвечают нашим национальным интересам»{8}. «Президент Буш, – вспоминает советник по национальной безопасности Брент Скоукрофт, – не желал восстанавливать против себя русских. Он подчеркнул, что никто не проиграл холодную войну, а все только выиграли»{9}.

Реакция на коллапс СССР

Почти тремя годами ранее, в самом начале президентского срока Буша-старшего, его администрация начала продумывать альтернативные варианты будущего России. Для этого Роберт Гейтс, в те годы заместитель советника президента по национальной безопасности, организовал небольшой комитет из высокопоставленных чиновников. На своих регулярных заседаниях они втайне от остальных обсуждали планы действий на случай реализации того или иного сценария будущего СССР{10}. Более того, несмотря на царившие в разведке разногласия по поводу значимости происходивших тогда в СССР событий, некоторые аналитики были готовы рассмотреть вариант и вовсе немыслимый – что СССР может прекратить свое существование{11}. Сотрудники посольства США в Москве тоже предчувствовали подобный исход. Один из них вспоминает, как летел в Москву с Сапармуратом Ниязовым, тогда первым секретарем ЦК КП Туркменской ССР, как раз когда Горбачев пытался выработать условия нового Союзного договора для 15 республик в составе СССР. «Я никогда не подпишу этот договор, – клялся Ниязов, – я хочу сам контролировать свои запасы нефти и газа»{12}. Тем не менее Буш решил, что не стоит подрывать позиции Горбачева, который и без того со всех сторон подвергался критике{13}. В речи, которая с легкой руки критиков Буша получила название «Котлета по-киевски», президент США просил украинцев остерегаться «самоубийственного национализма» и среди прочего отметил, что «американцы не будут поддерживать тех, кто стремится к независимости лишь ради того, чтобы заменить далеких тиранов местными деспотами»{14}.

Понять суть американо-российских отношений можно только в контексте попыток обоих государств прийти к согласию относительно наследия холодной войны и ее последствий. США восприняли крах СССР как победу западных интересов и демократических ценностей. Но население бывшего СССР смотрело на развал своей страны совсем иначе. Советским людям трудно было принять тот факт, что Советский Союз пал жертвой собственных внутренних слабостей. Вступая на пост руководителя страны, Михаил Горбачев давал клятву сделать СССР более сильным и успешным глобальным игроком, а вовсе не руководить его распадом. Но предложенные им экономические реформы были недостаточно смелыми, половинчатыми, да и время было упущено. Старания Горбачева сильно подкосило и падение цен на нефть, основной экспортный товар Советского Союза, да и вообще то, что неосталинистская экономическая система не поддавалась реформированию – Коммунистическая партия боялась ослабить политический контроль.

В конечном счете эксперимент Горбачева, его попытки добиться большей политической открытости и реструктурировать экономику (в советском политическом лексиконе это называлось «гласность» и «перестройка») были обречены. Государство было не в состоянии обеспечить экономический рост, оставаться платежеспособным и одновременно с этим решать то, что большевики называли «национальным вопросом». При всех своих стараниях Горбачев не смог выстроить федеративное государство, в котором реальная полнота власти принадлежала бы национальным республикам и которое при этом было бы приемлемым для его оппонентов, сторонников более жесткой линии. В августе 1991 года высшие чины Минобороны и органов госбезопасности, недовольные политикой Горбачева, устроили путч. Их целью было не только отрешить Горбачева от власти, но и сорвать подписание нового Союзного договора, который сокращал контроль Москвы над союзными республиками. Горбачев был помещен под домашний арест в своей летней резиденции в Крыму, путчисты, нервные и взвинченные, объявили на пресс-конференции о создании ГКЧП – Государственного комитета по чрезвычайному положению – с целью спасения СССР.

Переворот вызвал в Вашингтоне немалое смятение. Администрации Буша-старшего удалось наладить с Горбачевым хорошие рабочие отношения, к чему имелись весьма веские основания. Горбачев позволил восточноевропейским коммунистическим режимам, находившимся в сфере влияния СССР, мирно и бескровно испустить дух, во время войны в Персидском заливе он принял сторону коалиции многонациональных сил ООН во главе с США, которые освободили Кувейт от иракской оккупации; кроме того, Горбачев поддерживал новые советско-американские инициативы в области контроля над вооружениями. Призрачный образ коммунистов в военной форме, клянущихся положить конец горбачевским реформам во внутренней и внешней политике, грозил возродить самые худшие времена противостояния между США и СССР.

Переворот продлился всего трое суток. Как раз в те дни перед глазами мира впервые блеснула фигура Бориса Ельцина, только что ставшего президентом РСФСР. Ельцин приехал в Москву с Урала, где был первым секретарем Свердловского обкома КПСС, и на первых порах оставался сторонником Горбачева. Во время переворота Ельцин превратился в символ народного сопротивления, когда, стоя на танке, зачитывал декларацию о непризнании действий путчистов. После путча политическое влияние Горбачева стремительно и безвозвратно пошло на убыль. Прибалтийские республики объявили себя независимыми от СССР государствами, а Ельцин чем дальше, тем больше расшатывал авторитет и власть Горбачева, призывая руководство остальных союзных республик последовать примеру Прибалтики.

В администрации Буша существовали разногласия по вопросу о том, следует ли по-прежнему поддерживать Горбачева или принять сторону Ельцина. В сентябре 1989 года Ельцин впервые посетил с визитом США и произвел неблагоприятное впечатление как на генерала Скоукрофта, так и на его советника по делам СССР Кондолизу Райс. Ельцин, узнав, что его официальная встреча с президентом Бушем не запланирована, поначалу отказался выходить из автомобиля. И только позже, когда ему ясно дали понять, что встреча с президентом США не предусматривается протоколом, Ельцин весьма неохотно согласился войти в западное крыло Белого дома, где находился кабинет Скоукрофта. И все же Буш-старший повидался тогда с Ельциным, «мимоходом заскочив» к Скоукрофту{15}. В тех обстоятельствах Белый дом рассматривал Ельцина как непредсказуемого популистского соперника Горбачева, грозившего разрушить многое из того, чего пытался добиться руководитель СССР. В 1991 году и сам Буш, и госсекретарь Джеймс Бейкер все еще поддерживали Горбачева, тогда как министр обороны Дик Чейни и группа его сторонников скорее благоволили Ельцину, считая его подлинным демократом{16}.

После провала путча Горбачев больше не мог диктовать свою волю руководителям союзных республик во главе с Борисом Ельциным, которые желали обрести независимость. В сентябре 1991 года Горбачев признал независимость трех государств Балтии. (США же никогда не признавали законность присоединения этих трех республик к СССР, и, следовательно, с позиции Вашингтона они не могли считаться «постсоветскими» государствами.) Затем, 8 декабря 1991 года, состоялась встреча Ельцина с главой Украины Леонидом Кравчуком и руководителем Белоруссии Станиславом Шушкевичем в охотничьей усадьбе в природном заповеднике «Беловежская пуща» под Брестом, вблизи белорусско-польской границы. После долгой ночи жарких споров и возлияний участники встречи объявили о создании нового политического образования – Содружества независимых государств, – которое, по сути, существовало только на бумаге, имело невразумительный юридический статус и было призвано показать, что СССР прекратил существование. Все было кончено. Горбачев потерял страну, и его отставка последовала всего через две с половиной недели.

К тому моменту, когда Горбачев объявил о своей отставке с поста президента СССР, двенадцать из остававшихся в составе Союза республик стали независимыми государствами. Некоторые из них – в особенности республики Центральной Азии – не то чтобы сознательно сделали выбор в пользу независимости, скорее они были поставлены перед необходимостью принять ее.

Американские политики по-разному восприняли крах Советского Союза. «Я испытал сильнейший душевный подъем, наблюдая финальный акт развала Советского Союза, – написал позже Джордж Буш-старший. – Отрадно было видеть, что свобода и самоопределение снова и снова берут верх, когда республики одна за другой обретают независимость»{17}. Роберт Гейтс, тогдашний директор ЦРУ, дал совсем иную оценку событиям. Он объяснял, что холодная война сама по себе велась в довольно-таки неявных формах, а значит, непонятно, что именно ее окончание сулит США. Более того, теперь перед администрацией Буша возник целый сонм внутренних проблем, требующих настоятельного внимания. «И вот, – отметил Гейтс, – величайший из триумфов Америки вылился в высшей мере безрадостную победу. Мы выиграли холодную войну, но никакого парада по этому поводу не будет»{18}.