Дмитрий Шерих - Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры

• Название: Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры
• Автор: Дмитрий Шерих
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-227-05355-8

Холера и сегодня – смертоносная болезнь, но в российских столицах, Петербурге и Москве, эта «азиатская гостья» не появлялась уже очень давно. А когда-то ее приход полностью менял ритм жизни горожан, их повседневный быт: они обряжались в набрюшники, старались не выходить на улицу натощак, обтирались оливковым маслом и принимали всякие другие меры, дабы не попасть в быстро растущие скорбные списки. Везло не всем: семь петербургских холерных эпидемий унесли жизнь семидесяти тысяч горожан; в числе жертв недуга оказались великие Карл Иванович Росси и Петр Ильич Чайковский.

Обо всем этом и идет речь в новой книге известного журналиста и историка, лауреата Анциферовской премии Дмитрия Шериха. Перед читателем пройдет вереница имен тех, кто погиб, кто выжил, и тех, кто с эпидемиями сражался; в книге представлены самые значимые холерные адреса Петербурга, приведены многочисленные свидетельства мемуаристов.

---

26 июня Николай I снова посетил Петербург – и остался удовлетворен тем, что не заметил «непозволительных сборищ, которые были там в прежние дни». Впрочем, исследователи биографии В.И. Ленина утверждают, что именно в тот день 26 июня погиб двоюродный дед вождя пролетарской революции Дмитрий Дмитриевич Бланк. «Обезумевшая толпа вновь ворвалась в помещение Центральной холерной больницы и выбросила из окна третьего этажа дежурившего в этот день штаб-лекаря Д.Д. Бланка».

Ошибаются исследователи: никакой Центральной холерной больницы в Петербурге не было. А вот происшествие с Бланком в самом деле имело место: об этом мы знаем из переписки Сергея Семеновича Уварова, где так и сказано: «Выброшен из окна третьего этажа на улицу».

В письме Константина Яковлевича Булгакова брату от 26 июня содержится и другая информация: «Толпы эти все добираются до докторов, и говорят, человек трех избили, так что они умерли».

Нет, не прекратились еще в Петербурге беспорядки. И продолжали ползти по городу слухи, слухи, слухи… Адриан Моисеевич Грибовский, дневник от 26 июня: «Слухи, что Поляки подсыпают и разливают яд, все еще бродят не только в народе, но и в людях несколько образованных. А.М. Крыжановский рассказывал, что на полу разлитый Поляком и засохший яд через четыре дня собранный при нем на сахар, дан был собаке, у которой тотчас оказались признаки холеры и которая через два часа в конвульсиях и с воем издохла. Поляка этого прежде еще взяли жившие в этом доме люди и отдали военной команде; при обыске найдено у него много ассигнаций и скляночки с составом. Сегодня же отвезли к военному губернатору доску, на которой разлит был яд и умершую собаку».

Авдотья Яковлевна Панаева: «Каждый день наша прислуга сообщала нам ходившие в народе слухи, один нелепее другого: то будто вышел приказ, чтобы в каждом доме заготовить несколько гробов, и, как только кто захворает холерой, то сейчас же давать знать полиции, которая должна положить больного в гроб, заколотить крышку и прямо везти на кладбище, потому что холера тотчас же прекратится от этой меры. А то выдавали за достоверное, что каждое утро и вечер во все квартиры будет являться доктор, чтобы осматривать всех живущих; если кто и здоров, но доктору покажется больным, то его сейчас же посадят в закрытую фуру и увезут в больницу под конвоем».

И все-таки постепенно раздражение и злость стали уступать место страху: холера наступала, с каждым днем все больше гробов отправлялись на кладбища. Народные бунты отчасти подстегнули эпидемию; тот же Булгаков справедливо замечал, что после разгрома больниц «Бог знает, что сделалось с больными и сколько они распространили болезнь». Данные официальной статистики красноречивы: если 21 июня холерой заболели 152 человека, а умерли 67, то уже 22 июня – 223 и 106; 24 июня – 240 и 119. И хотя 25 июня болезнь, казалось, пошла немного на спад – 254 и 113, – следом за тем эпидемия снова перешла в наступление:

26 июня – 399 заболевших и 156 умерших;

27 июня – 525 заболевших и 177 умерших.

Александр Васильевич Никитенко записывал 27 июня: «Тяжел был вчерашний день. Жертвы падали вокруг меня, пораженные невидимым, но ужасным врагом… В сердце моем начинает поселяться какое-то равнодушие к жизни. Из нескольких сот тысяч живущих теперь в Петербурге всякий стоит на краю гроба – сотни летят стремглав в бездну, которая зияет, так сказать, под ногами каждого».

Адриан Грибовский отмечал в дневнике днем позже: «Смертность умножается, но движение в народе прекратилось. Сегодня умерла жена Егора Андреевича Каховского от поноса и рвоты, но, кажется, без страданий; остались три дочери… Похоронили без отпевания. На каждом кладбище по 200 покойников в сутки хоронят».

Двести в сутки на каждом кладбище – это, конечно, преувеличение, но эпидемия холеры и вправду подошла к пику. Среди умерших в те дни были профессор петербургского Университета Николай Прокофьевич Щеглов, автор популярнейших тогда пособий по физике (ушел из жизни 26 июня), протоиерей придворной Конюшенной церкви Петр Георгиевич Егоров (также 26 июня), комический актер придворной труппы и первый исполнитель роли Фамусова в «Горе от ума» Василий Иванович Рязанцев, живописец Никифор Степанович Крылов, признанный Алексеем Гавриловичем Венециановым многообещающий мастер, чья жизнь оборвалась на 29-м году, книгопродавец и издатель Алексей Иванович Заикин (все трое 28 июня).

Постепенно столица погрузилась в страх; многие постарались бежать из нее как можно дальше (распространяя при этом как саму заразу, так и панические настроения и слухи об злонамеренных отравителях простого народа).

Скоро уже грянули холерные волнения в Старой Руссе – но за пределы нашей темы они выходят, поэтому обойдемся лишь цитатами из манифеста от 6 августа 1831 года «О смятении, бывшем в некоторых Губерниях и Санктпетербурге, по случаю разнесшихся нелепых слухов о мнимых причинах смертности при появлении эпидемической болезни холеры», которая заодно подытожит тему повествования:

«Посвятив все действия и мысли Наши попечению о благе Богом врученного и любезного Нам народа, Мы видели с сокрушенным сердцем распространение эпидемической болезни холеры в пределах Империи Нашей»;

«Болезнь, быстро распространяясь по путям водяного сплава, около половины Июня достигла Столицы. Немедленно все нужные меры, еще в минувшем году приготовленные, были приняты. Но простой народ, сомневаясь в необходимости и пользе оных и подстрекаемый злонамеренными людьми, покусился насильственно сопротивляться распоряжениям Начальства: в безрассудной злобе устремился на блюстителей порядка и на Врачей, жертвовавших жизнью для облегчения страждущего человечества, и пришел в чувство только тогда, когда личным присутствием Нашим уверился в справедливом негодовании, с каким узнали Мы о его буйстве; когда уверился, что нарушители общего покоя и благоустройства не избегнут достойного наказания.

Вслед за сим разнеслись нелепые слухи о мнимых причинах видимой в народе смертности. Не взирая на объявления, изданные Правительством для всеобщего успокоения, легковерные усумнились в существовании заразительной болезни, доныне в России незнаемой, но известной во многих странах Востока и ужасными опустошениями бытие свое ознаменовавшей, и приписали бедствие свое отраве. Сии разглашения не имели в Столице важных последствий; но распространясь в некоторых Губерниях, и особливо на пути из Санктпетербурга в Москву, подали повод к смятениям и неустройствам»;

«В тех местах, где жители с верою и надеждою на Бога встретили ниспосланное от Него бедствие и с верноподданническою покорностью последовали всем велениям Правительства, семя заразы истреблено в непродолжительном времени: и в самой Столице, по восстановлении порядка, ныне болезнь видимо прекращается».

1831–1832 годы. «Теперь народ верит холере и ужасно ее боится»

Манифест, напомним, от 6 августа – а у нас на дворе пока конец июня. И страх, страх, страх. Особо ужасала современников стремительность и безжалостность холеры: еще утром человек мог быть совершенно здоров, а уже вечером отправиться в последний путь. При этом усилия медиков слишком часто оставались тщетными.

В монологах, письмах, дневниках современников тогдашние настроения петербуржцев видны со всей очевидностью. Александр Васильевич Никитенко, 28 июня 1831 года: «Болезнь свирепствует с адскою силой. Стоит выйти на улицу, чтобы встретить десятки гробов на пути к кладбищу. Народ от бунта перешел к безмолвному глубокому унынию. Кажется, настала минута всеобщего разрушения, и люди, как приговоренные к смерти, бродят среди гробов, не зная, не пробил ли уже и их последний час».

Княгиня Надежда Ивановна Голицына позже использовала почти те же слова: «Целыми днями мы наблюдали одну и ту же картину: один гроб следовал за другим. Грусть и какая-то тоска овладели мною, особенно со смертью некоторых знакомых мне лиц… Холера пожинала свою жатву повсюду и наводила такой ужас, что все теряли голову».

Об этом же Александр Христофорович Бенкендорф: «Холера не уменьшалась: весь город был в страхе; несмотря на значительное число вновь устроенных больниц, их становилось мало, священники едва успевали отпевать трупы, умирало до 600 человек в день. Эпидемия похитила у государства и у службы много людей отличных… Духота в воздухе стояла нестерпимая. Небо было накалено как бы на далеком юге, и ни одно облачко не застилало его синевы, трава поблекла от страшной засухи – везде горели леса и трескалась земля».

Константин Яковлевич Булгаков успокаивал жившего в Москве брата, письмо от 29 июня: «Бережем себя и принимаем все известные предосторожности, между прочим вечером сидим дома, едим умеренно и только дозволенное, носим на брюхе фланель, трем тело всякое утро пенною настойкою с перцем и, благодарение Господу, все у нас здоровы».