Иван Петров - Нарги. Социальная утопия

• Название: Нарги. Социальная утопия
• Автор: Иван Петров
• Жанр: Русское современное
• ISBN: 978-5-4474-0341-6

Когда секс между народами становится эффективным инструментом построения толерантного мира, то возникает вопрос: кому нужен мир без любви? Книга повествует о непростом времени, которое приходит в жизнь каждого, задевает его и бежит дальше, а человек становится другим.

---

– Сынок, – с ухмылкой спросил Ашот, – а давно ли ты знаком со своей супругой?

– Да, дядя Ашот, давно. Еще со школы. Мы вместе с третьего класса учились. Нравилась она всегда мне очень. – И парень широко улыбнулся, растворив свой смущенный взгляд в матовом блеске дорогой обуви наставника.

– Какая необычная любовь у вас, нынче молодые через интернет влюбляются. Современные технологии приходят в личную жизнь человека и делают ее краше, так по радио говорят. И еще говорят, что без регистрации на сайте знакомств дороги в Россию нет. – Ашот недоверчиво улыбнулся и вонзил жало ключа в узкое отверстие возле руля. Автобус сразу отозвался всем своим могучим организмом, будто потянулся спросонья, так что дрожь от дизеля прошла по всему его длинному телу, и выпустил черный плотный шар дыма, который, впрочем, так быстро развеялся в утренней прохладе, что не успел испортить свежесть и прозрачность воздуха.

– Это, конечно, так, но мы этих Иванов обманули, мы с Нарги вместе отвечали на вопросы анкеты, так что прошли не только все туры, но и показали хорошую психологическую совместимость, и нам разрешили знакомиться. Я с пятью девушками общаться стал, и она с пятью парнями по инету, но делали мы это вместе, так как любили сильно друг друга. Так весело было, так прикалывались над ними! Три раза все вместе встречались за одним столом при модераторе, все чай вместе пили и как бы присматривались друг к другу. Потом Иван, модератор, встретился с нами обоими и говорит: «Сомневаюсь я сильно в вас ребята, понимаю, что любите вы друг друга, но все равно сомневаюсь, так как стою у истоков вашей любви и, значит, отвечаю головой за ее прочность перед своим государством». Так вот и сказал, очень серьезно и по-взрослому сказал, ему ведь лет сорок было, не мальчик уже, а нам с Нарги по семнадцать всего.

– И что дальше?

– Дальше, говорит, буду еще думать, советоваться с товарищами и из Москвы дам ответ. Мы, понятно, с Нарги стали его упрашивать принять уже решение и говорить ему, что он сам без товарищей очень умный психолог и знает нас с ручейка нашей любви. И вроде наше уважение повлияло на него. Говорит, хотя командировка закончилась, но дело, которому служишь, превыше всего и дал нам еще один шанс быть вместе. Сначала я пошел к нему в номер на дополнительный экзамен. Жара, кондей в гостинице есть, но не работает, и три часа как начал он насиловать мой мозг своими дурными тестами и письменными и устными, страниц двадцать исписал. Вышел от него весь мокрый, руки дрожат, Нарги, умница моя, дала мне сразу попить холодного нарзану, а сама пошла на тесты к Ивану. Тоже часа через три выходит, стемнело уже, вся раскраснелась, взмокла, еле на ногах стоит, но в глазах слезы счастья: «Гаджи, – говорит, мы прошли испытания, он утвердил нас!» – и прямо расплакалась у меня на груди. Перенервничала сильно, она ведь не мужчина, ей можно поплакать. И домой последним автобусом из города уехали.

– Понятно, хватит рассказов, теперь стой тихо рядом и молча смотри, как я работаю. Все вопросы по работе после смены задавать будешь.

Наивные откровения Гаджи только усилили тревогу Ашота за Нияру. Он представил потных безликих Иванов, которых он, как скот на бойню, возит каждый день, представил, как его жене приходится дышать этим смрадом, исходящим от них, гадкий привкус которого ощущается всем горлом в конце смены при осмотре салона на предмет забытых вещей и порчи имущества. Мужчина часто сравнивал близкую ему для понимания ситуацию, когда он, Ашот, водитель, пропускает в автобус толпу пассажиров, которые по очереди пропихивают ему свои социальные карточки, дающие право на бесплатный проезд, или, что еще хуже, когда он обилечивает их сам и позволяет пользоваться своим автобусом в угоду их почти физиологической потребности передвигаться по городу, с его, Ашота, ролью мужа, отдающим за деньги Нияру тем же, по сути, пассажирам или пешеходам, но с тем лишь ужасным отличием, что без их низменного желания его жены у их семьи нет никакого будущего и настоящего. Теперь только прошлая семейная жизнь Ашота осталась чистой от совокуплений этого быдла с его любимой и единственной на всю жизнь Ниярой.

Автобус плыл от пристани к пристани, словно спасательный катер. И на каждой остановке его ждали люди, для которых он был последней надеждой на спасение, и, увы, многие даже, несмотря на то что неслись наперерез, все равно не успевали и обрушивали свою ругань ему вслед. Странно, думал Гаджи, неужели эти люди вполне серьезно считают, что если они опоздают всего на один автобус, то произойдет что-то непоправимое и очень страшное. Какое же огромное значение надо придавать собственной личности в обществе, чтобы начинать день в таком нечеловеческом напряжении. Понятно, если это был бы, допустим, пожарный автобус, а все пассажиры пожарниками, спешащими на пожар, тогда другое дело: от них зависит жизнь, жизнь многих людей или даже пусть одна, но все равно жизнь, и она стоит того, чтобы спешить за нее бороться. Но все пассажиры ведь не могли быть пожарниками или врачами. Просто они были москвичами. И этот костюм столичной жизни, скроенный по определенным лекалам поведения, скорее обезличивал человека, чем подчеркивал его индивидуальность, не столько выделял из толпы, сколько растворял в ней. В этом слиянии чувствовалась огромная сила биомассы, которая, воспитанная на собственных, присущих только ей принципах, готова была сокрушить все и вся, что противоречит им. И Гаджи вдруг понял, что противостоять этому чудовищу невозможно, но есть шанс стать ему другом или даже братом и через Нарги, приносящей в жертву их любовь, породниться с этим монстром и, возможно, стать частью его, обретая чужую силу и власть.

– Чертов придурок, Юрец-тупец, – сквозь зубы прошипел Ашот, причаливая к очередной остановке, – тоже мой ученик, ублюдок полный, думает, если он племянник уважаемого Андрея Александровича, то ему позволено прогуливать работу и учиться кое-как, а потом вот такие блатные недоумки за руль садятся и от них одни неприятности на дорогах. Ни себя не берегут, ни других и дурят, широко дурят во всю русскую душу. Не, в нашем народе таких скотов не встретишь, а здесь яблоку упасть негде – на каждой остановке. – И Ашот метнул злобный взгляд в сторону парня, стоящего чуть поодаль от очереди на посадку.

Это был юноша примерно возраста Гаджи, в пятнистом полувоенном трикотаже и высоких черных ботинках, зашнурованных до половины голени. Из расстегнутой почти до живота молнии выглядывало хилое бледное тело городского жителя. Длинные засаленные волосы были собраны в жидкий хвостик, голова запрокинута кверху, щуплые пальцы цепко сжимали над ней жестяную банку, что создавало впечатление, будто он не допивает какую-то дрянь в виде слабоалкогольного коктейля, а стоит с горном и собирается известить всех о прибытии автобуса. Опустошив содержимое жестянки, горнист швырнул ее в сторону урны, но чуть промахнулся, и она с характерным пустым звоном, подпрыгивая, покатилась на дорогу. Пропустив пассажиров, он в широком прыжке запрыгнул сразу на вторую ступеньку и оказался возле кабины.

– Опа, вот и я! Добрый день, Ашот Назарович! – воздух окрасился легким ароматом дешевого алкоголя. – Извините, вчера не пришел, важное мероприятие на весь день случилось: праздновал свое восемнадцатилетние, ну и сегодня по вчерашнему поводу, понятное дело, припозднился несколько. Виноват, опять виноват и даже не спорю! Зато передаю вам горячий привет от дяди Андрея, он вчера на моей днюхе очень тепло отзывался о вас. А как ваши дела, как жена: вышла уже на работу или детишки еще болеют?

– Слушай, ты понимаешь, что нельзя в таком виде на работу приходить? – Ашот побагровел. – Здесь ведь люди, а не скот, и им не все равно, кто за рулем.

– А я и не за рулем вовсе, а у руля. Рядом стою. Мне вообще пофиг все это, я водилой работать не собираюсь, мне больше компы по душе. Просто затевать до армии что-то серьезное глупо, после еще успею вдоволь научиться и наработаться. Я здесь только из-за предков, так сказать, из уважения к старшим. Прихоть у них, чтоб не болтался до службы, а посмотрел на жизнь с разных сторон… в том числе и с изнанки, – с ехидством добавил Юрец.

– Ну-ну, с изнанки, посмотрим, кем ты работать будешь, если вообще будешь, а не останешься висеть на шее у родителей до собственной старости. Они, так полагаю, ждут не дождутся, как спровадят тебя в армию и передохнут годишко-другой.

– Да не, родители меня любят и из родного дома не гонят, да и вся Россия для нас, русских, родной дом, и потому служить я дома буду. Дома служить – не на чужбине жить. И нам каждый уголок России – свой, родной и близкий, – с пафосом закончил паренек.

– Демагог, лень прикрываешь патриотизмом, а для родины ничего не делаешь. Кто любит родину, тот старается работать для нее так, чтобы не стыдно было за свою работу.