Церенц - В муках рождения

• Название: В муках рождения
• Автор: Церенц
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1961

Роман Церенца проникнут духом своего времени. В нем затронуты вопросы, связанные с судьбой армянского народа, которые в силу исторических обстоятельств приобрели решающее значение в 70–80-х годах прошлого столетия. Своим романом Церенц откликался на самые передовые настроения и стремления своего времени, направленные на национальное и социальное освобождение армянского народа. В этом заключается его историческая заслуга писателя и публициста.

---

— Эй, кто ты и чего тебе надо? Кто просит гостеприимства в такую позднюю пору?

— Я, Гурген Арцруни, открой! — крикнули снизу.

— А ну, братцы, несите свет! Это княжеский брат. Живее!

И старый замок ожил, наполнился шумом и движением.

Гургену была безразлична эта суматоха, лишь бы скорей ему открыли.

Когда, наконец, ворота распахнулись, то слуги увидели только одного высокого, статного мужчину, который спокойно и быстро вошел в крепость, ведя в поводу коня. Он поздоровался с ними, приложив руку к груди, и повернул к лестнице, кинув на ходу: «Накормите коня получше — получите вознаграждение». Шагай через несколько ступенек, он поднялся вверх, в оружейные покои, откуда прошел в пустой, холодный зал. Слуга с фонарем в руке следовал за ним.

— Послушай, юноша, — сказал Гурген. — Неужели все спят? Княгиня и княжна у себя? Где же остальные?

— Никого здесь нет, князь, — ответил слуга. — Сейчас придет смотритель крепости, а я здесь недавно и ничего не знаю.

Тем временем Гурген радостно ходил по залу, разглядывая все вокруг. Слуга зажигал светильники, вытирал пыль с диванов и ковров. Другой в это время разжигал в камине огонь.

Вошел смотритель, коренастый мужчина с окладистой бородой, и молча стал в ожидании.

— Братец Хурен! — сказал Гурген, посмотрев на него своим орлиным водкам. — Не узнаешь меня? Разве друзей так скоро забывают?

— Прости меня, князь, — ответил Хурен немного подозрительно. — Мы знаем Гургена Арцруни, брата нашего великого князя Ашота.

— Значит, ты забыл сына князя Апупелча, Гургена, тоже Арцруни, который провел восемь лет у Мушега Рштуни?

— Как я мог забыть? Как могу не помнить тебя, мой княжич? — воскликнул удивленно и радостно Хурен, подойдя к нему. — Но как ты изменился, господи боже! Мальчик стал настоящим богатырем, да хранит тебя святой крест!..

— Довольно, довольно, братец Хурен. Да, я тот мальчик. А теперь скажи мне, нельзя ли дать знать княгине и княжне о моем приезде?

— Князь, разве тебе неизвестно, что княгиня — да упокоит господь ее душу — вот уже полтора года, как скончалась?

— А где же княжна?. — воскликнул князь.

— Княжна? Ты разве не слышал, что она, оставшись безутешной, одинокой и покинутой, волей-неволей должна была выйти замуж за князя Андзевского, Мушега?

— Что ты говоришь, Хурен?.. Когда же это было?

— Я правду говорю, князь. Бедная княжна все твердила: «Оставьте меня в моем отчем доме, я не хочу ни княжить, ни замуж выходить, возьмите все себе, только оставьте меня в покое!» Но никто не обратил на это внимания, все, начиная с великого князя Ашота, стали ее советчиками, а князь Андзевский, не переставая, засылал к ним сватов. Князьям же Арцруни недостаточно было того, что они занимали крепость за крепостью, что брали отовсюду подати, им надо было еще выдать княжну за князя Мушега. А причина крылась в том — мы это уж потом узнали, — что князь Андзевский обещал им, если выдадут за него княжну, оставить великому князю Ашоту все наследство князей Рштуни. Вот к чему были все уговоры. Княжну из крепости не выпускали, следили за ней, чтобы не убежала. Бедная девушка в отчем доме была почетной узницей. Она проводила долгие часы в беседке на скале, устремив глаза на озеро и дорогу, и только с наступлением темноты, безутешная, возвращалась в свои покои. Никого ей не хотелось видеть, она никого не принимала, даже придворного епископа, тоже увещевавшего ее выйти замуж за князя Андзевского. Единственным утешением ее был монах из церкви святого Карапета, который несколько раз в год привозил ей письма. Только эти послания и вызывали радость на ее лице. Но глубокой осенью этого года тот же монах привез ей письмо и уехал. Княжна, получив его, заперлась в своих покоях и не выходила оттуда несколько дней. Когда мы ее увидели дней через пять, плаза ее ввалились и в них затаилась глубокая печаль. Она перестала посещать и горную беседку. Улыбка навсегда сошла с ее лица. Мы, ее старые слуги, не решались подходить к нашей княжне, выросшей на наших руках, всегда такой ласковой с нами. У нее больше не было для нас ни приветливой улыбки, ни ласковых слов.

Прошло не больше месяца, и вот однажды в нашу столицу торжественно въехали все князья Васпуракана во главе с князем Андзевским, и мы были ошеломлены, узнав, что они приехали за нашей княжной.

Княжна вышла из своих покоев под густым покрывалом. Мы все, слуги ее отчего дома, плакали. Служанки на подносах вынесли подарки, предназначенные каждому из нас. Княжна раздала их собственной рукой. Увидев наши слезы, она спокойно и строго сказала нам:

«Не плачьте, поминайте меня в своих молитвах, и да пошлет вам бог счастья». Затем села на коня и уехала. Это были ее последние слова. С тех пор наш замок опустел и наступил конец Рштунских нахараров.

И бедняга тут разрыдался, не в силах смотреть на Гургена, который с искаженным лицом слушал этот ужасный рассказ. Старик не понимал, что каждое его слово острой стрелой ранило сердце несчастного молодого человека.

— Какой же я глупый, князь! Вместо того, чтобы накормить тебя, рассказываю грустные истории.

И Хурен вышел из комнаты, покинув ошеломленного Гургена. Что это, явь или сон? Неужели, если он войдет во внутренние покой, Эхинэ не встретит его? Душевная боль становилась невыносимой. Единственным утешением могло быть только сознание, что Эхинэ любит его и любит всем сердцем. Но что пользы в том? Эхинэ принадлежит сейчас другому, ибо она обманута. Здесь какой-то коварный заговор.

Гурген тяжело вздыхал, то и дело поднося ко лбу руку, у него стучало в висках. Он не видел, как Хурен и слуги накрывали стол и заставляли его яствами. Гурген задыхался. Он вышел из зала через боковую дверь, ведущую на скалу, и стал пригоршнями прикладывать к голове снег. Ему стало немного легче, и когда Хурен пригласил его к столу, князь попросил оставить его одного таким не терпящим возражения голосом, что старик молча повиновался.

Там, на скале, снежный ветер играл его густыми, темными волосами, тяжелые вздохи его терялись в реве бушующего озера. Гурген продолжал прикладывать снег ко лбу, рассуждая сам с собой:

«…Вот что, оказывается, ждало меня, скитальца, после восьмилетней многострадальной жизни!.. Только мысль о встрече с Эхинэ скрашивала ее, и мне казалось, что сегодня начнется для меня новая жизнь. Увы, начнется, но какой она будет мучительной…

На пороге этой комнаты мечтал я о рае, но ад с его пытками проник в мое сердце и охватил его всепожирающим пламенем…

Эхинэ ведь получила все мои письма и даже последнее… В нем, этом последнем письме, и кроется тайна. Они подменили его… Но что могли они написать ей от моего имени?..

О, род князей Арцруни!.. Будь он проклят, этот род, породивший Меружанов!.. Какая неутолимая жажда власти и наживы!..

…Но ведь и я из рода Арцруни… При чем тут род?..

Как мне быть теперь?.. Неужели сидеть сложа руки? Нет, никогда! Надо мстить, и моя месть должна быть страшной, звериной, кровавой, такой силы, чтобы до основания сотрясти весь Васпуракан!.. Пусть рушатся крепости, пылают города, разоряются села, пусть люди говорят: „Все Арцруни таковы. Они всегда там, где надо разрушать и губить, там, где можно бесчинствовать; и если один из них действует изменой, коварством и клеветой, — другой не брезгует огнем и мечом, ядом и предательством“.

Что это я говорю… Господи! Извлеки из моего сердца эти муки, извлеки из меня дух ненависти и мести! До сего дня мне претило всякое зло, неужели же теперь, когда судьба лишает меня счастья и всякой надежды на благополучие, я опорочу свою совесть!.. Боже упаси! Лучше терпеть несправедливость, чем самому учинять ее. Нет, Гурген, не забывай того, что говорил в юности; пусть твой отец умер от изменнической руки отца Ашота, но ты не изменил никому, не стал братоубийцей. Пусть у тебя отняли твое наследство, твои вотчины, ты не захватишь чужого состояния… Но что сделал со мной его сын!.. Лучше бы он убил меня, чем нанес такой удар, разбив мне сердце и отняв мою Эхинэ!.. Нет, нет, слезы Эхинэ, страдания Эхинэ для меня горше всего. Но она осталась мне верна. Ведь неизвестно, что было написано в письме. Ей, несомненно, сказали, что Гурген умер… Несчастная Эхинэ!.. Она оберегла память обо мне в своем сердце, и чтобы только избавиться от насилия князей Арцруни, отдала им все свое состояние, вышла за князя Андзевского и навсегда похоронила себя в горах его княжества».

Так, говоря сам с собой и тяжело вздыхая, провел Гурген на берегу озера долгие часы. Ему стало немного легче, но отравленная стрела глубоко сидела в его сердце.

В это же время в одной из комнат нижнего этажа Хурен беседовал с женой, сыновьями и невестками, которые с нетерпением ждали его рассказа. Жена Хурена, как старшая в доме, расспрашивала мужа:

— Что, Хурен, разве этот князь Гурген не брат князя Ашота Арцруни? Кто же он тогда? Говорят, когда ему открывали ворота, он назвался Арцруни. Красивый, статный мужчина приезжий князь.