Григорий Данилевский - Каменка

• Название: Каменка
• Автор: Григорий Данилевский
• Жанр: Классическая проза

Григо́рий Петро́вич Даниле́вский (14 (26) апреля 1829, село Даниловка, Изюмский уезд, Слободско-Украинская губерния — 6 (18) декабря 1890, Санкт-Петербург) — русский и украинский писатель и публицист, автор романов из истории России и Украины XVIII–XIX веков.

Родился в богатой дворянской семье харьковского помещика, отставного поручика Петра Ивановича Данилевского (1802–1839). По семейным преданиям, подтверждённым, впрочем, и серьёзными документами, основателю этого дворянского рода, Даниле Данилову сыну в 1709 году выпала честь принимать в своём доме Петра I, возвращавшегося из Азова в Полтаву. Двоюродная сестра писателя, Ефросинья Осиповна Данилевская, приходилась бабушкой поэту Маяковскому.^{1}

---

Пропустивъ слугу, Шервудъ дрожащими руками надѣлъ сапоги, еще прислушался, выскользнулъ на крыльцо и стремглавъ бросился въ свой флигель. Не зажигая свѣчи, онъ быстро раздѣлся, легъ въ постель и старался заснуть. Сонъ отъ него бѣжалъ. — «Тайное общество! заговоръ противъ правительства!» — думалъ онъ, задыхаясь. Дрожа и не попадая зубомъ на зубъ, онъ разбиралъ свое невѣроятное открытіе. — «Такъ вотъ что», — мыслилъ онъ: «не походъ, не война…. вотъ цѣль этихъ собраній…. и это же? высшее офицерство, батальонные, полковые командиры. Недовольны, возмущены; строятъ тайные ковы. А я, затерянный въ этой глуши, безъ ихъ богатства и правъ, всѣми обходимый чужеземецъ…. И мнѣ терпѣть еще семь долгихъ, унизительныхъ лѣтъ?…»

Тяжелыя, несбыточныя мысли вертѣлись въ головѣ Шервуда. Онъ неподвижно глядѣлъ съ кровати въ окно. Мухи жужжали и бились въ тѣсной, душной комнатѣ. А за окномъ стояла тихая, звѣздная ночь. — «Бѣжать отъ этого ужаса!» — вдругъ подумалъ Шервудъ: «убить соблазнительный, дерзкій призракъ… А тамъ, вдали? тамъ вѣдь еще надѣются, ждутъ…. Можно отличиться, возвратить потерянное счастье. Нѣтъ выслуги выше; почести, богатство…. но вѣдь это предательство!»

Шервудъ вскочилъ, сталъ ощупью одѣваться. — «Тьфу, чертъ! да какъ же дрожатъ руки!» — мыслилъ онъ съ отвращеніемъ: «точно укралъ что-нибудь»…. — «Кончено, рѣшено!» — сказалъ онъ себѣ, выйдя на воздухъ и безсознательно вновь направляясь въ садъ: «о! подлая ловушка, выдача головой, за гостепріимство, пріютившаго меня человѣка…. И ужели я буду этимъ предателемъ, злодѣемъ, убійцей изъ-за угла?»

Долго Шервудъ бродилъ по темнымъ уступамъ и дорожкамъ сада, подходилъ къ рѣкѣ, ложился въ кусты, на полянахъ. Верхи деревъ посвѣтлѣли. Стали видны холмы и ближній лѣсъ за Тясминомъ. Чирикнула и съ куста на кустъ перелетѣла, разбуженная какимъ то шорохомъ, птичка. Спящій, съ пристройками и крыльцами, бѣлый домъ отчетливѣе вырѣзался, среди пирамидальныхъ тополей и развѣсистыхъ, старыхъ липъ.

«Сытые бѣсятся, что имъ! изъ моды, отъ жиру!» — злобно стиснувъ зубы, подумалъ Шервудъ. Онъ даже плюнулъ запекшимися губами. — «Чужое вѣдь, не мое»… — прибавилъ онъ, съ блѣдной усмѣшкой, вставая и возвращаясь домой: «отличія…. награды засыпятъ…. это вѣрно! ни колебанія, ни шагу назадъ!»

— Что, ваши ѣдутъ сегодня? — спросилъ онъ чьего-то кучера, ведшаго утромъ къ рѣкѣ лошадей.

— Ѣдемъ, будемъ въ ту субботу.

* * *

Въ слѣдующую субботу, Шервудъ рѣшилъ получше и толкомъ все сдѣлать, смазать сапоги, выждать, когда все угомонится, вновь пробраться къ заманчивой двери, все терпѣливо выслушать, запомнить и записать въ особую тетрадь. — «Смѣльчаки! — на Аракчеева строятъ подкопы!» — разсуждалъ онъ, «въ лагерѣ подъ Лещиномъ собираются все рѣшить… волю крестьянамъ хотятъ объявить!»

Въ ожиданіи этого дня, чтобъ не дать подозрѣній, Шервудъ притворился разсѣяннымъ, безпечнымъ; никого, какъ прежде, болѣе не разспрашивалъ и въ свободные часы ходилъ, съ ружьемъ дворецкаго, по окрестностямъ и приносилъ хозяйкамъ дичь. А чтобы продлить свое пребываніе въ Каменкѣ, онъ даже нарочно нѣсколько испортилъ уже конченный мельничный ходъ.

Вторая суббота пришла. Шервудъ узналъ еще болѣе. Въ свою тетрадь онъ занесъ имена и адрессы многихъ членовъ союза, ихъ тайныя намѣренія и цѣли, даже вскользь кѣмъ либо сказанныя, необдуманно-смѣлыя слова, въ родѣ ребяческой, безумной похвалы Мишеля, съ пѣной у рта: «убивать! рѣзать всѣхъ…. нечего щадить враговъ!»

Собраніе на этотъ разъ окончательно обсуждало вопросъ о нѣкоторыхъ мѣрахъ, въ томъ числѣ чье-то предложеніе — не откладывать свободы крестьянъ. Шервудъ жадно слушалъ.

— Отдѣльныя, единичныя попытки каждаго изъ насъ не приведутъ ни къ чему, сказалъ чей-то голосъ за дверью: вонъ, Якушкинъ давно написалъ общую и безусловную вольную своимъ. Онъ даже возилъ ее въ Петербургъ, министру. И что-же вышло? Послѣ всякихъ отсрочекъ и мытарствъ, ему удалось добиться свиданія съ Кочубеемъ. Удивленный министръ его выслушалъ и отвѣтилъ: разсмотримъ, обсудимъ. И обсуждаютъ до сихъ поръ, скоро пять лѣтъ….

— Моего предположенія, — произнесъ Пестель: о подаренныхъ мнѣ деревняхъ я ужъ никуда и не посылалъ.

— Да и не для чего! — отозвался Бестужевъ-Рюминъ: еще сочтутъ нарушителемъ общаго спокойствія…. вѣдь у насъ какъ!

— И будутъ правы! — сказалъ Поджіо: строго говоря, какъ члены тайнаго общества, даже для такихъ возвышенныхъ цѣлей, мы все-же заговорщики, преступники. Надо говорить правду…. Какъ ни перебирай, а всѣ наши работы, подтвержденныя даже собственнымъ, доблестнымъ починомъ, — однѣ слабыя попытки непрошеннаго меньшинства…. отвлеченные, философскіе тезисы…. отмѣна цензуры, шутка-ли? сокращеніе воинской службы.

— Что же предпринять? — спросилъ Яфимовичъ: діагнозъ сдѣланъ, гдѣ лекарства? и какъ узнать мнѣніе большинства, если наши стремленія и здѣсь называютъ идеальными, идущими не изъ опыта, а изъ головы?

— Я такъ не говорилъ, — возразилъ Поджіо.

— Нѣтъ, вы это сказали….

— Совѣтуютъ, — произнесъ Пестель: подать общее прошеніе отъ дворянъ.

— Съ сотнями, тысячами подписей! — вскрикнулъ Мишель: можно все въ тайнѣ, не узнаетъ никто!

— Но не всѣ подпишутся, — возразилъ Поджіо: многіе противъ дароваго освобожденія; изъ нашихъ даже — Волконскій, Нарышкинъ, Трубецкой, да и другіе, — Александръ Барятинскій, — стоятъ за выкупъ крестьянъ отъ казны.

— И вѣрно, если хотите, — произнесъ Яфимовичъ: даже Мордвиновъ, помните, совѣтовалъ платить, смотря по возрасту, отъ пятидесяти до двухъ-сотъ рублей за душу.

— Алтынники! — вскрикнулъ Мишель.

— Но съ ними могутъ согласиться, и рядомъ съ нашимъ прошеніемъ, пошлются другія, въ обратномъ смыслѣ. Да и какъ собирать подписи?

— Выбрать смѣлую когорту! — проговорилъ Мишель: я и другіе возьмемся, въ мѣсяцъ, въ полгода объѣздимъ полъ-Россіи и привеземъ сто тысячъ подписей.

— Увлечемъ, заставимъ и Аракчеева, — сказалъ Ентальцевъ: вѣдь онъ самъ предлагалъ особую коммиссію и пять милліоновъ въ годъ дворянству на выкупъ крѣпостныхъ.

— Но онъ стоялъ за двѣ десятины надѣла всякой душѣ, и его мысль отвергли. Онъ противъ общиннаго управленія деревень….

— Къ черту его! обойдемся и безъ него! — произнесъ кто-то.

— Нѣтъ, нельзя пренебрегать услугами и врага, — возразилъ Давыдовъ.

— Долой враговъ! — крикнулъ Поджіо: имъ будетъ особый разсчетъ.

— Кинжалъ! — произнесъ Мишель.

— Позвольте, — опять вмѣшался Яфимовичъ: не подготовимъ исподволь общаго мнѣнія, Кочубей введетъ ни то, ни сё…. полумѣры восемьсотъ пятаго года….

— На голоса!

— Что же рѣшать? — спросилъ Пестель:

— Все рѣшать…. нечего откладывать.

— Отложить, — сказалъ Ентальцевъ: надо списаться, узнать.

— А публикаціи въ газетахъ о продажѣ людей? — проговорилъ Давыдовъ: вѣдь это Африка, торгъ неграми!

— Отложить, не соберемъ подписей!

— Нечего откладывать, на голоса!

Обсуждались и другія мѣры, диктовались разныя бумаги.

«Какія открытія!» — разсуждалъ Шервудъ, пробираясь, въ эту вторую ночь, обратно во флигель:- «стремятся въ образованію простаго народа, къ уменьшенію сроковъ военной службы, къ устройству общиннаго управленія, отмѣнѣ цензуры и къ освобожденію крестьянъ»…. — «Прямо письмо къ государю!» — сказалъ онъ себѣ: «меня, разумѣется, вызовутъ, и я все объясню… — Но спросятъ, — гдѣ доказательства? и что, если эти люди отопрутся, спутаютъ, собьютъ? Все вѣдь такіе умники, тузы…. Завтра воскресенье — всѣ разъѣдутся. Не ѣхать-ли и мнѣ? Осталось только исправить шестерню и испытать ходъ колеса….»

Шервудъ то рѣшался исполнить задуманное, то падалъ духомъ и отступалъ. Рано утромъ онъ пошелъ на мельницу.

Погода стояла знойная. Пользуясь утренней прохладой, къ рѣкѣ на мельницу пришли купаться каменскіе гости. Степенный говоръ прерывался изрѣдка шутками. Слуга разостлалъ коверъ, положилъ мыло и простыни, поставилъ тазы съ водой и ушелъ. Шервудъ, припиливая стержень шестерни, сидѣлъ въ мельницѣ у окна. Ему было видно, какъ пришли гости, какъ они разсѣлись на коврѣ и по травѣ и стали раздѣваться. Кто-то пріятнымъ голосомъ запѣлъ французскую пѣсню. — «Марсельеза!» — съ дрожью подумалъ Шервудъ, услыша знакомый по Москвѣ напѣвъ. Онъ слѣдилъ за купающимися: все молодыя, стройныя и красивыя тѣла. Женственно-бѣлый, высокій, кудрявый и такъ горячившійся на засѣданіяхъ, Мишель съ размаха бросился въ рѣку, За нимъ медленно, щупая голыми ногами берегъ, сошелъ къ водѣ плечистый, смуглый тѣломъ и съ полосой загара вкругъ шеи, Пестель. Сергѣй Муравьевъ-Апостолъ, намыленный и весь въ бѣлой пѣнѣ, какъ въ пуху, сидѣлъ на обрывѣ берега; щуря противъ солнца усталые, добрые глаза. Его красивое, круглое лицо, съ прямымъ носомъ, улыбалось.

— Tiens, cher ami, — сказалъ Муравьевъ Пестелю: какъ загорѣла твоя шея…