Павел Якушкин - Из Курской губернии

• Название: Из Курской губернии
• Автор: Павел Якушкин
• Жанр: Прочая документальная литература

Писатель-этнограф, двоюродный брат декабриста Ивана Якушкина.

---

— Да вѣдь это все едино, что крупиничка, что гречишка; вѣдь крупу-то изъ чего дѣлаютъ?

— Знаю, что изъ гречихи.

— Вотъ то-то же. Оно и выходитъ; что про гречишку разсказать, что про крупиничку — все едино.

— Отчего же ты сказалъ, когда я тебя спрашивалъ про гречишку, что гречкѣ причина крупиничка?

— А это у васъ такъ ужъ говорится: крупиничка, а гречишкой такъ никто не говоритъ.

Пока хозяинъ разсказывалъ, хозяйка приготовила мнѣ закусить.

— На-тко, родимый, закуси, сказала она, ставя на столъ, покрытый чистымъ настольникомъ, яичинцу; до Курска, самъ знаешь, дорога не рукой возьмешь: народъ считаетъ тридцать верстъ…

— Спроси-ка, бабушка, ямщикъ за водкой бѣгалъ; вѣрно теперь принесъ.

— Далеко ли отъ насъ кабакъ — какъ не принести: давно молодецъ водку принесъ.

— Давай-на намъ сюда: мы съ старикомъ выпьежъ, да и тебѣ, старухѣ, поднесемъ.

— Охъ ты, родимой мой!..

Старуха принесла водку, поставила на столъ и я налилъ рюмку.

— Кушай хозяйка, сказалъ я, поднося ей налитую рюмку.

— Э, гдѣ же это видано: ты хозяинъ, твоя водка, ты сперва и кушай: покажи намъ дорогу!

— Вашей милости начинать, промолвилъ старикъ, обращаясь ко мнѣ.

— Бабушка! а бабушка! кричала вбѣжавшая въ избу дѣвочка, лѣтъ десяти: бабушка! вѣдь твоя курица отъискалась! Право-ну, родимая моя бабушка, твоя курица отъискалась…

— Какая курица? спросила старуха.

— Да твоя, родимая бабушка, что анаднысъ еще пропала, такъ та-та отъискалась.

— Гдѣ-жъ она?

— Да на задворкѣ, бабушка!

— На задворкѣ?

— Да, съ цыплятами бабушка!

Старуха поспѣшно отрѣзала ломоть хлѣба, захватила горсточку соли, посолила хлѣбъ, положила себѣ за пазуху и сѣла въ передній уголъ, не обращая никакого вниманія ни на меня, ни на мою водку.

— Что-жъ, бабушка, выкушай водочки? сталъ я ее подчивать, когда она сидѣла подъ иконами и вѣроятно про себя читала какую нибудь молитву или занятіе, для благополучнаго исхода дѣла.

— Выкушай бабушка, водочки!

Старуха молчала.

— Не тронь ее! сказалъ мнѣ вполголоса старикъ, до того молчавшій.

— Отчего же?

— Она дѣло дѣлаетъ.

— Какое дѣло? Она такъ сидитъ, прибавилъ я, будто не замѣчая, что она, въ самомъ дѣлѣ, дѣло дѣлала.

— Молчи! ты этого дѣла не знаешь, проговорилъ наставительно старикъ.

Старуха, посидѣвъ минуты двѣ, встала и пошла изъ избы, не говоря ни съ кѣмъ ни слова.

— Какое же старуха дѣло дѣлала? спросилъ я старика, когда старуха вышла.

— Развѣ ты не слыхалъ: курица домой пришла?

— Что же изъ этого?

— Курица пропадала, нанесла яицъ, сама высидѣла, да сама и домой пришла!

— Это-то я все знаю, только всѣ не знаю, что старуха дѣлала, когда сидѣла здѣсь на лавкѣ?

— Молитву читала.

— Какую молитву?

— Молитву все равно, какую знаешь, ту молитву и читай; здѣсь не въ молитвѣ толкъ.

— А въ чемъ же?

— Въ этомъ дѣлѣ толкъ въ хлѣбѣ да соли, а молитву какую ни прочитай.

Мы сѣли со старикомъ за столъ; сперва я выпилъ рюмку, потомъ хозяинъ.

— Что нынѣшній годъ хороша была Коренная? спросилъ я послѣ завтрака.

— Куда хороша!.. Этой ярмаркѣ пропасть совсѣмъ. Ей больше не жить видно!

— Отчего же?

— Оттого, что Москва стала ближе.

— Какъ такъ, Москва стала ближе?

— Да и сказать нельзя, какъ ближе! поддразнивалъ меня старикъ: ближе, я тебѣ говорю.

— Ты скажи, пожалуйста толкомъ, хозяинъ: я никакъ не пойму тебя! Москва, кажется, все стоитъ на одномъ мѣстѣ, Коренная тоже не двинулась съ мѣста, а ты все одно свое толкуешь: Москва стала ближе, да Москва стала ближе.

— Да и не къ Коренной только Москва подвинулась, а и ко всѣмъ мѣстамъ.

— Какъ же такъ?

— А вотъ какъ бывало: баринъ чтоль какой, купецъ что-ли-ча опять, станетъ собираться въ Москву: ужъ онъ собирался, собирался! ужъ онъ думаетъ, думаетъ, да когда то поѣдетъ… А-то и совсѣмъ Москву-ту отложить… а поѣдетъ, такъ ужъ онъ и молебны служитъ и Богу свѣчки ставитъ!.. И поѣдетъ сердечный-то на своихъ лошадкахъ; и ѣдетъ онъ до той Москвы недѣли двѣ, а то и за двѣ перевалитъ. А нынче что? Ныньче вздумалъ ѣхать въ Москву, на третій день въ Москвѣ; въ двѣ недѣли-то онъ назадъ вернется, да и въ Москвѣ еще много дѣловъ понадѣлаетъ.

— Да, это правда твоя.

— Какъ же теперь Москва-то не ближе стала ко всѣмъ городамъ, ко всѣмъ мѣстамъ?

— Правда, правда! ближе!

— Вотъ теперь и разумѣй: Коренной не жить! Коренной живота не надолго!

— Отчего же?

— Москва стала ближе!

— Что же?

— А то: встарину кому что надо купить, пріѣзжай въ Коренную, а господа то на цѣлый годъ въ Коренной запасались: вино, чай, сахаръ, на платье что надо, все въ Коренной покупали; больше и взять было негдѣ, а теперь ужъ эти порядки перевелись: годовыхъ запасовъ и не дѣлаютъ: что ни есть самые большіе господа, и тѣ крылья-то пообшибли; а объ гольтинѣ какой, ныньче и не спрашивай!.. Такъ то: прежнихъ запасовъ не дѣлаютъ, а въ Москву часто ѣздятъ, что надо въ Москвѣ и купятъ… Купецъ тоже въ Москвѣ товаръ закупаетъ, а въ Коренной развѣ — развѣ какой плохинькой!.. Вотъ оттого-то и Коренная пропадаетъ.

— Говорятъ, что въ Кореннои сперва гораздо веселѣй, въ прежніе года, бывало? сказалъ я.

— Что ты говоришь!… Веселѣй!… Ныньче какая веселость?… Прежде бывало наѣдутъ господа — и Боже мой! въ ряды зайдешь: барынь, барышень… труба нетолченая! Да всѣ поразодѣты такъ!… А теперь что? Во Мценскѣ показался баринъ съ барыней… то-то смѣху было!… Барыня чудно одѣлась, а баринъ еще чуднѣй: на барынѣ шляпынька махынькая, такъ съ перышками; а на баринѣ какой-то кафтанчикъ безъ рукавовъ, рубашка красная шолковая на выпускъ, сапоги со скрипомъ… шляпочка то жъ такая прилажена… какъ пошли они, други мои, подъ ручку съ барыней по улицѣ: мальчишекъ-то, мальчишекъ за ними! Со всего города, кажись, сбѣжались проклятые!…

— Что жъ они сбѣжались?

— Думали, что комедіанты въ городъ пріѣхали. Правое слово, думали, что комедіанты.

— Ну, а въ Коренную такіе не показывались? спросилъ я, скрѣпя сердце, подозрѣвая въ мнимомъ комедіантѣ собрата по костюму.

— Нѣтъ, еще не показывались… а кто ихъ… Можетъ и показывались, только я не видалъ и знать не хочу; нѣтъ, не видалъ… Да и что имъ тутъ дѣлать; коли бъ прежніе ремонтеры, прежнихъ годовъ ремонтеры, ну еще куда бы ни шло! А теперь зачѣмъ имъ сюда?

— Да на что же имъ прежніе ремонтеры? спросилъ я, больше и больше не понимая въ чемъ дѣло, и на что надо для подобныхъ господъ прежніе, старыхъ годовъ ремонтеры.

— Какъ на что ремонтеры? Въ картишки перекинуть, къ цыганамъ вмѣстѣ съѣздятъ: прежніе то, какъ поѣдутъ къ цыганамъ — дымъ коромысломъ поднимутъ!…Тогда весело жили… Да и цыгане жъ, бывало, пріѣдутъ! было къ кому и ѣхать, было для чего и ѣхать; къ теперешнимъ ремонтерамъ, разумѣется, ежели и пріѣдутъ цыгане-то, такъ какая нибудь сволочь!…

— Да развѣ и ремонтеры прежнихъ годовъ были лучше теперешнихъ?

— Тѣ были богаче, тѣ не изъ барыша въ ремонтеры шли; только бы настоящую службу не справлять, только для того и въ ремонтеры шли; а теперь всякъ и въ ремонтеры то идетъ, чтобъ какую копѣйку нажить, изъ самой послѣдней копѣйки сами, бѣдняги, бьются!…

— Что жъ, господинъ, ямщику на водочку, сказалъ вошедшій въ избу Василій, мой старый ямщикъ, привезшій меня изъ Малоархангельска въ Уколово и сдавшій меня другому.

— Выпей, Василій, сказалъ я, подавая ему на водку и налитую рюмку водки.

— Покорнѣйше благодаримъ! сказалъ Василій, выпивъ рюмку.

Съ этими словами Василій отломилъ кусокъ хлѣба и посолилъ его, только не взявъ щепотью изъ солонки соли, а обмокнувъ прямо кусокъ свой въ солонку.

— А какъ посмотрю на тебя, паренекъ, посмотрю: много тебя еще учить надо! Охъ, много! сказалъ назидательно хозяинъ, медленно покачивая головою. Много, паренекъ, учить тебя надо!…

— Что такъ, дѣдушка? сказалъ Василій, подсмѣиваясь надъ старикомъ.

— Обхожденія ты, паренекъ, никакого не знаешь!… Вотъ тебѣ и „что такъ!“ Да!…

— Да ты говори, дѣдъ, толкомъ; а то болтаетъ Богъ знаетъ что, его и не разберешь!..

— Да развѣ можно, глупая твоя голова, развѣ можно хлѣбъ мокать прямо въ солонку?

— А для чего жъ не можно? Обмокнулъ, стало быть можно, смѣясь отвѣчалъ Василій.

— Ты зубы-то не скаль, глупая твоя голова! Тебѣ дѣло говорятъ, такъ ты долженъ старыхъ людей слушать! старый человѣкъ тебя, глупая твоя голова, старый человѣкъ дурному никогда не научитъ!

— Да скажи ты на милость, старый ты человѣкъ, что за бѣда такая содѣялась, что посолилъ хлѣбъ?

— Посолить-то посолилъ, да какъ посолилъ? Развѣ такъ можно? Такъ только одинъ Іуда христопродавецъ хлѣбъ солилъ, когда Іисуса Христа задумалъ продать проклятымъ жидамъ! А ты, кажись, человѣкъ крещеный! Тебѣ бы можно, кажись, и руками соль взять, да посолить, коли трескать хочешь!…