Николай Лейкин - В царстве глины и огня

• Название: В царстве глины и огня
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Классическая проза

«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни... Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность»

М. Е. Салтыков-Щедрин.

---

Глѣбъ Кириловичъ помогалъ ей.

— Вотъ такъ, вотъ такъ! бормотала Ульяна, присаживаясь за дровами на корточки. — Спасибо, милый, спасибо. Жива буду, такъ сама тебѣ чѣмъ хочешь заслужу. Вотъ такъ… Ну, а теперь на дрова-то спиньжакъ свой набрось. Все-таки спиньжакъ-то меня немножко прикроетъ.

Глѣбъ Кириловичъ кинулъ на дрова и свой пиджакъ.

— Вѣдь онъ и на мужиковъ бросался, когда тѣ меня отъ него отнимали, продолжала разсказывать изъ-подъ полѣньевъ Ульяна. — Герасиму землянику даже руку порѣзалъ, когда у него ножъ-то отнимали. Разсвирѣпѣлъ, какъ звѣрь дикій, глаза налились кровью и ножомъ на всѣхъ размахиваетъ. Меня увели, его вязать начали, а онъ, должно быть, вырвался и вотъ теперь съ топоромъ бѣгаетъ и меня ищетъ.

Послышался скрипъ досокъ.

— Идетъ? испуганно зашептала Ульяна. — Владычица, защити и помилуй!

— Нѣтъ, нѣтъ… Это дрова на тачкѣ везутъ, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Ты ужъ будь покойна. Я не допущу. Коли ежели что, то я мужиковъ кликну. Здѣсь при мнѣ двое съ тачками, да можно и еще кой-кого позвать.

Грохнули дрова, привезенныя рабочимъ на тачкѣ къ вьюшкамъ.

— Не видать тамъ Панфила? Не бѣгаетъ онъ? спросилъ Глѣбъ Кириловичъ рабочаго.

— Нѣтъ, не видать, отвѣчалъ рабочій, недоумѣвая, зачѣмъ его спрашиваютъ, и покатилъ тачку обратно изъ-подъ шатра. — Позвать его къ тебѣ что-ли? спросилъ онъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Ты и не тронь его, ты и не говори ему, что я про него спрашивалъ, ежели онъ покажется.

И опять водворилась тишина, прерываемая за дровами тяжелыми вздохами Ульяны.

Отдохнувъ, Глѣбъ Кириловичъ снова взялся за кочергу и направился къ печнымъ вьюшкамъ.

X

Только черезъ часъ вылѣзла Ульяна изъ-подъ дровъ, когда привозившіе подъ шатеръ дрова рабочіе сообщили, что Панфила поймали, связали и заперли въ чуланъ, но, и вылѣзши изъ-подъ дровъ, она еще боялась уходить отъ Глѣба Кириловича.

— Позволь мнѣ, голубчикъ, еще посидѣть здѣсь у тебя и похорониться, а то я боюсь, какъ-бы онъ опять не вырвался, да не сталъ меня искать, упрашивала она Глѣба Кириловича. — Вѣдь онъ пьяный-то сильный-пресильный, и никакія веревки, никакіе запоры ему ни почемъ.

— Въ мучной чуланъ, слышишь, заперли. Мучной чуланъ крѣпкій и запоры у него надежные, успокаивалъ ее Глѣбъ Кириловичъ,

— Все-таки я посижу у тебя чуточку. Пусть онъ тамъ утишится и заснетъ. Вѣдь ужъ онъ пьяный заснетъ, такъ тогда его хоть полѣномъ по брюху колоти, такъ не разбудишь. Лиха бѣда только заснуть-бы ему.

— Ну, сиди, коли такъ.

Ульяна присѣла на обрубокъ дерева и заговорила:

— Вотъ гдѣ-бы работать, а тутъ сиди да жди. Смучилъ онъ меня, подлецъ. Ясныхъ дней отъ него, мучителя, не знаю. Ахъ, какъ я была глупа и неосторожна, что связалась съ нимъ по веснѣ! И хоть-бы землякъ онъ мнѣ былъ, а то и того нѣтъ.

— Такъ развяжись, угрюмо отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Да ужъ давно вниманія на него не обращаю; а онъ, дакъ напьется, по старой памяти надо мной тиранствуетъ. Вѣдь то-то и диво. Всѣ заводскіе дивятся. Тверезый онъ и не глядятъ на меня, а какъ пьянъ, подай ему по старой памяти на похмелье. Ахъ, какъ наша сестра глупа! но есть такъ глупа, что и сказать невозможно. Всегда на безобразниковъ нарывается. На тихихъ-то да на скромныхъ и вниманія не обращаетъ. а вотъ на такого идола и нарвется. А потомъ и близокъ локоть, да не укусишь. И всѣ мы, голубчикъ, таковы… Да вотъ хоть-бы взять Дуньку… Ты къ ней и такъ, и эдакъ, а она носъ воротитъ. Носъ отъ тебя воротитъ, а съ разными трактирными путаниками хороводится.

— Ну, ужъ насчетъ Дуньки-то ты оставь!.. нѣсколько смутившись, произнесъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Да вѣдь я, голубчикъ, говорю это жалѣючи тебя, а не какъ либо… Видишь и жалѣешь. Вѣдь я примѣчаю, все примѣчаю. И всѣ заводскія женщины дивуются на Дуньку, какая она дура. Никакого своего счастія не понимаетъ. Будто мы не видимъ, какъ ты около нея увиваешься! Все видимъ. А она тебѣ поворотъ отъ воротъ. Конечно-же, дура: ты или Леонтій! Вѣдь тутъ и соображать не надо, кто лучше, а она къ Леонтію… Одно только, что тотъ пѣсенникъ, сказочникъ да прибауточникъ.

— Брось… опять пробормоталъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Да чего бросить! Бросать не зачѣмъ. Я тебѣ такъ благодарна, что ты меня схоронилъ подъ шатромъ отъ Панфила, что только и дѣла моего теперь будетъ, что надъ Дунькинымъ ухомъ о тебѣ зудить, продолжала Ульяна.

— За это спасибо. А только брось.

— Денно и нощно буду ей глаза открывать, какой ты хорошій человѣкъ. Вѣдь вотъ съ весны денно и нощно мы на тебя смотримъ и видимъ, что ты, какъ красная дѣвушка, воды не замутишь. А она, подлюга, этого не понимаетъ. Вотъ только отсижусь, сейчасъ пойду къ ейному шатру и буду ей насчетъ тебя разговоръ разсыпать, не унималась Ульяна, улыбнулась, показала рядъ прелестныхъ бѣлыхъ зубовъ и прибавила:- А только и тебѣ я, Глѣбъ Кирилычъ, скажу: не такъ ты дѣйствуешь. Съ нашей сестрой на заводѣ такъ нельзя, какъ ты орудуешь. Ты все тихохонько, съ улещливыми словами, съ сурьезнымъ разговоромъ, а вѣдь не всякая наша сестра тихенькихъ да сурьезныхъ любитъ. Ты переломи себя, да съ шуточками и прибауточками нахрапомъ и дѣйствуй. Право слово! Чего ты передъ ней разстилаешься-то! Она дѣвка-загуляй.

Глѣбъ Кириловичъ вздохнулъ и далъ такой отвѣтъ:

— Знаю. И вотъ отъ этого-то загуляя мнѣ и хочется ее отвести.

— А ужъ это ты потомъ. Чего тебѣ нюни-то распускать? Она дѣвка веселая, бойкая! Ты вотъ ее погулять пригласи, пѣсню ей спой, пивкомъ попотчуй — тутъ она и будетъ твоя.

— Охъ, это пиво! Жалость меня беретъ, когда она и говоритъ-то о пивѣ. Отучить мнѣ ее хочется отъ пива и отъ трактира.

— Сразу нельзя. Ты потихоньку… Ну, да я ей поговорю. Ужъ разстараюсь я для тебя передъ ней, въ конецъ разстараюсь. Очень ужъ я тебѣ благодарна, что ты мнѣ укрыться-то отъ Панфила далъ.

— Спасибо, спасибо тебѣ! бормоталъ Глѣбъ Кириловичъ, не смотря на Ульяну, помолчалъ, обернулся къ ней и спросилъ:- Какъ тебя по отчеству-то? Ульяна…

— Ульяна Герасимовна…

— Я тебѣ, Ульяна Герасимовна, вотъ что скажу… Я къ этой Авдотьѣ Силантьевнѣ такую склонность души чувствую, что ежели-бы только она остепенилась, то я и настоящимъ манеромъ обзаконилъ-бы ее. Я не какъ другіе заводскіе. У меня душа…

Въ подтвержденіе своихъ словъ Глѣбъ Кириловичъ ударилъ себя въ грудь, слезливо заморгалъ глазами и отвернулся. Ульяна удивленно выпучила глаза.

— О?! заговорила она. — Ну, скажи на милость, какой душевный человѣкъ, а дура-дѣвчонка этого не понимаетъ! Бепремѣнно вразумлю ее, дуру, сегодня. Ты ей самой-то говорилъ объ этомъ?

— Тонкія слова подводилъ, и наконецъ изъ моихъ вздоховъ должна она понять, что я съ чувствительностью къ ней, а не какъ съ озорничествомъ.

— Вотъ въ томъ-то и дѣло, что наша сестра тонкихъ словъ не понимаетъ, а кто взялъ надъ ней силой команду, тотъ и правъ. Глупа, глупа Дунька, совсѣмъ глупа, твердила Ульяна въ раздумьи. — Ну, прощай, Глѣбъ Кирилычъ. Спасибо тебѣ за спасеніе и за ласку. Сейчасъ пойду къ твоей Дунькѣ и начну ей зудить про тебя и прозужу до самаго обѣденнаго звонка. Теперь ужъ до обѣда нечего мнѣ приниматься за работу. Побуду около нея и позужу. Что это, въ самомъ дѣлѣ, за дура такая, что никакъ своего счастія понять не можетъ! Ну, прощай, голубчикъ! Еще разъ спасибо.

— Тебѣ, Ульяна Герасимовна, спасибо за твою жалость, откликнулся Глѣбъ Кириловичъ.

Ульяна стала сходить по стремянкѣ изъ-подъ шатра, но вышла не вдругъ. Она долго смотрѣла на право и на лѣво, не видать-ли гдѣ Панфила, не караулитъ-ли онъ ее, и наконецъ нерѣшительно поплелась въ глубь завода за мельницы, гдѣ на столахъ формовали кирпичъ порядовщики и порядовщицы. Она направлялась прямо къ Дунькѣ.

XI

Дунька попрежнему формовала кирпичъ. Работа такъ и кипѣла.

— А ты понедѣльничаешь? встрѣтила она вопросомъ Ульяну, когда та подходила къ ея столу.

— Да за неволю будешь понедѣльничать, коли Панфилъ съ самаго ранняго утра покою мнѣ не даетъ, отвѣчала Ульяна. — Смучилъ всю… Какъ только во мнѣ душа держится! Ты знаешь, дѣвушка, вѣдь онъ чуть не убилъ меня. Спервоначалу съ ножомъ за мной гонялся, а потомъ съ топоромъ.

— Слышала я. Заводскіе проходили мимо, такъ сказывали. Дивлюсь я на тебя, Уля… И что это тебѣ за охота съ этимъ человѣкомъ вязаться!

— Здравствуйте! Снова-здорово! воскликнула Ульяна. — Да вѣдь я, кажется, всему заводу сто разъ разсказывала, что ужъ давно съ нимъ не вяжусь.

— Ну, и наплюй на него.

— И давнымъ-давно наплевала, да что-жъ ты подѣлаешь, коли онъ ко мнѣ пристаетъ. Я ужъ и приказчику жаловалась на него, а приказчикъ говоритъ: «мнѣ, говоритъ, какое дѣло». Вѣдь никто не вѣритъ, что я ему теперь ни два, ни полтора. Всѣ за сожительницу считаютъ.

— Мудреное дѣло у васъ! покачала головой Дунька.

— Да ужъ и я скажу, что мудреное, согласилась Ульяна и прибавила:- а что я отъ него, подлеца, выношу каждый праздникъ, такъ просто страсти подобно! Вѣдь синяковъ заживить не могу. Въ будни, когда онъ трезвый, онъ человѣкъ какъ человѣкъ и вниманія на меня не обращаетъ, а какъ въ праздникъ напьется, и давай ко мнѣ приставатъ, чтобы я ему дала на похмелье.