Всеволод Соловьев - Пансион

• Название: Пансион
• Автор: Всеволод Соловьев
• Жанр: Историческая проза

Всеволод Соловьев так и остался в тени своих более знаменитых отца (историка С. М. Соловьева) и младшего брата (философа и поэта Владимира Соловьева). Но скромное место исторического беллетриста в истории русской литературы за ним, безусловно, сохранится.

Помимо исторических романов представляют интерес воспоминания

---

Учителя наши! Я тщетно ищу среди нихъ добрыхъ и умныхъ наставниковъ. Мы ихъ не любили, да и не за что было любить. Одинъ только бѣдный Ивановъ, Ивановъ «съ шишкой», оставался нашимъ всеобщимъ любимцемъ. Онъ невысоко парилъ и ученость его была не велика; но въ немъ заключался истинный огонекъ, любовь къ своему предмету — исторіи, а главное — любовь къ воспитанникамъ, человѣчность, доброе сердце. И хотя, благодаря милому пансіонскому веспитанію, между нами было много совсѣмъ испорченныхъ мальчишекъ, но даже самые испорченные — если и не понимали, такъ «чувствовали» Иванова.

Съ воспоминаніемъ объ этомъ любимомъ учителѣ у меня соединено воспоминаніе о катастрофѣ, послѣ которой я распростился съ пансіономъ и которая открыла моимъ родителямъ глаза на это милое заведеніе. Эта исторія является новымъ доказательствомъ нашей распущенности. Я сыгралъ въ ней печальную роль героя… Впрочемъ, вся вина за мое геройство, какъ мнѣ кажется, должна опять-таки лечь на пансіонское воспитаніе. Дѣло было вотъ какъ:

IX

Нашъ бѣдный Ивановъ, слабый характеромъ, не вынесъ, очевидно, житейскихъ невзгодъ и кончилъ болѣзнью большинства подобныхъ ему людей, то-есть запоемъ. Болѣзнь эта одолѣвала его все больше и больше, все чаще и чаще приходилось ему манкировать въ классѣ. Иногда же онъ хоть и являлся, но уже не въ своемъ видѣ, съ распухшимъ краснымъ лицомъ, съ трясущимися руками и ногами. Онъ начиналъ разсказывать, увлекался, говорилъ чудесно, и вдругъ останавливался, запинался, путался въ словахъ. Раза три онъ даже заснулъ въ классѣ.

Въ это время онъ преподавалъ намъ уже три года, со второго класса и до конца четвертаго, сумѣлъ пріохотить насъ почти всѣхъ, за исключеніемъ только нѣкоторыхъ армянъ да двухъ нѣмчиковъ, къ своему предмету.

Надзиратели то и дѣло доносили Тиммерману о томъ, что господинъ Ивановъ является въ четвертый классъ «не способнымъ къ преподаванію». Наконецъ, Тиммерманъ лично убѣдился въ этомъ и имѣлъ съ Ивановымъ тайное объясненіе. Недѣли три прошли благополучно. Но вотъ бѣдный Александръ Капитонычъ не удержался — снова запилъ. И вдругъ по четвертому классу разнеслась вѣсть, что Иванова больше не будетъ, что «нанятъ» новый учитель, Ивановъ же до конца года остается только въ маленькомъ классѣ, потому что Тиммерманъ сразу все-же не хочетъ его совсѣмъ выгнать.

Такъ оно и было. Въ слѣдующій часъ исторіи вмѣсто Иванова въ нашъ классъ явился Тиммерманъ въ сопровожденіи какого-то прилизаннаго, приличнаго господина съ бритыми усами и подбородкомъ, съ расчесанными черными бакенбардами и проборомъ по серединѣ.

— M-m… mes enfants! — воскликнулъ Тиммерманъ. — Это господинъ Решманъ, преподаватель исторіи. Онъ замѣнитъ въ вашемъ классѣ господина Иванова.

Затѣмъ Тиммерманъ обратился къ Решману, что-то вполголоса сказалъ ему по-нѣмецки, и умчался изъ класса, потирая себѣ носъ и будто боясь погони.

Весь классъ хранилъ глубокое молчаніе. Решманъ взошелъ на каѳедру, сѣлъ, посмотрѣлъ журналъ, улыбнулся и сказалъ на не совсѣмъ правильномъ русскомъ языкѣ:

— Изъ вашихъ отмѣтокъ я вижу, господа, что вы занимаетесь очень исправно; впрочемъ, можетъ быть, прежній учитель вашъ былъ черезчуръ снисходителенъ.

Легкій, почти неуловимый гулъ пронесся по ученическимъ скамьямъ и замеръ.

— Особеннаго снисхожденія отъ меня не ждите, — продолжалъ учитель: — я буду только справедливъ, только справедливъ! Теперь же я начну съ того, что разскажу вамъ урокъ къ слѣдующему классу.

Онъ вынулъ изъ кармана тетрадь и принялся читать по ней. Читалъ онъ монотонно, скучно, и при чтеніи еще рѣзче выказывалось его неправильное произношеніе. Раздалось нѣсколько громкихъ зѣвковъ. Решманъ не обратилъ на это никакого вниманія, дочиталъ до конца класса, потомъ сошелъ съ каѳедры, кивнулъ головою и степенно, важно вышелъ.

Это былъ послѣдній урокъ въ тотъ день; пансіонеры должны были идти пить чай, а мы, приходящіе, расходились и разъѣзжались по домамъ. Но на этотъ разъ никто изъ четвертаго класса какъ-то не спѣшилъ въ столовую, всѣ мялись на своихъ мѣстахъ, въ смущеніи и нерѣшительности; даже армяне — и тѣ не трогались.

— Господа! — вдругъ крикнулъ я, чувствуя, какъ у меня что-то подступаетъ къ горлу. — Что-жъ это такое? неужели мы допустимъ?! Неужели мы ничѣмъ не выразимъ нашего уваженія кт Александру Капитонычу и такъ и склонимся передъ этимъ Решманомъ, который даже не умѣетъ говорить по-русски, читаетъ по тетрадкѣ и еще сразу, не зная насъ, начинаетъ грозить намъ?!

Мгновенно вокругъ меня образовалась густая толпа товарищей.

— Конечно, нѣтъ… это Богъ знаетъ что такое!.. И такъ вдругъ, почти передъ экзаменомъ, вѣдь, всего меньше мѣсяца остается… это такое оскорбленіе Иванову! — кричали со всѣхъ сторонъ.

— Что же ты думаешь, Веригинъ?

Я, собственно говоря, ничего еще не думалъ; но нужно было отвѣтить — и я, не задумываясь, сказалъ:

— Прежде всего сдѣлаемъ складчину и поднесемъ Александру Капитонычу какую-нибудь вещь на память о насъ и въ знакъ нашей любви къ нему и уваженія. Согласны вы съ этимъ?..

— Согласны! согласны! — хоромъ отвѣчалъ весь классъ.

— Затѣмъ, — продолжалъ я, разгорячаясь: — Решмана этого нужно осадить, такъ, чтобы онъ много о себѣ не думалъ; такого учителя, который не умѣетъ преподавать, намъ не нужно! докажемъ ему, что у него мы не хотимъ учиться.

— Отлично, отлично! Такъ, конечно! — кричалъ классъ.

— Завтра сговоримся, — рѣшилъ я, увидя, что въ дверь входитъ надзиратель.

Все стихло, пансіонеры устремились въ столовую пить чай. Я уѣхалъ домой взволнованный, въ нервномъ возбужденіи.

На слѣдующія день все было рѣшено въ подробностяхъ. Прежде всего классъ собралъ довольно значительную по нашимъ средствамъ сумму, и большинство голосовъ высказалось за то, чтобъ былъ заказанъ красивый перстень съ вырѣзанными внутри словами: «Уважаемому А. К. Иванову отъ четвертаго класса».

Заказать перстень было поручено мнѣ. Затѣмъ рѣшили: въ слѣдующій классъ исторіи Решману урока не отвѣчать, вести себя шумно и неприлично. Весь классъ далъ слово не отступать отъ этой программы.

И вотъ пришелъ ожидаемый часъ. Решманъ появился спокойный и чѣмъ-то, видимо, довольный.

Классъ дѣлалъ видъ, что совсѣмъ его не замѣчаетъ. Онъ раскрылъ журналъ и вызвалъ:

— Венде!

Разомъ поднялись и опустились съ грохотомъ всѣ пюпитры класса, такъ что учитель даже невольно вздрогнулъ. Затѣмъ все стихло, и къ каѳедрѣ подошелъ Венде, маленькій, толстый и широкоплечій курчавый мальчикъ, сынъ извѣстнаго въ то время въ Москвѣ генерала, и спросилъ:

— Что вамъ угодно?

— Извольте отвѣчать вашъ урокъ.

— Я его не знаю…

Решманъ поднялъ брови, пристально взглянулъ на Венде и поставилъ ему въ журналѣ нуль. Мальчикъ спокойно возвратился на свое мѣсто. Неистовый шумъ поднялся на заднихъ скамейкахъ, пюпитры хлопали, книги летали. Решманъ продолжалъ дѣлать видъ, что ничего не замѣчаетъ.

— Вертоградовъ! — вызвалъ онъ.

У каѳедры очутился выросшій изъ своего сюртучка здоровенный мальчикъ лѣтъ пятнадцати, съ нахальнымъ выраженіемъ лица и торчавшими вихрами. Это былъ сынъ священника, записной лѣнтяй и шелопай, способный на всякія некрасивыя вещи, но во всякомъ случаѣ ничего и никого не боявшійся. Онъ выставилъ впередъ нижнюю губу съ самымъ дерзкимъ выраженіемъ и объявилъ:

— Я тоже не знаю урока.

— И вамъ нуль! — спокойно замѣтилъ учитель.

Вертоградовъ въ три прыжка очутился на своемъ мѣстѣ и пронзительно мяукнулъ.

Решманъ внимательно разглядывалъ журналъ и, наконецъ, произнесъ:

— Веригинъ!

Я подошелъ спокойно и объяснилъ, что отвѣчать урока не буду.

— Вы не знаете?

— Нѣтъ, знаю, тѣмъ болѣе, что вы ничего новаго не разсказали, все это мы уже прошли съ господиномъ Ивановымъ.

— Такъ отчего же вы не желаете отвѣчать? Я васъ вызвалъ именно потому, что вотъ у васъ въ журналѣ только стоятъ все пять съ крестомъ!

Решманъ поставилъ и мнѣ нуль, а рядомъ большое nota bene

— Что же это вы, сговорились?

Я вспыхнулъ.

— Да, — сказалъ я:- мы съ младшаго класса учились у господива Иванова, мы его любимъ и уважаемъ… Теперь намъ не дали докончить съ нимъ четвертый классъ — это оскорбительно и для него, а для насъ.

— А я тутъ при чемъ? — съ усмѣшкой замѣтилъ Решманъ. — Такъ вы не хотите отвѣчать?

— Никто вамъ не отвѣтитъ…

— Вотъ какъ! Ну, это увидимъ.

Я вернулся на свое мѣсто и хлопнулъ пюпитромъ. Гвалтъ и шумъ поднялся страшный. Но вдругъ Решманъ ударилъ кулакомъ по столу и крикѣулъ:

— Молчать! Не шумѣть, не то всему классу будетъ плохо!

Въ этомъ никѣмъ нежданномъ окрикѣ сказалась большая сила самоувѣренности. Всѣ, глядя на этого учителя, думали, что онъ смутился, даже струсилъ, — и вдругъ такъ кричитъ! Въ классѣ мгновенно стихло. Вызванный Решманомъ ученикъ, Мамиконіанцъ, или въ русскомъ переводѣ — Мамиконовъ, хотя не особенно твердо, но все-же отвѣчалъ урокъ своимъ гортаннымъ говоромъ.