Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894

• Название: Закулисная хроника. 1856 — 1894
• Автор: Александр Нильский
• Жанр: Биографии и Мемуары

Нильский Александр Александрович — известный артист (настоящая фамилия — Нилус). Родился в 1841 г. Учился в Санкт-Петербургском театральном училище, по окончании которого принят в Александринскую труппу и стал играть роли героев и любовников, подвергаясь нападкам печати, отказывавшей ему в горячности и видевшей в нем артиста, вполне подходящего на амплуа фатов и простаков. Критика стала доброжелательной, когда Нильский перешел на роли резонеров. Пребывая на Александринской сцене с 1858 г. по 1883 г. и с 1892 г. по 1897 г., Нильский переиграл множество ролей — от Гамлета, Карла Моора («Разбойники», Фердинанда («Коварство и любовь»), Годунова и Иоанна Грозного («Смерть Иоанна Грозного») до второстепенных и даже эпизодических лиц в комедиях и драмах В. Крылова, П. Гнедича, Н. Соловьева, Островского, Тургенева, всегда твердо зная роль. Нильский известен был по своим гастролям и провинции. В 1889 — 92 г. он был антрепренером Александровского театра в Гельсингфорсе. Ему обязана была отчасти М.Г. Савина своим дебютом на Александринской сцене. В «Историческом Вестнике» 1893 — 94 годов и 1899 г. напечатаны «Воспоминания» Нильского (отдельно под заглавием «Закулисная хроника»).

---

И еще небольшие стихи Каратыгина, который потому только и сказал их, что к нему слишком усердно все приставали с просьбою откликнуться на общее торжество. Он привстал и прочел следующее, вызвавшее бурю аплодисментов, стихотворение:

«Сосницкий, что тебе здесь многие сказали,
Добавить к этому найдется что едва ли.
И я бы, может быть, прочел тебе стихи,
Да не напомнить бы Демьяновой ухи.
Так попросту, без длинного куплета,
Скажу одно: будь здрав на многи лета».

После обеда начались танцы, в разгаре которых все пристали к Сосницкому, чтобы он сам протанцевал мазурку в которой в прежние времена не знал себе соперников. Как это ни было ему трудно, однако он уступил общему желанию и лихо протанцевал два или три тура. По этому случаю все присутствующие громко выражали ему свое одобрение восторженными восклицаниями и аплодисментами. В конце-концов юбиляра до того замучили, затормошили, не давая ему ни одной минуты вздохнуть свободно, что он, улучив момент, схватил меня за руку и тихо проговорил:

— Послушай, мой друг, выручи меня: проведи как-нибудь незаметно в уборную. Еще немного и… я не знаю, что может со мной случиться. Проведи, дай освежиться… Все, не исключая даже лакеев, смотрят на меня, как на какое-нибудь чудовище!

Вскоре после юбилейного торжества он созвал к себе почти всех участвовавших в нем и сделал роскошное угощение. В гостиной же своей устроил нишу, декорированную красным сукном, и в ней красиво расставил все полученные им подарки, венки, адресы и пр. [11].

XV

Сосницкий у себя дома. — Его «субботы». — Времяпрепровождение на вечерах Сосницкого. — Летняя резиденция Ивана Ивановича. — Лабиринт. — Память Сосницкого. — Оговорки Сосницкого. — Недоразумение. — 60-летний юбилей Сосницкого.

Сосницкий вообще был хлебосольным и гостеприимным хозяином. С незапамятных времен каждую субботу дом его был переполнен народом. Этот порядок он строго сохранял до последних дней жизни. А в старину, как говорили, даже болезнь хозяина или хозяйки не мешала собираться гостям на «субботники» Ивана Ивановича, который, лежа в постели, требовал, чтобы пришедшие обедали, играли в карты и без малейшего стеснения веселились.

В прежние годы жур-фиксы Сосницкого усердно посещали Пушкин, Гоголь, Грибоедов и мн. др. Так же охотно бывали у него некоторые из высокопоставленных лиц и вся своя закулисная братия всех трупп, не исключая самых мелких служителей искусства. Все были радушно принимаемы добросердечным Иваном Ивановичем. В мое время постоянными посетителями суббот Сосницкого были между другими П. А. Каратыгин, генерал Севербрик и некто Коведяев.

Генерал ничего выдающегося из себя не представлял, но Коведяев отличался «обжорством». Он обладал изумительным аппетитом, повергавшим в ужас всех и каждого. Являясь аккуратно по субботам к Сосницкому, Коведяев усаживался около закусочного стола, на котором часа за два до обеда появлялись вина, водки и различные закуски. Все время, вплоть до обеда, он не переставал уничтожать «гастрономическую выставку» [12] и потом прямо из-за закусочного стола переходил к обеденному. Обед обыкновенно состоял из пяти солидных блюд. Тут он был, как говорится, в своей тарелке. Каждого подаваемого кушанья он отведывал «увеличенной порцией» и любил повторения. Несмотря на свой вместительный желудок, Коведяев был худ и с первого взгляда вообще не внушал подозрений относительно обжорства. Однажды за обедом у Ивана Ивановича, когда Коведяев был в особенном ударе и поедал все остававшееся на блюдах с большим воодушевлением, кто-то так заинтересовался им, что не мог оторвать глаз от этого феноменального едока. Коведяев на минуту оторвался от своего усердного занятия и спросил нескромного наблюдателя:

— Чего вы так уставились на меня?

— Простите, удивляюсь и завидую вашему аппетиту.

— Удивляетесь?! — самодовольно воскликнул Коведяев. — A что бы вы сказали, если б знали меня прежде? Вот уж могу похвастаться, что Бог не обидел меня желудком, и я действительно кушаю изрядно. Но все это не то, что было прежде…

— Неужели вы имели больший аппетит?

— Н-да-с!.. Да вот как вам понравится, милостивый государь, такое пари, которое я выиграл однажды за обедом в знакомом доме? Я взялся съесть персонально целое блюдо свиных котлет, приготовленных на двадцать три человека. Спорили, что я их не осилю, а я самым спокойным образом уложил их в желудок и ни малейшей тяжести не почувствовал.

— Действительно, это заслуживает удивления.

— Разумеется, удаль с годами поулеглась. Теперь я не тот… Такую массу свиных котлет мне ныне уже не съесть, но телячьих столько же во всякое время одолею, После обеда многие из гостей ложились спать, некоторые, не стесняясь, даже на постель самого хозяина. Сам же он имел обыкновение отдыхать на маленьком диване в своем кабинете. Для тех же, кто бодрствовал, ставились ломберные столы, и начиналась игра в вист или бостон. Дамы занимались игрою в лото, на фортепиано, некоторые пели романсы, а иногда — составлялся хор, исполнявший русские песни. Вечером вновь подавалась закуска, и вслед за ней обильный ужин.

Расходились гости весьма поздно, а некоторые заигрывались в карты даже до утра. В этих случаях Сосницкий, не обращая ни на кого внимания, уходил спать. Встав же утром и видя, что гости еще не разошлись, он с упреком говорил им:

— Как же вам не стыдно, господа, вы до сих пор не спросите себе кофе, или чаю? Ведь уж скоро десятый час! Федот [13], что же ты, братец, одурел что ли? Не подаешь гостям чего-нибудь горяченького? Живей неси кофе и чаю!

Летом Иван Иванович проживал в Павловске, где у него, была постоянная дача, и где он считался старожилом. Он любил рассказывать всем о преимуществах Павловска и всегда восторгался видами. Узнав как-то в разговоре, что я никогда не бывал Павловске, он не без ужаса всплеснул руками и велел мне как можно скорее посетить его на даче.

— Я тебе все его прелести покажу! Ты изумишься… Наш Павловск лучше всякой Швейцарии.

Я приехал, по его желанию, к нему вечером, нарочно для того, чтобы ночевать и рано утром со свежими силами отправиться с ним обозревать достопримечательности этого великосветского города.

Дача у Сосницкого была очень невелика. Находилась она в Медвежьем переулке и была окружена скудным садиком и большим забором, скрывавшим ее от глаз мимо проходивших. Ее существенный недостаток заключался в сырости, но Иван Иванович на это не претендовал, говоря, что летом сырость даже благодетельна, она мол парализует несносную жару…

Постель мне приготовили в гостиной, находившейся рядом с его спальней. После ужина Сосницкий пожелал мне спокойной ночи и предупредил:

— Ложись, братец, спать пораньше. Не мешкай и не думай заниматься чтением. Завтра я подниму тебя рано, и мы отправимся на прогулку с наступлением зари. Если ты действительно не видал Павловска, то должен его рассмотреть основательно, серьезно. То, что ты увидишь тут, никогда подобного не увидишь. Например, я проведу тебя в парк и покажу лабиринт, какого нигде нет в целом мире. Мне-то он знаком как свои пять пальцев, а вот попробуй-ка кто-нибудь один туда забрести…

— Что же, не выйти из него?

— Никогда!

Мы распростились и разошлись.

Утром была пасмурная погода, так как всю ночь шел дождь. При такой погоде, как известно, крепко спится, в особенности если в комнате температура низкая. Вдруг около шести часов Сосницкий толкает меня в бок, приговаривая:

— Вставай же, вставай же, братец! Пора!

Открываю с трудом глаза и вижу пред собою уже совершенно одетого и готового на прогулку Ивана Ивановича.

— Помилуйте, — говорю я недовольным голосом, дрожа от холода, — еще совсем темно, да, кажется, и дождь льет…

— Что ты выдумываешь, братец, какой дождь? Так немножко накрапывает… Время самое настоящее, скоро седьмой час… Вставай, вставай, нечего нежиться-то да дурачиться…

Не зная, чем отговориться от ранней прогулки, я привстаю, оглядываюсь кругом и, не видя своих сапог, говорю:

— Иван Иванович, я не могу встать… сапог нет… Их взяли чистить и еще не приносили.

— Ах, какой дурак этот Федот, — с раздражением произнес Сосницкий. — Погоди, я сейчас распоряжусь.

Он ушел. Я с наслаждением закутался в одеяло и снова стал было засыпать, но вскоре опять около меня появился Иван Иванович с моими сапогами в руках.

— Вот тебе сапоги, вставай и пойдем…

Я поднялся и взглянул в окно. На улице стояла непроходимая грязь, и шел дождь.

— Иван Иванович, я ведь испорчу свое платье и новую шляпу, только что вчера купленную. Нельзя ли отложить нашу прогулку?

— Вздор, братец, вздор. Дождь не большой и, кроме того, он сейчас перестанет. А что касается платья и шляпы, так не беспокойся, я тебе дам и мое пальто и мою шляпу, которые не боятся никакой погоды.