Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894

• Название: Закулисная хроника. 1856 — 1894
• Автор: Александр Нильский
• Жанр: Биографии и Мемуары

Нильский Александр Александрович — известный артист (настоящая фамилия — Нилус). Родился в 1841 г. Учился в Санкт-Петербургском театральном училище, по окончании которого принят в Александринскую труппу и стал играть роли героев и любовников, подвергаясь нападкам печати, отказывавшей ему в горячности и видевшей в нем артиста, вполне подходящего на амплуа фатов и простаков. Критика стала доброжелательной, когда Нильский перешел на роли резонеров. Пребывая на Александринской сцене с 1858 г. по 1883 г. и с 1892 г. по 1897 г., Нильский переиграл множество ролей — от Гамлета, Карла Моора («Разбойники», Фердинанда («Коварство и любовь»), Годунова и Иоанна Грозного («Смерть Иоанна Грозного») до второстепенных и даже эпизодических лиц в комедиях и драмах В. Крылова, П. Гнедича, Н. Соловьева, Островского, Тургенева, всегда твердо зная роль. Нильский известен был по своим гастролям и провинции. В 1889 — 92 г. он был антрепренером Александровского театра в Гельсингфорсе. Ему обязана была отчасти М.Г. Савина своим дебютом на Александринской сцене. В «Историческом Вестнике» 1893 — 94 годов и 1899 г. напечатаны «Воспоминания» Нильского (отдельно под заглавием «Закулисная хроника»).

---

— У вас на петербургской сцене есть два хороших актера под одинаковым именем: «ем Максимов» и «пью Максимов».

— Этот каламбур будет понятен, если припомнить слабость Алексея Михайловича к вину.

М. А. Максимов был актером «по любви к искусству». На театральные подмостки он забрался без всяких Корыстных целей, так как при поступлении на сцену был весьма состоятельным. Михаил Андреевич происходил из богатой купеческой семьи Лоскутовых. Свою закулисною карьеру он начал в провинции будучи молодым человеком. Я же застал его на Александринской сцене уже довольно пожилым, хотя все еще продолжавшим играть молодых повес и вторых любовников, преимущественно военных. Почему-то режиссеры поручали ему эти неподходящие для него роли и совершенно не принимали во внимание того, что он не только на сцене, но и в жизни постоянно носил парик.

Михаил Андреевич был до смешного самолюбив и щепетилен. Он не допускал никаких «но» при рассуждении об его актерском даровании, а тем более не терпел никаких замечаний, даже самого невинного свойства, по поводу исполняемых им ролей. Он считал себя выдающимся талантом и не признавал критики, считая ее неуместной, если она не была в его пользу. Максимов вечно жаловался на директора, на начальника репертуара, на режиссера, обвиняя их всех в интриге, в неумении располагать силами, в недосмотре. Всегда плакался на то, что его не выпускают в его лучших и любимых ролях, в которых будто бы он мог иметь колоссальный успех и тем способствовать увеличению сборов. Но зато, когда давали ему сыграть Хлестакова (в «Ревизоре») или Чечоткина (в вод. «Харьковский жених»), Михаил Андреевич был в неописуемом восторге и после спектакля устраивал у себя ужин для приятелей, охотно праздновавших вместе с ним эти редкие события.

Однажды явился он к директору A. М. Гедеонову и стал жаловаться на свою горькую участь: хороших ролей не поручают, в несомненное дарование его не верят и без всякой причины «затирают», почему-то опасаясь дать ему ход. Гедеонов разжалобился и участливо спросил:

— Чего же ты хочешь? Прибавки, что ли?

— Зачем она мне? Я так мало работаю, что скоро не буду стоить и того, что получаю ныне.

— Так чего же тебе?

— Предоставьте, ваше высокопревосходительство, возможность отличиться. Разрешите сыграть роль Нино в трагедии «Уголино!»

— Директор, нимало не споря, разрешил.

К общему удивлению, эту известную пьесу доброго старого времени поставили в репертуар. Максимов торжествовал и заранее предвкушал выдающийся успех, который долженствовал разом поднять его закулисные фонды. Наступил спектакль, но что это был за несчастный спектакль для добродушнейшего Михаила Андреевича! Прежде всего, совершенно неожиданно для самого себя, свою дебютную роль он сыграл пьяным. Случилось это таким образом: для подкрепления голоса он вздумал во время спектакля пить «гоголь-моголь», заправлявшийся слишком большим количеством рома; наглотавшись этого снадобья, он захмелел и чуть ли не с третьего акта стал путаться в репликах, перевирать роль и, к довершению всего, в одной из горячих сцен как-то ухитрился потерять с ноги башмак. В общем, переконфуженный и посрамленный, он едва окончил спектакль, о котором никогда без негодования не мог вспомнить.

Не видя ничего отрадного на сцене, Михаил Андреевич начал настойчиво хлопотать о назначении ему полной пенсии, на которую в сущности не имел права, так как она еще не была им выслужена. Однако его старания увенчались успехом: он получил «отставку по болезни», и потому ему не отказали в пенсии. Покинув Александринский театр, Максимов удалился на службу в Одессу, где обжился, разжился и сделался собственником дорогого театрального здания.

Вскоре после отставки я встретился с ним на Невском проспекте. Он имел необычайно восторженный вид. Дружески расцеловавшись со мной, Михаил Андреевич с присущим ему пафосом воскликнул:

— Знаете ли, милый друг, какую радостную весточку я сейчас получил?

— Нет, не знаю.

— Мне назначена пенсия! Без всяких препирательств и умаливаний я делаюсь пенсионером… и ведь, представьте себе, незаконным…

— Поздравляю…

— Спасибо, дорогой!.. Вот все бранят Павла Степановича (Федорова), а он между тем превосходнейшая, милейшая, любезнейшая личность. Он мой благодетель; исключительно только ему я обязан тем, что могу, наконец, уехать в Одессу и навсегда покинуть тошный для меня Питер.

— Что же такое сделал для вас Федоров?

— Как что? Он дал обо мне прекрасный отзыв: он признал меня сумасшедшим и уговорил докторов подтвердить это. Вот, батенька, счастье-то! И если бы не Федоров, то мне бы никогда не додуматься до сумасшествия, все бы считал себя дураком с здравым умом и твердою памятью.

Во время службы его на императорской сцене почему-то все военные роли всегда поручались ему. Это было его собственное, неотъемлемое амплуа, и нужно отдать ему справедливость, он бывал весьма типичным офицером и умело носил военный мундир.

Кстати. Заговорив о «специальном амплуа» Максимова, я припомнил очень характерный эпизод из жизни известного антрепренера и актера М-ва, который однажды перенес большие неприятности из-за военного мундира. Дело происходило в Саратове, в начале 60-х годов. М-в играл молодого гарнизонного офицера в пьесе П. Д. Боборыкина «Однодворец». Офицер этот выведен автором в непривлекательном виде: он и плутоват, и глуповат.

Приготовляясь к постановке «Однодворца», М-в выпросил у одного знакомого местного гарнизонного офицера его полную форму, чтобы появиться в ней на сцене. Офицер, не задумываясь, одолжил ему просимое. Наступил спектакль. В один из антрактов вдруг появляется за кулисами военно окружной начальник и отчетливо грубым голосом произносит, адресуясь к М-ву:

— Я с вами в одном полку служить не желаю!

М-в, не вникнув сразу в смысл этой фразы, недоумевающе ответил:

— Да, кажется, ваше превосходительство, мы с вами в одном полку и не служим.

Начальник, еще более возвышая голос, повторил:

— Я вам говорю, что с вами в одном полку служить не желаю… и это докажу…

М-в опять что-то хотел возразить, но генерал смерил его свирепым взглядом и быстро удалился.

На другой день М-ва экстренно требует к себе губернатор. М-в поспешно отправляется к нему и застает его крайне встревоженным. Не успел антрепренер переступить порога, как губернатор набросился на него с упреком:

— Что вы вчера наделали в театре?! Как вас угораздило?! Ведь это скандал!!

— Какой скандал? Что я наделал?

— Да как же не скандал, ведь вы вчера вышли на сцену в настоящей гарнизонной форме здешнего батальона?

— Ну, так что ж?

— A то же, что окружный генерал так возмущен, что хочет об этом довести до сведения высшего начальства в Петербург. Об этом он известил меня сегодня рано утром. Если вы сию же минуту не поправите дела своим извинением, то простите, при всем моем к вам расположении, я буду обязан приостановить ваши представления.

Дело принимало серьезный оборот. М-в прямо от губернатора отправился к генералу и чистосердечно покаялся в своем необдуманном поступке.

— Клянусь, ваше превосходительство, что, надевая гарнизонный мундир здешнего баталиона, я не имел умысла оскорбить его изображением антипатичной личности. Я позволил себе надеть его на себя только потому, что никакого другого мундира не имел под руками. Вам, вероятно, не безызвестно, как скуден гардероб провинциального театра.

— Не мое дело-с! Для меня лично ваши извинения не представляют никакой ценности. Вы должны извиниться перед всем обществом гарнизонных офицеров, только в таком случае я не прибегну к мерам строгости. Не угодно ли послезавтра в 10 часов утра приехать в казармы?!

Через день М-в был в казармах. Все офицеры были в сборе. К назначенному часу приезжает и грозный генерал.

— Господа, — обратился он к офицерам, — вот пред вами тот актер, который три дня тому назад на сцене здешнего театра фигурировал в мундире нашего полка. Он изображал офицера с мерзейшими качествами и этим, конечно, нанес оскорбление всем нам. Теперь он просит у вас извинения. Если вы его не простите, он за свой необдуманный поступок жестоко поплатится. Я это пообещал ему в тот же вечер и, разумеется, приведу в исполнение свое обещание, так как я шутить не люблю… Говорите: извиняете вы его, или нет?

Офицеры смущенно переглянулись. Генерал нетерпеливо повторил:

— Ну, что же, извиняете, что ли, или нет?

Те в один голос проговорили:

— Извиняем!

М-в облегченно вздохнул, и недоразумение это счел вполне исчерпанным, но генерал не дал ему насладиться приятным впечатлением.

— Ну-с, это дело поконченное, — сказал он, обращаясь к актеру, — и я очень рад, что гг. офицеры прощают вам вашу оплошность, но это, однако, не освобождает вас от обязанности назвать во всеуслышание фамилию того из них, который предал вам свой мундир для публичного осмеяния.