Евгений Марков - О романе «Преступление и наказание»

• Название: О романе «Преступление и наказание»
• Автор: Евгений Марков
• Жанр: Критика

Евгений Львович Марков (1835–1903) — ныне забытый литератор; между тем его проза и публицистика, а более всего — его критические статьи имели успех и оставили след в сочинениях Льва Толстого и Достоевского.

---

А между тем нет человека, не исключая его сестры, его матери, его друга, которых он действительно любил, ради которых он понёс бы хоть какое-нибудь лишение, не только страдание.

Даже эту, растрогавшую его, бедную Соню он безжалостно дразнит и смущает: в день смерти её отца он утешает её предсказанием, что и её скоро свезут в больницу, что маленькая сестра её, Поля, тоже сделается проституткою, как и она.

«— Нет, нет! не может быть, нет! — как отчаянная, громко вскрикнула Соня, как будто её вдруг ножом ранили, — Бог такого ужаса не допустит!

— Других допускает же.

— Нет, нет, её Бог защитит, Бог! — повторяла она, не помня себя.

— Да, может, и Бога-то совсем нет, — с каким-то даже злорадством ответил Раскольников, засмеялся и посмотрел на неё».

Со всем тем он искренне считал Соню великою грешницею и говорил ей в глаза: «Как этакой позор и такая низость в тебе рядом с другими противоположными и святыми чувствами совмещаются? Ведь справедливее, тысячу раз справедливее и разумнее было бы прямо головой в воду и разом покончить!»

Себе он однако не задал такого вопроса и не прибегал к такому исходу, хотя бы, казалось, и был к тому некоторый повод.

Напротив, он очень негодует на Соню, когда та советует ему повиниться и покаяться в убийстве.

«В чём я виноват перед ними? — говорит он. — Зачем пойду? Что им скажу? Всё это один только призрак… Они сами миллионами людей изводят, да ещё за добродетель почитают. Плуты и подлецы они, Соня!.. не пойду».

В другом месте он так смотрит на совершённое им дело:

— Преступление? Какое преступление? — вскричал он вдруг, в каком-то внезапном бешенстве. — То, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку-процентщицу, никому не нужную, которую убить — сорок грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление? Не думаю я о нём и смывать его не думаю. И что мне тычут со всех сторон: «преступление, преступление!» Только теперь вижу ясно всю нелепость моего малодушия, теперь как уже решился идти на этот ненужный стыд! Просто от низости и бездарности моей решаюсь…

— Если бы мне удалось, то меня бы увенчали, а теперь в капкан! — горячо уверяет он свою сестру. Ведь всё равно же кровь «льётся и всегда лилась на свете, как водопад», всё равно ж «её льют как шампанское, венчают за неё в Капитолии и называют потом благодетелем человечества».

А между тем трудно отыскать даже какой-нибудь намёк на благодеяние в замысле Раскольникова. В минуту искренности он сам признаётся Соне:

«Не для того, чтобы матери помочь, я убил, — вздор! Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества, — вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного…

Мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу? Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею…»

Это признание всецело разоблачает хаотическую психию Раскольникова. В сущности, в нём не жило даже страсти, даже ненависти, не только любви. В нём был только душевный холод и воспалённость мечты… И над всем этим — необъятное себялюбие. Он не имел никаких ясных целей, не способен был стать и бороться за кого-нибудь, за что-нибудь. Он только мечтал о том, чтобы сознать самого себя в ряду властителей, в ряду право имеющих, чтобы испробовать на опыте, «Наполеон ли он?» А там «стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, всё равно должно было быть», — откровенно объяснял он.

Это — то же циническое равнодушие, с которым Свидригайлов проделывал безразлично, словно насмехаясь над нравственными понятиями людей, то высокий подвиг самоотвержения, то чудовищно грязный грех…

И Раскольникову, и Свидригайлову — мир сам по себе не нужен, противен, достоин одного презрения… Сами они, их самолюбие, их сладострастие — вот единственные кумиры, которым они поклоняются, которых право признают они в этом бессмысленном хаосе человеческой жизни… Но и они нужны им только до тех пор, пока могут выполнять свою службу, пока для них есть какое-нибудь удовлетворение.

Нет этого, пресытилось чрево, затосковала капризная мечта — и разбиваются без жалости последние кумиры!..

1879

Примечания

1

Речь идёт о персонаже романа В.Гюго (1802–1885) «Отверженные» (1862). Роман «Отверженные» Достоевским всегда ставился необычайно высоко; о Жавере он вспомнил, готовя «Дневник писателя» за 1876 год (см.: Т. 24. С. 215). Подробнее о романе Гюго и его значении для «Преступления и наказания» см.: Т. 7. С. 344–345; там же библиография к теме.

2

Персонажи романа «Отверженные».

3

Имеется в виду Дэйвид Юм (1711–1776) — английский мыслитель, агностик; Юм считал существование причинно-следственных связей недоказуемым.