Екатерина Леткова - Первый роман

• Название: Первый роман
• Автор: Екатерина Леткова
• Жанр: Биографии и Мемуары

(в замужестве — Султанова) — русская писательница, переводчица, общественная деятельница конца XIX — начала XX века. Свояченица известного художника К. Е. Маковского, родная тетка Сергея Маковского.

---

Луна уже всплыла высоко и ровно, безъ тѣней, освѣщала большой дворъ, флигель управляющаго и густой цвѣтникъ, разбитый по срединѣ двора. Александръ Николаевичъ сдалъ уже лошадь и бѣжалъ къ женѣ. Она хотѣла сказать что-то, но онъ зажалъ ей ротъ поцѣлуемъ и заговорилъ быстро и нервно:

— Виноватъ, виноватъ… Знаю, что виноватъ. Но представь, мнѣ нужно было обскакать чуть не двадцать верстъ, чтобы придти къ этому убѣжденію. И все отъ того-же: отъ любви! Вы, женщины, этого не понимаете, и обижаетесь. А ты радоваться бы должна.

И онъ цѣловалъ ея руки, а она грустно улыбалась ему и старалась забыть все, о чемъ только что думала…

* * *

— Такъ ты очень его любила? — неожиданно спросилъ онъ, когда они сѣли на балконѣ, залитомъ луннымъ свѣтомъ.

— Кого?

— Да я не знаю… Вотъ того, про котораго ты такъ серьезно мнѣ объявила сегодня, что любила…

Она молчала, а онъ опять безпокойно смотрѣлъ на нее.

— Что же ты молчишь?

— Я не знаю, что отвѣтить… Я даже не знаю, была ли это любовь? Такъ что-то такое свѣтлое и милое…

— Кто же онъ?

— Не знаю…

— А какъ фамилія?

— Тоже не знаю.

— Ну это одна изъ твоихъ фантазій…

— Можетъ быть.

— А ты все-таки разскажешь мнѣ? — спросилъ онъ ласково и шутливо.

— Попытаюсь… Только ты не вышучивай и не вставляй своихъ объясненій.

— Попытаюсь, — сказалъ онъ въ ея тонъ.

— Ты вѣдь знаешь, что мы жили въ N. Я училась въ гимназіи и сестры тоже… Чему ты смѣешься?

— Продолжай, продолжай… Только, пожалуйста, безъ вступленій и заключеній, какъ въ ученическихъ сочиненіяхъ.

— Да я хочу все по порядку… — Ну слушай же…

И она, точно готовясь на что-то важное, сѣла глубоко въ кресло, подняла голову кверху и заговорила…

— На лѣто мы никогда не уѣзжали изъ города. Отецъ служилъ, мама не хотѣла оставить его безъ семьи, и мы всѣ сидѣли около нихъ… Нашъ домъ выходилъ на бульваръ и у насъ былъ громадный балконъ, густо заставленный цвѣтами… Мама не любила, чтобъ насъ видѣли всѣ, кто проходилъ по бульвару, поэтому и заставила густо, густо… Вотъ, тутъ, за этими цвѣтами я и сидѣла цѣлыми часами съ книгой… Всѣ думали, что я читаю, а я не много читала, все больше слушала или думала о своемъ… У насъ постоянно бывали гости, молодые люди: инженеры, лѣсничіе, офицеры… Они ухаживали за старшими сестрами, а мнѣ было скучно съ ними. Говорили они все одно и тоже и объ одномъ и томъ же, или, вѣрнѣе, объ однѣхъ и тѣхъ-же… Знаешь, въ провинціи: каждая семья заключена въ извѣстный кругъ, въ которомъ она обречена вертѣться… И всѣ интересы не выходятъ за предѣлы этого круга и тѣхъ, кто заключенъ въ немъ… Я сидѣла на балконѣ и сквозь растенія видѣла другую жизнь: передо мной ходили какіе-то люди, волновались какими-то волненіями, и я все время прислушивалась, чѣмъ они живутъ, что привлекаетъ ихъ къ жизни.

— Воображаю, чего наслушалась! — замѣтилъ Александръ Николаевичъ.

— Не перебивай, пожалуйста… Мнѣ именно сейчасъ такъ отрадно вспомнить тотъ нашъ балконъ съ запахомъ резеды и душистаго горошка, наши теплые, темные, совершенно черные вечера… Сзади меня — освѣщенныя окна нашей квартиры, гдѣ идетъ своя жизнь, такъ знакомая мнѣ; а впереди тьма и въ ней движутся какія-то тѣни, и я слышу, чѣмъ волнуются онѣ. Противъ нашего дома на бульварѣ была скамейка и вотъ съ нея-то и доносились до меня разговоры… Разъ — это было въ полѣ, вечеръ былъ особенно теплый и темный, я вышла на балконъ изъ душной столовой, гдѣ около самовара шумно болтали и смѣялись сестры и гости. Со скамейки до меня донесся молодой мужской голосъ:

«Вы всѣ, говорилъ онъ, ушли въ „людское“, въ свое или чужое — это все равно. Оттого у васъ и нѣтъ настоящаго подъема духа… Вы точно не желаете сознать, что высшее благо и назначеніе человѣка — это разумѣніе — насколько оно ему доступно — всего, а не сведеніе этого всего къ своему муравейнику»…

Меня сразу заинтересовалъ этотъ разговоръ, и я пробралась на свое мѣсто за цвѣтами и сѣла. Въ это время по бульвару прошла какая-то шумная толпа и заглушила то, что говорилось на скамьѣ. Когда все умолкло, я опять услышала тотъ же голосъ:

«Поймите, какъ неважно все, что связано со своимъ „я“ и „я“ себѣ подобныхъ», — говорилъ онъ.

А чей-то женскій голосъ прервалъ его:

«Это проповѣдь индиферентизма и бездушія»…

«Вовсе нѣтъ! Имѣйте благородные инстинкты и дѣлайте только крупныя, только доблестныя дѣла. Или — по меньшей мѣрѣ — стремитесь къ нимъ, но не давайте миражу человѣческихъ дѣлъ такъ всецѣло владѣть собою»…

Юлія Сергѣевна замолчала и задумалась. Мужъ тихо сказалъ:

— Дальше?

— Я слушала, затаивъ дыханіе, и боялась проронить хоть одно слово. И помню, до сихъ поръ все, что онъ говорилъ… И помню, какъ мнѣ казалось, что онъ говорилъ со мной, и какъ было непріятно, когда кто-то третій, сидѣвшій на скамейкѣ, сказалъ:

«Не пора ли домой, Елена? Нашъ Григорій поѣхалъ на своемъ конькѣ, не догонишь».

— И сразу все стихло. Они ушли молча, а я долго сидѣла за моими цвѣтами и перебирала въ головѣ все, что слышала.

— На другое утро ужъ я проснулась съ какимъ-то пріятнымъ чувствомъ… Бываетъ такъ иногда: не сознаешь еще, что есть пріятное, а какъ-то чувствуешь, что оно есть… Весь день прошелъ въ ожиданіи вечера. Наши всѣ ушли «на музыку» въ городской садъ, а я, подъ какимъ-то предлогомъ, осталась дома. Весь вечеръ я сидѣла на балконѣ и ждала. Кого, чего ждала? — не знаю… И на третій и на четвертый вечеръ я не слыхала знакомыхъ голосовъ. Я уже перестала ждать, когда случайно, выйдя на балконъ съ кѣмъ-то изъ своихъ, я услыхала бодрый громкій разговоръ… Я сейчасъ же узнала его голосъ… Я услыхала только отдѣльныя слова, но мнѣ показалось, что онъ говоритъ о чемъ-то необыкновенномъ. И когда онъ прошелъ, я еще долго слышала его голосъ и всѣми думами летѣла за нимъ…

— И все это, не видя «его»? — съ насмѣшкой спросилъ Александръ Николаевичъ.

— Я увидѣла его очень скоро… Мы шли съ тетей Машей и она разсказывала мнѣ про Москву, про свои выѣзды, про свои успѣхи, ужъ не помню хорошо о чемъ, но только помню, что она говорила — какъ всегда — о себѣ… Вдругъ я услыхала сзади знакомый голосъ. По узкому тротуару, за нами кто-то шелъ и не обгонялъ. Я прислушалась.

«Да, пресмыкающіяся!.. — горячо говорилъ онъ. — Вѣчно ползать по землѣ… Всю жизнь не отрываться отъ нея ни на минуту, чтобы въ нее-же уйдти… Конечно, пресмыкающіяся!.. и вы будете такая же, если не вырветесь отсюда…»

Я невольно обернулась и увидала человѣка лѣтъ двадцати трехъ-четырехъ, высокаго, худого, очень сутуловатаго, съ рѣдкой русой бородкой и длинными жидкими волосами. Меня поразилъ его взглядъ изъ-подъ очковъ: внимательный и глубокій, какъ часто бываетъ у близорукихъ… Его спутницу я сначала не разсмотрѣла. Но потомъ, когда они обогнали насъ, я увидала, что она — эта Елена — маленькая худенькая дѣвушка, съ озабоченнымъ лицомъ и угловатыми манерами… Мы шли за ними, тетка говорила мнѣ о своихъ успѣхахъ, а я не сводила глазъ со сгорбленной спины, какъ-то особенно ласково склонявшейся надъ маленькой спутницей. А она… Я уже сразу возненавидѣла ее и все въ ней мнѣ было непріятно: и ея рѣзкіе жесты, и туалетъ слишкомъ нарядный и безвкусный, и — главное — то, что я видѣла, какъ онъ заботится о ней, а она — какъ мнѣ почему-то казалось — мучаетъ его. И я прервала тетку на полсловѣ и взволнованно все разсказала ей. Она весело расхохоталась и дома, за чаемъ разсмѣшила всѣхъ, представила походку моего «героя», его изогнутую спину и говоря какія-то несвязныя слова о крыльяхъ и полетахъ. Сестры добродушно и весело смѣялись, отецъ хохоталъ и нѣсколько разъ повторилъ, всхлипывая отъ смѣха:

«Волосы бахромкой и панталоны съ бахромкой! Идеалъ нашей Юленьки!.. Волосы бахромкой»!..

И онъ опять хохоталъ, и никто не замѣтилъ, какъ мнѣ это было больно… Понятно, что я больше никогда никому не сказала ни слова о «немъ», и когда увидала его еще разъ… это было на вокзалѣ…

— Ты такъ помнишь всѣ разы, когда и гдѣ видѣла его? — спросилъ Александръ Николаевичъ холодно, почти злобно.

— Да я и видѣла его всего два раза… Слушала я его много разъ, а видѣла всего два раза… Почему ты такъ дергаешь плечами? Точно не вѣришь, точно сердишься?.. Я лучше не буду разсказывать.

— Нѣтъ, пожалуйста, говори дальше. Только всю правду… Такъ ты его видѣла два раза?

— Да, два… Но дай мнѣ разсказать ужъ все по порядку… Не знаю почему — но онъ часто сталъ приходить на нашу скамейку: иногда вдвоемъ съ ней, съ Еленой, иногда втроемъ, съ ней и съ ея братомъ… Я любила, когда онъ приходилъ съ ней. Я ненавидѣла эту Елену, но я забывала о ней и всѣ его слова принимала на себя. Ты понимаешь, какъ во тьмѣ они звучали точно для меня… Вѣдь тьма объединяетъ, и чѣмъ глубже эта тьма, тѣмъ тѣснѣе чувствуется связь со всей природой, со всѣмъ, что движется, со всѣмъ міромъ… Можетъ быть, если бы я видала его днемъ, то и я смотрѣла бы больше на его жидкіе волосы, распавшіеся по воротнику бахромкой и на его обтрепанное одѣяніе… Но здѣсь мнѣ не было дѣла ни до чего этого. До меня долетали только слова и то, что они собой означали… Ты понимаешь, какъ это важно не видѣть того, кто говоритъ, не искать объясненія, зачѣмъ это говорится, не считаться ни съ чѣмъ инымъ, кромѣ смысла словъ…