Агилета - Святая с темным прошлым

• Название: Святая с темным прошлым
• Автор: Агилета
• Жанр: Историческая проза

«…Женщины в истории всегда в тени. Если и упадет на какую-нибудь из них отсвет известности, то следует оглядеться по сторонам в поисках мужчины, щедро озаряемого славой. <…>

Однако есть и те, чью роль в судьбе великого человека трудно описать привычными словами. Такой была Василиса Покровская. Кем приходилась она тому, кто озарил ее имя? Она подарила ему жизнь, не будучи его матерью. Она любила его, не став, однако, той, кого привычно именуют «любовница». Она была его спутницей, но спутницей «святой», как ее недоуменно величали. Однако к лику святых ее никто не причислял.

И наверняка можно сказать только одно – она была удивительной женщиной!..»

---

Ведь помимо факта ее замужества, других препятствий к браку между ней и Михайлой Ларионовичем не существовало. Они не приходились друг другу двоюродными братом и сестрой, не являлись крестными родителями одного и того же ребенка, а сестра Василисы не была замужем за братом Михайлы Ларионовича (наиболее абсурдное, на современный взгляд, препятствие, однако же имевшее место: если две семьи уже породнились друг с другом через детей, то другие дети из тех же семей не могли вступать друг с другом в брак). Соответственно, ничто не мешало подполковнику сделать Василисе предложение.

Если бы не одно «но»: насколько допустим с точки зрения семьи и того круга, где вращался Михайла Ларионович, был брак с такой девушкой, как Василиса? Ответ печален и краток: ни насколько. Уж если препятствием к браку дворянина с дворянкой могла стать скудность приданого у девицы или недостаточная ее родовитость, то возможность союза с девушкой неблагородного происхождения не рассматривалась в принципе. Сходились-то не только жених и невеста, сходились два рода: отцы и матери, бабушки и дедушки, да бесчисленные тетки, дядья, двоюродные и троюродные братья и сестры. Попробуй замарай весь длинный шлейф твоей родни позором мезальянса!

Конечно, правила и существуют для того, чтобы время от времени их дерзко нарушали, но отсутствие родительского благословения на брак не влекло за собой ничего хорошего. Конечно, венчали и без него (были б деньги!), но это означало разрыв с семьей, общественное порицание и большие проблемы материального характера.

Быть офицером, что сейчас, что в царское время, отнюдь не означало быть обеспеченным человеком; а те любители кутежей, что сорили деньгами и проматывали тысячи за карточным столом, получали такую возможность благодаря субсидиям от родителей – владельцев крепостных крестьян. Сын-офицер на содержании у папы-землевладельца было нормой, а не исключением. Дворянину должно служить, предпочтительно, в армии – вот сын и служит, а золотых гор за эту службу никто не обещал, разве что выслужится в генералы… И Михайла Ларионович в числе прочих находился на «финансовой игле», держал которую его отец, Ларион Матвеевич. Какой тут брак без благословения, о чем вы?!

Но даже если предположить, что сын уломал бы отца, и тот, скрепя сердце, дал свое благословение, как отнеслись бы к этому союзу сослуживцы Михайлы Ларионовича и его петербургские знакомые? Как минимум, с непониманием: он родовитый дворянин, подполковник на взлете карьеры, и эта, невесть откуда приблудившаяся к армии девица… Чтобы вызвать на себя огонь порицания и насмешек, требовалась обладать большим мужеством, а храбрость в бою, как известно, далеко не всегда сочетается с храбростью в быту. К тому же для Михайлы Ларионовича слово «статус» обладало поистине магической силой.

Однако, однако, однако… Однако женился же граф Шереметьев на бывшей своей крепостной, а сын княгини Дашковой на мещанке, не спросив материнского благословения! Не говоря уже о том, что сам Петр I сочетался браком с прачкой (кстати, бывшей на тот момент замужем за солдатом) и возвел ее на престол. Сильные чувства творят чудеса, при условии, что они действительно сильны. А кто знает, насколько сильны были чувства Михайлы Ларионовича?

Итак, поставленный вопрос остался без ответа. Однако несколько лет спустя на него ответит сама жизнь.

XXII

«…Страждущему сострадать – тяжкий труд, потому как смраден и непригляден занемогший человек подчас бывает, но тем больше очищается душа, коли понуждаешь себя обихаживать его с любовью…»

– Ты ли это, матушка? Вот уж не чаяла тебя в миру увидеть!

Василиса, едва зашедшая в полумрак лазарета и сперва не различившая, кто с ней говорит, залилась краской:

– Здравствуйте, Софья Романовна!

– А мне вчера Марья Афанасьевна сказывала, – возбужденно продолжала та, – что видела, мол, на рынке ту пустынницу, что раньше на горе жила, и к которой мы все наезжали. Я и поверить не могла! А теперь гляжу – правда.

Василиса тонула в собственном смущении, но все же достоинства не роняла:

– Так ведь ближнему служить – все равно, что Христу служить. А здесь я не одну свою душу, но и жизнь чью-нибудь, глядишь, да спасу, – объяснила она.

Софья Романовна глядела на нее с едва уловимой насмешкой:

– Правда твоя! Не все же нас, женщин утешать, и солдату ласковое слово потребно. Ох, ну и запах же тут у вас! Так и родить можно прежде срока.

Она тяжело поднялась с места, вздымая свой живот. На выходе из палатки повернулась:

– Я, как рожу, одна с тремя уж не управлюсь. А девка моя – дура-дурой: разве что пол мести, кашеварить, да стирать умеет. Хотела я татарку в няньки взять, да боязно что-то. Может ты пойдешь?

Василиса вспыхнула. Едва овладев собой, нашла какой-то достойный повод для отказа. Со словами: «Ну, если надумаешь все же, приходи», – Софья Романовна удалилась.

Какое-то время Василиса стояла в темноте, переводя учащенное дыхание. Затем не выдержала – выбежала на свет.

В смятении глядела девушка на море, удивительно безмятежное в тот день, отливавшее здесь – лазурью, там – бирюзой, а в иных местах и вовсе глубоко-фиолетовое. Вот ведь как посмеялась над нею судьба, что отшельницей была она уважаема, даже чтима, а, став подвижницей, словно бы унизилась в людских глазах. За что же, спрашивается?

И встали вдруг разом перед ее внутренним взором те полные трудов дни, что провела она в лазарете. Тошнотворные испарения человеческих тел, ведра с нечистотами, искаженные страданием, землистые, или же охваченные полымем болезни лица, спутанные сальные волосы, чью нечистоту особенно чувствуешь, когда приподнимаешь человеку голову, давая ему напиться… Неужто и в глазах офицерских жен, и Михайлы Ларионовича запятнана она теперь той грязью, что всегда сопутствует болезни? Или не знает никто из них, что чище всего бывает вода, процеженная через кулек с песком и сажей?

Глубоко вздохнула она, подавляя возмущение, и распрямила плечи. И пусть себе думают, кто во что горазд! Она же будет держаться своего – облегчать страдания ближнего. «Может быть, для того я и на свет родилась, – проскользнула у девушки мысль. – А почета за это ждать не след; буде и воздастся, то в жизни иной».

Подошел к ней Яков Лукич, не такой усталый, как обычно, даже несколько распрямивший свою привычную сутулость. Взглянула Василиса в его лицо, всегда озабоченное и как будто серое, несмотря на загар, и улыбнулась тепло, как брату. От ее улыбки у лекаря на время разгладились морщины и посветлели глаза.

– Вот ты где! – приветствовал он свою помощницу. – Последнее солнышко ловишь? И правильно делаешь: пока затишье у нас, надобно отдохнуть, как следует, наперед.

– Разве ж будет как-то иначе? – наивно удивилась Василиса. – Ведь турок нас не тревожит.

– А то ты знаешь, что у турка на уме! – усмехнулся лекарь. – Он, матушка, хитер! Долго может голоса не подавать, а потом как вдарит негаданно.

– Да мы тут с высоты корабли его сразу заприметим, – беспечно сказала девушка.

Лекарь усмехнулся:

– А турок по-твоему дурак у нас на виду на пушки идти? Нет, милая! Он десант высадит там, где меньше всего его ждешь. Думаешь, для чего подполковник твой рекогносцировку проводит?

Перед глазами Василисы тут же возник Михайла Ларионович на коне в сопровождении нескольких других верховых, каждое утро покидающий лагерь. И мысли ее потянулись вслед за ним; слова же Якова Лукича проносились мимо, не задевая сознания. А тот тем временем продолжал говорить:

– Ты настоящего дела еще не видела – все лихорадки да поносы. А как пойдут боевые раны, где кости с кровью перемолоты… Ну да я в тебя верю – ты у нас не из робкого десятка.

Василиса очнулась от своих мечтаний и подняла на него глаза. Рассказать ему или нет, что дома, в деревне не могла она видеть, как курам головы рубят – убегала со двора? А уж перед тем, как свинью заколоть или овцу зарезать, загодя ее куда-нибудь с поручением выпроваживали.

– Да Господь его знает, какая я! – честно призналась она.

О «настоящем деле» она, покамест имела представление лишь по учениям, которым неоднократно была свидетельницей. Если с утра или под вечер выдавались у нее свободные минуты, девушка выходила за пределы лагеря и с интересом наблюдала, как солдаты со всего размаху вонзают штыки в плетни, представляющие собой неприятельский строй. Или как две плотно сомкнутых шеренги с воинственными возгласами устремляются друг на друга, лишь в последний миг перед столкновением поднимая нацеленные на противника штыки. Но и без того свалка выходила изрядная! И забавно было видеть, с каким живым азартом командует ею Михайла Ларионович: глядя на него ни на миг нельзя было усомниться, что бой взаправдашний.

Когда же упражнялись в стрельбе канониры, то командиры приучали солдат, едва завидев, что неприятель подносит к стволу фитиль, пригнувшись бежать по направлению к пушке – так возможностей остаться в живых куда больше (снаряд-то сперва выше голов летит), да и батареей неприятельской можно овладеть. «Чем ближе к пушкам, тем меньше вреда и опасности от них», – объяснял при ней солдатам Михайла Ларионович, добавляя, что произнес сии слова не кто иной, как Петр Великий.