Дибаш Каинчин - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Дибаш Каинчин
• Издательство: "Известия"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

---

РАССКАЗЫ

СТАРИК КЫЛГАЙ

Перевод с алтайского Т. Петелиной

В узком ущелье темно, хоть глаз выколи. В небе полная луна, но ее свет не доходит до дна ущелья, где бурлит река. Лишь в полночь заглядывает сюда луна, дробясь в бурном потоке, посветит час-другой и скроется за скалой, ощетинившейся кустами крыжовника.

Пустынно в ущелье: здесь не ступала нога человека. Даже сарлыки — бродяги, которых на лето отгоняют в самую глушь, и то не забредут.

Ни ущелье, ни река не имеют даже названия. Знает о них только один старик Кылгай. А попал он сюда случайно. Было это осенью 1919-го, когда он, мальчишка, прятался в горах от белобандитов, которые нехожеными тропами убегали в Монголию. Кылгай тогда уже приметил, что ущелье хорошо укрыто от ветра: сплошной кедрач и густой арал по обе стороны речки — значит, кедровые шишки держатся тут долго, и потому должно зимовать много белок в этих местах.

И вот теперь, спустя сорок с лишним лет, старик явился сюда по своей давнишней мечте — поохотиться. Нынче внизу, в долинах, был неурожай на кедровые шишки, и белок потому мало, а Кылгаю именно теперь пушнина нужна — во как! Деньги нужны на коня.

Три года назад, когда внук уходил в армию, старик обещал ему: «Вернешься, будет ждать тебя у коновязи оседланный конь». Вначале казалось, ждать не дождаться: время тянулось медленно. И вот, оказывается, осенью уже возвращается внук. А слово, что выпущенная пуля, не должно быть зряшным, да слово-то чье? — Деда!

Забеспокоился было Кылгай: белок-то нынче мало, да все обошлось, расщедрился Алтай-батюшка, раскрыл свои кладовые, нашел это место старик! Охотничий арчимак уже полон — скоро домой!

— Да исполнится все! — шепчет старик и, тряхнув белой жилкой бородкой, подставляет широкое плоское лицо с яблоками-скулами молочному от звезд тихому небу. — Пусть исполнится все! — чуть тише повторяет он.

А руки его проворно снимают шкурки с белок и складывают их тушки на скрюченное корневище кедра. Узкие глаза старика закрыты, он дает им отдых. Целый день он высматривал белок среди густых ветвей, и теперь еще в глазах мельтешат рыжие комочки, прыгающие в кедраче. Голова старика от этого невольно покачивается из стороны в сторону. Кылгай устал, но он доволен, на душе спокойно.

В костре торопливо трещат сухие сучья, будто спорят, какой из них быстрее сгорит. Весело булькает круглый казан, где варится бельчатина. Возле костра греется серая лайка Йедер, глаза собаки закрыты, уши опущены: тоже устала за день. А вокруг таежная тишь, темнота. Скоро домой...

Старик сидит с закрытыми глазами и видит дорогу, по которой он медленно, нестерпимо медленно и для себя, и для тех, кто ждет его дома, едет по улице родного села. Но обычай требует, чтобы охотник, возвращающийся с хорошей добычей, ехал к дому как можно медленнее. Из дома навстречу ему выбегает старший сын Тодор, чтобы принять у отца лошадь. Старик молча спешивается и опираясь на колено, — ноги затекли в седле — хромает к порогу.

У очага полно народу. Когда возвращается из тайги большой охотник, люди собираются у него, чтобы посмотреть добычу, услышать его рассказ об охоте, как и где он поймал зверя, а заодно и отведать мяса дикого животного. А он вроде бы не замечает гостей, молча проходит вперед, вешает на бараний рог двустволку, патронташ, молча садится на почетное место, телячью шкуру у огня, и зажмуривается от удовольствия.

Все замолкают, даже ребятня поутихнет, и все взгляды устремляются на Кылгая.

Старший сын, с покрасневшим от натуги лицом, тяжело вносит туго набитый арчимак и, положив его у дверей, молча садится.

Молчание это длится долго. Вот старик не спеша, отведав чегень из пиалы, позевывая, набивает трубку, курит. Пьет чай. Ест из большой чаши молочную лапшу, по которой, видно, очень соскучился. Потом опять набивает табаком трубку, опять курит. И наконец произносит:

— Ну, как поживаете, люди? Здоровы ли дети ваши, цел ли скот?

Это и есть начало разговора, для которого ночь окажется короткой.

Черноглазый чумазый внучек залезает к нему на колени, старик, время от времени касаясь губами его макушки с мягкими душистыми волосами, начинает рассказывать...

Делом всей жизни Кылгая была охота. Из-за охоты он до сих пор не нашел времени огородить пряслом свою избу с юртой и до сих пор выдерживал ворчание своей старухи. Как засобирается в тайгу — ходит сам не свой. С вечера не может заснуть, лежит, без сна с открытыми глазами, и видятся ему места заповедные, крадущийся зверь, слышится грохот выстрелов. Ни свет ни заря он уже на ногах, затемно поднимает всех охотников, всполошит все село. А у самого глаза горят, собран весь, поглядит — ни дать ни взять парень-молодец. И пока едут к месту охоты, Кылгай без устали шутит, смеется.

Место засады, как и откуда начинать гон зверя — все решает Кылгай. И достается же от него тому, кто замешкался, промазал. Разнесет в пух и прах! Однажды в село приехал большой гость из города. Приняв все виды почестей, пройдя через гостеприимство и угощения, он под конец выразил желание поохотиться. Посадили его на лучшего аргамака, дали самый лучший карабин, определили на верное место, где должен появиться козел-элик. И правда, вскоре выскочил огромный рогатый самец-куран и, как будто нарочно, словно мишень, повернулся боком и остановился шагах в пяти-шести от гостя. И карабин не осрамил хозяина — не дал осечки. Прискакали к тому месту охотники, чтоб побыстрее выпотрошить курана и приготовить угощение, а того и след простыл — и клочка шерсти не осталось на снегу.

Гость смутился. «Не гожусь я, видно, для засады. Остается мне разве гонщиком стать».

Все промолчали, не выдержал только старик Кылгай:

— Что вы, что вы! Сидите уж в засаде да ждите. Можёт, элик к вам в другой раз еще ближе подойдет.

Зарычала собака. Приподнявшись на передних лапах, Йедер долго смотрит в темноту, туда, где вход в ущелье, настороженно прислушивается. Старик встает и идет к своей саврасой, она пасется рядом, привязанная на аркан. Саврасая, перестав жевать, тоже смотрит в темноту. Кылгай отходит еще дальше, чтоб не мешал треск сучьев в костре, прислушивается. Теперь ясно различим скрип снега под копытами.

«Сохатый?.. Нет, лошадь, — решает старик. — Кто это может быть? Отсюда за день езды белкуют Боокол с Эчишем, — может, кто из них? Зачем они сюда, — беда какая?»

Возвратись к костру, старик заряжает двустволку, прислоняет к кедру рядом с собой: кругом тайга, мало ли что?

Глаза различают в темноте всадника. Человек в белом полушубке спрыгивает наземь, кашляет, привязывает коня.

— Здоров, дружка! — слышится из кустов его простуженный голос.

— Здоров, здоровы ли вы? — и Кылгай осматривает пришельца.

Маленький, сухонький старичок, борода — целый сноп. Кылгай знает почти всех русских в округе. Приходилось и охотиться вместе, и табаком и лошадью обмениваться, и брагу домашнюю пробовать, но он не помнит, чтобы где-нибудь видел этого человека, — значит, издалека.

— Дай бог доброй охоты!

— Пусть будет по-вашему! — отвечает Кылгай, снимает с огня казан и, разложив на крышке вкусно пахнущие беличьи тушки, приглашает гостя.

Заводится обычный разговор: кто, откуда, куда.

— Давно не ел бельчатины, — уже насытясь, говорит гость. — Теперь не хожу на белок — глаза совсем плохи стали.

Кылгай доволен, что встретил человека, да еще ровню себе — старикам есть о чем поговорить. А путник попался, кажется, разговорчивый, все лето и осень был проводником в экспедиции, и, подумать только, пришел с той стороны гор, где речка Черный Ерчиш, где озеро Зайсан. Слышал Кылгай о тех местах, говорят, зверя тоже много.

— Э-э, дружки-алтайцы у меня тоже были, — запивает гость бульоном мясо. — Давно это было, наверное, померли уж. Родом-то я из Кара-Комурки, оттуда и кочевал в Казахстан. Жена моя оттудова. Спасибочки за стол, — и гость пододвигается к огню, вытаскивает кисет из кармана полушубка.

Кылгай вздрагивает, чувствуя, как мороз трогает кожу. Рука! Да разве он когда-нибудь забудет эту руку! И Кылгай подбрасывает в огонь сучья, чтобы лучше разглядеть ее в пламени костра. Вот она: маленькая сухая рука с оторванным большим пальцем. Видно, и впрямь сидит напротив него «дружка», старый знакомый. Теперь он вспомнил и лицо: заросло, правда, заморщилось — узнать трудно, а нос — тот же, картошкой. Как говорится, гора с горой не сходится... Выходит, не кочевал он, а убежал туда, за перевал...

— Был у нас такой случай, — продолжает рассказывать «дружка». — Гоню коров на вечернюю дойку и вижу — на скале медведь. Он, медведь-то этот...

Но Кылгай не слушает его, только невпопад кивает головой. Перед ним одно за другим возникают события, казавшиеся давным-давно забытыми, нереальными, как сон, а вот ожили в его памяти, словно это было вчера.

...Кылгай видит себя совсем молодым. Спасая жизнь, он бежит в горы. Из-за перевала нагрянула белая банда: кто пеший, кто конный, с винтовкой, с обрезом. Обрушились на село, как пожар весенний, — ни потушить, ни убежать, ни выпросить себе жизнь. Хватают людей и без слов — под топор. Не щадят никого, ни старого, ни малого. Даже в горах стали охотиться за людьми.