Андрей Расторгуев - Русские истории

• Название: Русские истории
• Автор: Андрей Расторгуев
• Жанр: Поэзия
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-905672-16-3, 978-5-91642-141-5

Андрей Расторгуев – яркий представитель поколения «новых шестидесятников», которое рождено в 1960-е годы и вошло в русскую литературу в 1990-е на переломе эпох. Продолжая и развивая национальную поэтическую традицию, автор вносит в неё собственные, современные ноты и краски. В новую книгу поэт включил избранные и новые стихотворения, циклы стихов и поэмы, написанные за более чем два десятилетия.

---

«Нынче такая жара…»

Нынче такая жара —
голуби падают с неба.
Даже когда вечера,
хочется свежего снега,
да не с январских полей —
нá щеку тыщами острий,
и не с больших тополей,
нащекотавшего ноздри…

Путает головы зной —
и не пьяны, а поёны,
а через порох земной
лезут на свет шампиньоны,
напоминая: привет,
полной погибели плоти
в солнечном круговороте
нет – хоть и вечности нет…

Игра в города

«Прихотлива человечья воркота…»

Прихотлива человечья воркота,
да поверить невозможно и на горсть.
Разве город голубиный Воркута?
Разве манит, как магнит, Магнитогорск?

В Сыктывкаре да Кудымкаре ворон
не с лихвою, хоть и не наперечёт.
Тих Звенигород, и вовсе тихий Дон
не по звону колокольному течёт.

Нижний Новгород давно уже велик,
а Великий и подавно не новьё,
но под древний домотканый половик
не суёт былое первенство своё.

И покуда под сосновою корой
свежей смолкою – былины про Илью,
малый Муром не покажется мурой,
миновавшей мировую колею.

Можно всё на свете напрочь поменять,
но, пока не вещество, а существо,
слыша звон, желаю ясно понимать,
где впервые я наслушался его.

И покуда человечьей колготой
не забиты перепевы звонарей,
мне казаться будет, что над Воркутой
я взаправду летом видел сизарей.

«Однажды в единении с народом…»

Однажды в единении с народом
варил я две железки электродом.
Так профориентировали нас:
из класса школьного – в рабочий класс.

Исход ориентации летален —
погиб во мне уральский пролетарий.
Но с тех отодвигающихся пор
иначе вижу суть Уральских гор.

Граница меж двумя частями света —
из пошлого бродячего сюжета,
пустая приземлённая молва
не различает в них сварного шва.

Он тоже был, конечно, первой пробой,
но крепко держит Азию с Европой,
а что слегка на ощупь грубоват,
ей-богу, Сварщик в том не виноват.

«В тесной долине Исети…»

В тесной долине Исети
строится каменный Сити,
а возле самой реки
спят на траве мужики.

Тонна за тонной бетонной
башня встаёт за колонной,
а на воде поплавки —
сущие большевики.

Жизнь поднимается кверху —
к пафосу и фейерверку,
а отступи от дверей —
всё лопухи да пырей.

В сторону от суетливой —
и обожжёшься крапивой.
Мол, землячок, не взыщи —
помни крапивные щи…

На Верхотурской колокольне

Старейший (с 1597 г.), а ныне малый уральский город Верхотурье стоит на давнем пути из Московии в Сибирь

Славен город Верхотурье,
да за прежние дела…
На кремлёвской верхотуре
трогаю колокола —
не хватает духу, чтобы
откровенно, прямиком
врезать в бронзовое нёбо
тяжеленным языком,
чтобы сонная корова
головою повела,
и старинная дорога
на минуту ожила,
и запела, загудела
задубелая земля,
обнимающая тело
заповедного кремля,
чтобы молодецкой дури
в забубённой голове
отозвались бы в Кунгуре,
Устюге и на Москве,
и везде, где малахольных
привечают до поры,
где шатры на колокольнях —
как походные шатры,
и живучи в обиходе
не пока, а на века
в замороченном народе
повести про Ермака,
и, не глядя на житуху,
жила русская цела,
хоть и не хватает духу
зазвонить в колокола.

Невьянская башня

В тёмной ладони крестьянская пашня
выдохом греет зерно поутру.
В полупоклоне Невьянская башня
жестью гремит на студёном ветру.

Вечная тяжба ростка и металла,
белой берёзы и рыжей руды.
Горнозаводская доля Урала —
трата народа, земли и воды…

Но, упираясь в чугунные плиты,
с края последнего восьмерика
ты убедишься, что воды разлиты,
люди малы, а земля велика…

Будь мы заводчики или холопи,
стриженой, бритою ли головой
кланяться Родине или Европе
нам на рассветной заре не впервой.

И не впервые от сонной гордыни
в разных углах необъятной дали
не шелохнутся земные твердыни —
замки, соборы, дворцы и кремли.

И лишь во мраморной лёгкой рубашке,
от Галилея, наверно, мудра,
вторит Невьянской Пизанская башня,
словно ближайшая в доме сестра.

Баллада о Каслинском литье

Как памятник мирового значения в Екатеринбурге хранится чугунный павильон, ставший событием Парижской выставки 1900 г.

I

Ещё не знает Ильича
мастеровой народ.
На свете белом тысяча
девятисотый год.
Минувшее? Ату его —
двадцатый век в яслях!
Заводы Расторгуева
в Кыштыме и Каслях…

Не обольщайся, милая —
я из иной семьи.
Хотя моя фамилия,
заводы не мои —
и слава Богу: вроде бы
за давностию лет
моей ближайшей родины
в расстрельных списках нет.

Не их листал до полночи,
сжимая переплёт,
у бабушки на полочке
чугунный Дон Кихот,
и темнотою сажевой
томился до утра,
и тонкий меч осаживал
у левого бедра.

То позднее, советское,
по-всякому житьё —
воспоминанье детское
давнишнее моё.
Уже тогда в расхожество
по крайние края
оборотилось множество
изящного художества
каслинского литья…

II

Но если память тычется,
дадим ей полный ход.
Давай вернёмся в тысяча
девятисотый год,
где мировая публика
толпится без конца
не у баранки-бублика
и золотого рублика —
чугунного дворца,
где горбится усиленный
распорками помост,
где под крылом у Сирина
рыдает Алконост,
и песенка летучая
несётся в небеса,
и катится горючая
тяжёлая слеза,

где из металла соткана
атака свысока
охотничьего сокола
на зайца-русака
и свара над добычею
оголодалых львиц
по давнему обычаю
провинций и столиц.

Угроза ли горгульина,
драконья ли волна —
любая загогулина,
как надо, сведена.
Бесстрастные, всевластные
в опорные углы
по кружеву распластаны
двуглавые орлы.

У входа не зловеще, но
с булатом и крестом
стоит в кольчуге женщина —
держава под щитом.
И без высокомерия,
но явственно вполне,
что не пустыня-прерия —
Российская империя
в уральском чугуне…

III

Как верное наследие
возобновили храм.
Двадцатое столетие
отправили в спецхран.
Та молодая женщина
не сгинула во мгле:
такою, мол, завещана —
забудь, что обесчещена —
поставлена в Кремле.

Кто миновал миллениум
по юности почти,
не поминает Ленина
и Ельцина не чтит.
Не всё равно ль за водами,
утекшими в полях,
кто ведает заводами
в Кыштыме и Каслях?

И точит разум – ты чего?
Река не повернёт
на бородатый тысяча
девятисотый год.
Правители убогие,
рассыпана страна —
иные технологии,
иные времена…

По нраву фанаберия,
от сердца лития —
чугунная империя
уральского литья!
Но, скрывшаяся в облаке,
годами напролёт
Россия в прежнем облике
не занимает публики,
себя не узнаёт.

2013 г.

«Как на осень лето поворачивает…»

Как на осень лето поворачивает,
ходит ветер, груши околачивает,
молодые яблони трясёт,
золотые молоньи пасёт.
И, как будто праведники с грешниками,
стукаются яблоки лобешниками:
тук да тук – разносится окрест,
точно урожайный блáговест.

А далече – бух да бух – заманивает:
Екатеринбурх грехи замаливает.
Азиатец, да коли алкал —
будет тебе, братец, колокол…
Намахни да вдарь – а нам стесняться кого?
Мы без государя с восемнадцатого…
Как намёк на скорую судьбу —
пятнышко у яблока во лбу.

Златоуст

Снова звонят на Большом Златоусте —
нота басовая издалека…
Словно к истоку приблизилось устье
сквозь неизменные облака.

Словно, и не помышляя о плате,
в прежнюю время легло колею.
Бабушку вряд ли узнаю мою
девочкою в гимназическом платье…

Словно задумано миром и градом,
чтобы, в библейские святцы вписав
имя, ко слуху притёртое, рядом
со Златоустом стоял ДОСААФ.

Словно эпоха ещё не разъята,
сталью военной не стала руда
и не вещает опять холода
нам краснокожее тело заката.

Словно живём высоко и уютно,
на ночь листая бульварный роман…
Если подымется ветер наутро —
сонных к чему призовёт Иоанн?

«Снова ветер в степи заиграл …»