Юрий Скоп - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Юрий Скоп
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00526-6

В книгу «Избранное» лауреата Государственной премии РСФСР Юрия Скопа включены лучшие повести писателя — «Имя… Отчество… Бич», «Волчья дробь. Гаденыш», «Роман со стрельбой» и «Со стороны». Книга раздумий «Открытки с тропы» представлена несколькими новеллами. Это размышления о человеческих судьбах, о сложностях творческой личности, собственной жизни и работе. Четыре новеллы этого раздела предваряют роман «Факты минувшего дня», поднимающий нравственные проблемы нашего общества.

---

Зинка вдруг странно хмыкнула, закрыла лицо руками и прижалась лбом к груди Григория…

— Если правда — скажи?.. Я что… От своего не откажусь…

Григорий, откинув голову, настороженно смотрел на нее сверху вниз, потом взял пальцами светлый подрагивающий локон, поднес к губам и понюхал.

— Вот что… — услышал он шепот Зинки. — Катись-ка ты!.. — Зинка до конца не договорила, что хотела сказать, и подняла на Григория широко раскрытые яростью глаза. — Пошел отсюда! Ничего у меня нет, понял? Это все твой грузин навыдумывал… Пошел, пошел!..

Григорий попятился.

— Погоди, ты чего? Я же с добром к тебе шел…

— А мне твое добро… — Зинка захлебнулась. — Кобель ты поганый! Тебя купили — ты и затрясся, да? — Она все наступала на него, как-то странно озаренная своим гневом, и Григорий невольно отметил эту удивившую его вот сейчас красоту и отчаянность красоты Зинкиного гнева.

Прижатый спиной к Доске почета, он так и сказал, неожиданно для себя:

— Слышь, Зинка… А ты и красивая щас!..

Она замерла от этих слов, вернее от той теплоты, с которой они были сказаны, подумала о чем-то с секунду, повернулась, пошла, остановилась… снова пошла и снова остановилась…

В парткоме били часы. Били мягким, малиновым боем. Благовестили долгий, утренний, одиннадцатый час. В промежутках между ударами внутри часов что-то хрипело — горлово и прокуренно. В общем, странные часы… Такие теперь не так уж часто и встретишь: ящик — выше человеческого роста. Мореного, в витых прожилках, дуба. Маятник, что солнце на закате, — багровая, тяжкая медь. И противовесы — цилиндры, каждый литра на два вместительностью…

А «наслаждались» их работой сейчас двое — секретарь парткома Сергей Антонович Скороходов и начальник отдела труда и заработной платы рудника Верхний Илья Митрофанович Утешев.

Разговор, по всей видимости, только начался, да прервал его часовой благовест. Скороходов сидел за чистым, без бумаг, столом…

— Так ты, значит, и не догадываешься, почему я решил поговорить с тобой, Илья Митрофанович? — дружелюбно и располагающе спросил Скороходов.

— Что вы говорите? — Утешев приставил к уху ладонь.

Скороходов повторил все сначала, только громче.

— Слышу, слышу, Сергей Антонович. Понял! — вежливо склонил голову Утешев.

— Только ты пойми… мне же это… ну, самому неудобно как-то… Так что и не обижайся… Я к тебе сам знаешь как отношусь. Но… не могу не говорить…

— Вы бы поближе к делу, у меня в обрез времени, — попросил Утешев. — Не стесняйтесь.

Скороходов повертел головой.

— Мне-то чего стесняться? Вот чудак… Это тебе надо задуматься. У тебя жена — врач. Заслуженный в области человек… И сам ты… фигура заметная. Руководитель как-никак. Неужели ты не понимаешь, что городок наш не Рио-де-Жанейро. Ушастый, глазастый городок-то… Все видит и все знает…

— Истина всегда конкретна, Сергей Антонович, — остановил его Утешев. — В то же время она, как правило, менее правдоподобна, чем вымысел.

— Ты бы уж попроще, Илья Митрофанович, попроще… Я же с тобой безо всяких, по-хорошему… — как-то смущенно проговорил Скороходов.

— А куда уж проще? Я жду от вас конкретных экспектаций.

— Ну вот опять… Экспектаций… Истина… — Скороходов помрачнел, встал и подошел к окну. — Зря ты так… Зря. Рано или поздно, но докатится это дело до супруги твоей, а после и до парткома. Соберутся, протоколы станут писать, воспитывать… Надо тебе это, а? Сам бы подумал и… подвел черту с этой… Синициной или как ее там? Не морочил бы уж молодой женщине голову… Ты вон в зеркало на себя поглядись — все поймешь. Бес в ребро, да?.. Гони его оттуда, пока перелома не случилось. А то мне, думаешь, приятно?.. Я вот тебе сейчас все это говорю, а ты про себя, наверно: «Вот, мол, чудак у нас в парткоме. Чего, мол, лезет не в свою дверь?..» Думай, конечно, как тебе угодно. На здоровье. Переживу. Дело не в этом… Моя обязанность, уж коли вымел ты сор из своей избы и он допылил вот до этого кабинета, а он допылил, между прочим, тебя, Илью Митрофановича, с достаточной строгостью предупредить. И предостеречь… хочу тебя… Понял? А то, понимаете, то одна «доброжелательница» по телефончику стукнет, то другая… А вон и письмишко уже начирикали. Сам понимаешь — анонимное. На-ко, почитай.

— Премного благодарен, — сказал твердо Утешев. Морщинистое лицо его тронул нервный румянец.

— Дело хозяйское. Не хочешь — не читай. Письмишко, скажем прямо, низкопробное… Короче, давай порешим так… Я это дело замну для ясности. Годится? Только и ты уж, будь другом, замни, ладно, свое дело с этой молодой, с Синициной?..

Утешев поднялся. Поправил пиджак. Спокойно так посмотрел на Скороходова и спокойно сказал:

— Прошу извинить меня, Сергей Антонович, но вот в эту минуту я действительно позволил себе подумать о вас… — Он не договорил.

Приглушенно протрещал телефон-коммутатор. Вспыхнула на нем пульсирующая световая точка. Скороходов придавил пластмассовый клавиш, сиял трубку:

— Скороходов слушает.

— Здравствуй. Это Верещагин. Оповести-ка там, пожалуйста, Кряквина и сам приготовься. Часика через два нагрянем на комбинат. С иностранцами. Это шведы, скандинавы… Специалисты по горно-обогатительному производству… Будут смотреть, спрашивать… Понял?

— Все ясно, Петр Данилович.

Скороходов положил трубку и подошел к Утешеву, который задумчиво и отрешенно курил возле раскрытой форточки.

— Ну-ка… Отелло. Так что же ты позволил себе подумать обо мне, интересно?

Утешев ответил не сразу. Покусал зубами длинный янтарный мундштук, затянулся, выдохнул в форточку дым.

— Да что вы, вероятно, не ошиблись, предполагая, что я мог подумать о вас.

Скороходов озадаченно сдвинул брови. Воткнул руки в карманы коричневых брюк и побренчал там копейками. Поднял глаза и, улыбаясь только ими, громко шепнул в самое ухо Илье Митрофановичу:

— От такого же слышу, понял?

Утешев бесстрастно кивнул и, высокий, подтянутый, зашагал к двери, не показывая Скороходову теперь уже смеющегося лица.

Улицы Полярска были исчерканы тенями. На обочинах грелся под солнечным светом голубоватый снег. Рябины, акации и березы, опушенные тонко провязанным куржаком, невесомо и призрачно истаивали в светлой разъятости дня. Три «Волги», одна за другой, то прибавляя, то замедляя ход, дружно бежали, попыхивая дымками из выхлопных труб.

В головной разместились секретарь горкома Верещагин, сутуловатый, с уставшим лицом человек, и Кряквин — оба на заднем сиденье — да гость, иностранец, в нерпичьей, блестко лоснящейся шапочке с козырьком. Этот, в осанке, держал себя очень уж как-то прямо и недвижно — сидел, будто стоял. Одни глаза только шевелились — туда-сюда — на моложавом, но странно бескровном лице.

Все молчали. Работал приемник, и подпрыгивала в нем упругая джазовая мелодия, ладно совпадая с машинным движением.

Приостановились возле памятника Кирову — попросил швед. Вывалились из всех машин шумной гурьбой, запшикали в Кирова из фотокамер и — снова по теплым «Волгам»…

На выезде из Полярска, с холма, сам по себе распахнулся простор… Кряквин и Верещагин понимающе переглянулись — это была родная для них, тысячи раз виденная ими, потому как они здесь работали и жили, красота… Тем не менее она не истрачивалась от привычки смотреть на нее, и в этом, наверно, и таился тот самый неизъяснимый словами смысл их сопричастия и родства с этой красотой. Переглянулись и — поняли все. Как родственники. И на душе затеплело. Кряквин думал об этом. Не сейчас, не вот в данный момент. Сейчас он просто смотрел, не думая ни о чем, но то, о чем он думал уже, все равно было живо и цело в его существе. В силу ли только безвольной уступчивости отступила вот здесь перед человеком земля? Ведь это же Север… Дичь. Отброшенность от всего и суровость во всем… Вряд ли, конечно. Это упрямая, неотвязная неотступчивость человека, твердо надумавшего однажды обжить, природнить к себе Север, заставила его уступить… Значит, все же не силой силы силен человек, а силой родства… хорошо!

Распахнулся простор… В морозной дымке горы, тесно обхватившие городок, а дальше, куда глаза только могут, — тундровая плоскость, уходящая в широкую прорезь между горами, блюдечные диски промерзших озер, и все это — в редкой, прерывистой графике мелких кустарников…

Не портила красоты, дополняла, встроенная в тундру людьми, прочно рассчитанная ими асимметрия фабричных корпусов на переднем плане. Простор лишь уменьшал на немного громады горно-обогатительных цехов, а потом приглашал глаза снова — за тупые пирамиды градирен, над которыми мутно клубилось остывающее тепло, — к белым-белым горам… Там опять начиналась своя неоглядность, то есть горы те белые ни в коем случае не ограничивали исснеженной безразмерности красоты.