Юрий Скоп - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Юрий Скоп
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00526-6

В книгу «Избранное» лауреата Государственной премии РСФСР Юрия Скопа включены лучшие повести писателя — «Имя… Отчество… Бич», «Волчья дробь. Гаденыш», «Роман со стрельбой» и «Со стороны». Книга раздумий «Открытки с тропы» представлена несколькими новеллами. Это размышления о человеческих судьбах, о сложностях творческой личности, собственной жизни и работе. Четыре новеллы этого раздела предваряют роман «Факты минувшего дня», поднимающий нравственные проблемы нашего общества.

---

Пониже Семена, чуть справа, чернеет свежей копаниной канава Богомола. И никто не подгоняет их здесь, не кричит, не командует. Да и чего командовать, если сами они знают, что канавы — их хлеб, их провод, соединяющий с Большой землей, их надежда на лучшую жизнь, в которой столы накрыты скатертями, магазины забиты диковинными вещами и пиво пенится над запотевшими кружками… Все там… Не надо подгонять горняков, ох не надо… Все они знают сами — будет в сберкнижке обозначена цифра с тремя нулями, значит, плевать на пот и хрипы, холод в жилухе и пресную тушенку…

Правда, недавно приезжал на Огиендо Лева, торчал на канавах, говорил, говорил разные слова. Но сначала сказал, спрыгивая с танкетки на землю:

— Здорово, землепроходцы! Как жизнь? — и обошел всех и всем руки пожал.

— Я к вам ненадолго, на малость совсем, приглашайте в избу.

Когда все рассовались по койкам, Лева продолжал:

— Дело вот в чем, товарищи. Надвигается весна, а с ней и Первомай…

— Гулять будем… — встревает Гуржап.

— Безусловно, — улыбается Лев Николаевич и сбрасывает с себя меховой кожаный реглан. — Будем гулять и так далее, но… (Пауза.) Но не об этом я приехал поговорить с вами. Первомай необходимо встретить и хорошими трудовыми подарками.

— А мы, навроде, вкалываем на совесть, — сообщает Ледокол.

— И правильно. Я сейчас был на Сопливом ключе, на вашем соседнем участке. И вот что там порешили такие же, как вы, горные рабочие. Они решили вызвать вас на социалистическое соревнование.

— Это тоись как? Мы же их и в глаза не видали? — интересуется Кулик.

— Лев Николаевич, простите, — поднимается Лебедь. — Они что же, и вызов оформили?

— Да. Проголосовали, и единогласно. Вот протокол собрания.

— Понятно! Проголосуем и мы единогласно.

— Конечно, — басит Голован. — Запишите, Лев Николаич, мол, и мы — труженики Огиенды — соревнуемся с ими. Кого бояться — все свои. А ну, братва, подымай локти. Там, поди, тоже люди трудятся… И понимают что к чему.

Уехал Лева довольный, и вскорости, в знак любви и признательности, приполз через перевал «атээл» с водочкой. И пела труба Глухаря, и, роняя голову на тонкую гитарную шею, грустил Лебедь:

…Пшеница родится,
Коровы телятся.
И все на правильном таком пути.
Ах, замети меня, метель-метелица!
До самой маковки, ах, замети!..

И хорошо было: плясал Кулик, лез целоваться Гуржап, напрашивался на скандал Пашка Ледокол, и болели с похмелья Веточка с Домовым. Все было как надо… И не мешали спать кошмарные сны, Ирина не приходила на койку к Семену…

Крутится, вертится шар голубой. Прямо над Семеном, заглядывая в канаву, ползут порванные гольцами облака, не хватает кислорода, и дыши не дыши, хоть изо всех сил, а слабоват воздух, нет в нем привычной крепости, как в какой-нибудь городской сигарете, с которой незнаком и от которой только кашель.

Не чувствует холода Семен, мрачно ворочает камень, кряхтя и надсаживаясь, а земля пахнет знакомо, нутряно… Искрятся по бортам канавы ледяные прожилки, корни свисают и шевелятся под ветром, ягель роняет к ногам хрупкие ветки.

Больше всего не любит Семен возиться со снегом. А сейчас приходится все чаще и чаще. По ночам шальные метели, сорвавшись с гор, плотно прессуют в канавах снега, и выбрасывать их одно мученье, снег и непривычно легок и скользит на лопате…

То ли дело рубить канавы летом, когда на высоте терпимое, с ветром солнце, мошкара не мешает, земля податлива и жива, к ней приятно касаться разгоряченным, оголенным по пояс телом. Так бы бросал и бросал, изредка отрываясь, присаживаясь на валуне и сквозь дым, синеватый, махорочный, поглядывая на окружную красоту. Благодать…

Но летом Семен забросит горняцкий промысел, спустится с гор и… Что и? А, видно будет, станем живы — не помрем, докостылять бы до той поры, когда ударят ручьи, птица транзитная повалит над перевалами, в озере заплещется красная форель и запенится по распадкам черемушник. Рассчитается Семен в конторе и, ощущая в кармане кожанки знакомую, сладостно приятную тяжесть, зашагает в порт, будет ждать парохода, чайки закружатся над зеленой волной, и даль морская будет дрожать, размывая маревом дальние берега.

Что человеку надо? Тем более сезоннику? Свободы, вольницы, самсебехозяинного пространства… Он при деньгах — широкая душа… Поезда, самолеты, корабли, все нипочем… И пусть ждет его на причале, щуря глаза в морщинках, привычная к разлукам рыбачка. Может быть, он еще и вернется назад, срезанный карманной неожиданной пустотой.

Крутится, вертится шар голубой. И возвращает на круги своя…

Заныл комарино в долинке рельс. Семен прислушался, воткнул лом в землю, отер рукавом мокрый лоб, начал собираться на обед.

По дороге к жилухе заглянул на канаву к Богомолу. Тот, запаленный, сидел, дыша открытым ртом. Здоровенная канава ширилась и высилась вокруг него.

— Ты чего, — сказал Семен, — наскрозь пошел?

Богомол покривил губы.

— Дак нет их, коренных. Вот уже четыре метра, а нет. Подевались. Завтра еще раз рвать буду. Вот забурился.

— Хорошо ли?

— Да ладно вроде. Ты на обед? Иди, иди, я не хочу…

Семен еще раз окинул канаву Богомола взглядом, усмехнулся:

— Она у тебя что братская могила…

— Провались она пропадом, — поддержал усмешку Богомол. — Может бы, какую такую механизму сочинили, чтобы — вжик! — и пропорола скалу, а?

— А как ты ее сюда затащишь?

— Иропланом или с парашютом…

— Об этом ты Леве скажи. Не забудь только. А вообще-то я знаю такой механизм…

— Ну?

— А ты на себя погляди… чистый экскаватор…

Семен заскользил вниз, к жилухе, из которой торчит в серенькое небо пушистый печной хвост.

Вечером играли в покер, диковатую для здешних мест «светскую», как выразился в свое время Лебедь, игру. Покер привился, азарт в нем был, и это привлекало канавщиков. Хлестали засаленными картами обычно вшестером: Голован, Лебедь, Семен, Глухарь и Веточка с Домовым. Остальные занимались разным: Богомол латал телогрейку; Кретов валялся на койке, задрав ноги на спинку; Всем Дали Сапоги точил какую-то железяку напильником, делая финку; Пашка Ледокол шлялся где-то, проверяя петли на зайцев; Котелок читал, шевеля губами, и изредка заливался смехом; Кулик подшивал валенки.

Игроки по-своему переиначивали покерные термины, называя джокерного гнома Ерофеичем, «каре» — пюре, «стрит» — винегретом, а «флеш-рояль» — голяшкой.

Играли, как обычно, не на деньги, а на компот, который потом Лебедь выдавал проигравшим «под крест», записывая аккуратно количество банок в тетрадку. На дальних участках в экспедиции давно укоренился отпуск продуктов и прочего под расписку, а работа по собственному усмотрению — все равно после на Чае, в бухгалтерии, сведут счеты.

Семену всю игру карта не шла, и он злился на Глухаря, который явно выигрывал. Семен даже разок попытался прогнать одним способом карту, но почему-то ошибся и сам же, нарастив банк, вдруг оказался всего с двумя парами, начал блефовать, но Глухарь не уступал до конца, и, когда открылись, Семен, не показывая, сбросил карты.

— Сладкое ты не любишь, видать, — подначил Семена Голован. — А вот я страсть охоч до компота…

— Не встревай, — окрысился Семен.

— Дурак, — сказал Голован.

В общем, все шло нормально. Лебедь с невозмутимым лицом тасовал, Всем Дали Сапоги визжал напильником, Кретов светил в потолок жуткими своими глазищами.

Начиналась пурга.

— Занесет, зараза, канавы, — разрядился Семен. — А завтра рвать. Мне три дай карты…

— Мне одну, — отозвался Лебедь.

— Две, — сказал Голован, взял карты и повернулся к Богомолу. — А тебе я рвать не буду.

— Почему? — изумился Богомол.

— Почему, почему?.. Я тебе сколь раз говорил — сделай лестницу, а ты… так твою в корень? У тебя ж не канава, а… — Голован замешкался, подыскивая сравнение, но не нашел его и выругался. — В общем, делай лестницу!

— Дак материалу нету, — тихонько пожаловался Богомол.

— А мне какое дело! Найдешь…

— Ладно уж, — вздохнул Богомол.

— Так-то. У меня пюре… Ужас как люблю сладкое, особливо грибочки соленые…

Примерзшую дверь, обитую старыми матрацами, кто-то дернул, но открыл не сразу, а со второго усилия. На пороге появился Пашка Ледокол, весь в снегу, с красной от ветра харей и улыбкой на ней. Он заколотил ногами, стряхивая снег.

— Сейчас я вам номер покажу… Под названием «Косой на веревке»…

Ледокол сбросил на пол избы ватник и опять исчез за дверью. Вернулся он не один, а с зайцем на проволочной петле. Беляк кинулся было под койку, но Пашка поднял его на проволоке, заяц засучил ногами и вдруг закричал пронзительно, захлебываясь детским криком. Пашка наподдал ему сапогом. Косой заверещал еще сильнее, идя по нервам печальным, смертным звуком.