Владимир Петров - Выше - только звезды

• Название: Выше - только звезды
• Автор: Владимир Петров
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1972

Подполковнику Петрову Владимиру Николаевичу сорок четыре года. Двадцать восемь из них он кровно связан с армией, со службой в войсках противовоздушной обороны. Он сам был летчиком, связистом, политработником и наконец стал преподавателем военной академии, где служит и по сей день.

Шесть повестей, составляющих его новую книгу, рассказывают о сегодняшней жизни Советской Армии. Несомненно, они сыграют немалую роль в воспитании нашей молодежи, привлекут доброе внимание к непростой армейской службе.

Владимир Петров пишет в основном о тех, кто несет службу у экранов локаторов, в кабинах военных самолетов, на ракетных установках, о людях, главное в жизни которых — боевая готовность к защите наших рубежей.

В этих повестях служба солдата в Советской Армии показана как некий университет формирования ЛИЧНОСТИ из ОБЫКНОВЕННЫХ парней.

Владимир Петров не новичок в литературе. За пятнадцать лет им издано двенадцать книг.

Одна из его повестей — «Точка, с которой виден мир» — была отмечена премией на конкурсе журнала «Советский воин», проводившемся в честь пятидесятилетия Советских Вооруженных Сил; другая повесть — «Хорошие люди — ракетчики» — удостоена премии на Всероссийском конкурсе на лучшее произведение для детей и юношества; и, наконец, третьей повести — «Планшет и палитра» — присуждена премия на Всесоюзном конкурсе имени Александра Фадеева.

---

Здорово были сработаны «роза местников» и «график срединных ошибок операторов», особенно график. Сам по себе он сложности не представлял, но тут требовались ювелирная точность и адское терпение, чтобы по каждой тренировке скрупулезно фиксировать качество операторской работы, малейшие огрехи в выдаче координатных данных. Тимур справился с этим и, пожалуй, имел полное право на залихватскую подпись внизу, у обреза листа.

Прощальный разговор у них явно не получился, и виноват в этом был он, Просеков: все никак не мог отделаться от того раздражения, которое родилось у него рано утром, еще до подъема. Тимур, чувствуя это, слушал равнодушно и глядел в окно. Он наверняка пропустил мимо ушей весь просековский инструктаж, потому что уже в конце вдруг спросил ни к селу ни к городу:

— А с почты сюда звонить можно? Соединят?

— С какой почты?

— Ну из аула. Я ведь вернусь с грузом. Мне люди будут нужны.

— Позвонишь, пришлем, — сказал Просеков.

— С почты?

— Хотя бы с почты. А можно из аулсовета. Оттуда ближе.

— Нет, — сказал Габидулин. — Я в аулсовет не пойду. Туда как зайдешь, председатель вином угощает. Невозможно отказаться. А вы потом ругаете.

— Ну позвони с почты.

Габидулину можно было идти, но он все чего-то медлил. Сидя верхом на стуле, нагнулся и стал неторопливо завязывать вещмешок, потом вздохнул, сощурился:

— У второго движка, по-моему, поршневые кольца подносились. Немного дымит, масло пробивает. Вы это учтите, Андрей Федорович.

— Учтем, — кивнул Просеков и подумал, что есть возможность с ходу приобщить к ремонтной практике рядового Кузнецова.

— А по первому каналу помехозащита одно время не тянула. Случались срывы. Так я всю схему прозвонил, лампы сменил и несколько сопротивлений. Пришлось перерассчитать некоторые параметры. Теперь вроде все в номинале.

— Ясно, — Просеков несколько смягчился. Значит, кое-что Габидулин за его отсутствие все-таки сделал. Вообще-то он прекрасно понимал, какая трудная задача была возложена на Тимура. Боевое дежурство, боеготовность техники, ответственность — как ни говори, для младшего лейтенанта, недавно надевшего офицерские погоны, многовато.

А Габидулин вот, оказывается, думал не только о себе. И ремонт блока, и эти графики — наверняка еще не все, сделанное им за истекший месяц.

Выходит, не знал он до конца Габидулина, не знал… И если признаться честно, не очень-то в него верил. В будущее, в офицерскую его перспективу. Был убежден, что его «потолок» — хороший, трудолюбивый младший техник, начальник смены. Именно поэтому в разговоре с командиром полка Просеков не решился предложить кандидатуру Габидулина на свое теперешнее место. Не промолчал, а именно не решился.

Нехорошо получилось. Конечно, дело это поправимое, но почему только сейчас он по-настоящему «открыл» для себя Габидулина? Почему скромность, немногословие и застенчивость его принимал за инертность и душевную вялость?

Чудак-человек, этот Тимур… Витийствуя в ночном споре, ругая Просекова, он, конечно же, в первую очередь казнил себя, свою собственную мягкость, свое личное, а не просековское, «самоуничижение».

И все-таки что-то мешало каждому из них быть чистосердечным до конца.

— Смотри, Тимур, — Просеков вышел проводить Габидулина на крыльцо. — Не забудь о заявке насчет лыж. В этом году горнолыжная подготовка включена в учебную программу. Если что, иди прямо к командиру полка.

— Сделаю, Андрей Федорович.

— Ну вот… А насчет всяких там личных дел, о которых мы говорили поздней ночью, это оставь. Не нужно никого искать. Понимаешь?

Тимур молча разглядывал свои начищенные сапоги.

— Не понимаю.

— Потом поймешь. В автобус сядешь, время будет — подумаешь. И все поймешь.

— Все равно не пойму, — упрямо мотнул годовой Габидулин, закидывая за спину вещмешок.

* * *

Сержант Розмарица был превосходным оператором, подлинным асом своего дела. С высокой точностью, идеальной дискретностью выдавал он данные сразу по множеству целей, скороговоркой считывал координаты по каждому светлячку, вспыхнувшему под золотистой метелкой радиальной развертки.

Уже второй год над койкой сержанта Розмарицы висел треугольный вымпел «Лучший оператор». Этим все было сказано.

Тем не менее Просеков не считал Остапия Розмарину идеальным сержантом, потому что он ведь был не только специалистом, но и младшим командиром. А тут у него не все и не всегда получалось гладко.

Просеков не удивился, когда увидел в окно возбужденного Розмарину, за которым, заносчиво вздернув голову, вышагивал рядовой Кузнецов. «Начинается педагогическая поэма… Глава первая», — невесело подумал Просеков, усаживаясь за стол.

Сержант в распахнутую дверь пропустил Кузнецова, потом вошел сам, сделав два четких строевых шага.

— Товарищ старший лейтенант! Разрешите доложить обстоятельства по поводу неправильных настроений рядового Кузнецова, высказанных им в личной беседе, которая была на грани пререканий.

Розмарица опустил руку и демонстративно отвернулся от Кузнецова, раздувая крылья изящного носа. Видно, разговор у них состоялся на басах.

— Так… — Просеков с неудовольствием передернул плечами. — Уточним. Так что же все-таки было, Розмарица: неверные взгляды или пререкания? Как вы квалифицируете?

— Пререкания на почве нездоровых настроений. Если говорить совершенно точно, — отчеканил сержант.

«Уж куда точнее…» — подумал Просеков и сделал жест в сторону Кузнецова:

— Выйди, Кузнецов. И обожди в коридоре.

Когда за солдатом захлопнулась дверь, Розмарица сел на стул, тщательно причесал волнистые волосы, искоса поглядывая в темное стекло канцелярского шкафа.

— Что произошло? — спросил Просеков.

— Извините, товарищ командир. Можно? — Розмарица возмущенно выдохнул и налил воды из графина. — Этот новобранец Кузнецов вывел меня из терпения. Меня поражает его…

— Хм… Понятно, — кашлянув, перебил Просеков. — Должность ему не нравится?

— Эге! — сказал Розмарица. — Если бы только это! Он же ни в грош не ставит свой солдатский долг. Вот как Кузнецов в буквальном смысле выразился: «Не хочу быть деревянной бабой, которой забивают столбы». Это так о своей специальности шофера-электромеханика. Представляете?

Просеков встал, повернулся к окну и с минуту наблюдал за орлом, парившим над ущельем. Конечно, Розмарица был прав в своем негодовании, но ведь и Кузнецов ничего предосудительного не сделал, если разобраться. А разобраться-то надо было самому Розмарице, прежде чем идти сюда.

Вернувшись к столу, Просеков аккуратно разгладил лежащий перед ним график операторских тренировок, несколько раз затянулся сигаретой. Он, конечно, заметил, как оживился при этом Розмарица, даже приподнялся и переставил поближе свой стул.

— Хороший график, — сказал Просеков. — Это ведь вы его вдвоем с Габидулиным разработали?

— Так точно, — с готовностью подтвердил сержант. — Он вам говорил об этом?

— Нет, не говорил. Из графика ясно, — усмехнулся Просеков. — Видите, у всех операторов зафиксированы ошибки, а у старшего оператора Розмарицы идеальная кривая. Почти без отклонений… А ведь так не бывает, Розмарица, если говорить честно?

— Видите ли… — От Просекова не ускользнуло некоторое смущение Розмарицы. — Там были буквально микроотклонения. Несущественные. Мы их игнорировали и проставили номинал.

— И напрасно.

Сквозь сержантский загар медленно проступал румянец. Розмарица нервно хрустнул тонкими пальцами и сказал:

— Вы меня извините, товарищ старший лейтенант… Но я не совсем понимаю. В смысле, так сказать, логики. Ведь я пришел доложить по поводу рядового Кузнецова…

— А это все связано, сержант. Очень даже связано. За график вам большое спасибо. Но вот насчет несущественных деталей вы неправы. Отмахиваться от них нельзя. А особенно, если эти детали, «мелочи» касаются человека. Их надо учитывать и только потом делать выводы. И еще знаете, какой мой вам совет? Не возмущайтесь и не сердитесь на подчиненных. Командир просто не имеет на это права.

— А если человек не хочет понимать?

— Значит, вы ему не так разъясняете. До него не доходит. Поищите что-нибудь более доходчивое. Вы меня поняли?

— Понял.

— Вот и отлично. А насчет Кузнецова выводы делать рано: вы его сначала узнайте как следует. Будьте построже, но и поразговорчивее. Приглядитесь к нему внимательнее. Можете идти, а он пусть зайдет ко мне.

Вид у Кузнецова был независимым. Еще бы: он ведь только что увидел расстроенного Розмарицу.

— Станьте как положено! — нахмурился Просеков. — Вот что я скажу, Кузнецов. Одно из главных качеств человека — чувство благодарности. Это принцип человеческих отношений: за добро — добром. Однако встречаются и такие люди, которые на хорошее отвечают какой-нибудь пакостью.