Владимир Успенский - Тайный советник вождя

• Название: Тайный советник вождя
• Автор: Владимир Успенский
• Жанр: История

«Тайный советник вождя» — книга-сенсация. Это роман-исповедь человека (реального, а не выдуманного), который многие годы работал бок о бок с И. Сталиным, много видел, много знал и долго молчал. И, наконец, с помощью В. Успенского, заговорил — о своем начальнике, его окружении, о стране. Честно рассказывает — без прикрас, но и без очернительства. В книге масса интереснейшей информации, имеющей огромную познавательную ценность.

---

С третьим Захаровым, с Георгием Федоровичем, получившим звание генерала лишь в июне сорок первого года, я не был знаком. Знал только, что его «тянет» щедрый на слова, на обещания Андрей Иванович Еременко: кто-то должен был подкреплять его заверения, хотя бы частично осуществлять их. Вот и взял Захарова к себе начальником штаба Брянского фронта. Это тогда, когда Еременко уверил Сталина в том, что разгромит Гудериана. Ну а каков результат — мы знаем: сам был разбит, и с тяжкими последствиями. Однако вину взял на себя, что и оценил Иосиф Виссарионович. Когда Еременко в октябре был ранен и по счастливой случайности вывезен из окружения (встретил в Брянских лесах радиста-авиатора, тот сумел связаться с ближайшим аэродромом, прислали самолет), когда, значит, Еременко вывезли, Брянский фронт, разбитый и полуокруженный, возглавлял короткое время Георгий Федорович Захаров. Вывел какую-то часть войск из кольца, чем и привлек внимание Сталина. Не растерялся генерал, не сдрейфил. И получил повышение в звании. А главное — поднят был на высокий пост, на должность заместителя командующего самым важным тогда фронтом, сделался замом Жукова. И, судя по всему, вполне устраивал Георгия Константиновича. Он посылал Захарова туда, где надо была нажать, надавить, протолкнуть, добиться успеха любой ценой. Тот и налетал, как ястреб, и взрывался неожиданно, как тяжелая авиабомба. В войсках ему дали прозвище «пикировщик».

К Захарову я присоединился в Туле. Василевский через Соколовского (по телефону) предупредил Георгия Федоровича, что с ним поедет представитель Ставки. И все. Ни звания, ни должности моей Захаров не знал, отнесся настороженно. Кто и зачем этот пожилой гражданин, чего ждать от него? Меня такое его отношение не обеспокоило, даже наоборот: по особенностям службы чуждался я расспросов, да и по характеру замкнут. Не от рождения, жизнь приучила. Порадовался тому, что Захаров занял место на переднем сиденье вездехода, может, даже демонстративно спиной ко мне, рядом со своим шофером-адъютантом Зайцевым. Мне просторней было в тулупе на заднем сиденье, можно было расслабиться, отдохнуть. Да и вообще не люблю я разговоры городить, когда можно наблюдать, воспринимать, замечать изменения… Случалось, вернешься из поездки с говоруном, проболтавшим всю дорогу, спросишь о впечатлениях, а ему и припомнить, и проанализировать нечего. Все время на анекдоты извел.

Путь наш проходил не по магистральным шоссе, а по проселкам, которые только и связывали с тылом далеко ушедшую за Оку группу Белова. До Крапивны дорога была хорошо расчищена, прикрыта зенитчиками, здесь царил полный порядок. Работали снегопахи (громоздкие треугольные сооружения из окованных железом бревен и досок, влекомые тракторами) и на тридцатикилометровом участке от Крапивны до Одоева, но там местность сложней, не равнина, а типичный рельеф Среднерусской возвышенности. Два или три оврага (ближе к Одоеву) настолько глубоки, а склоны их настолько круты, что они представляли собой настоящую зимнюю ловушку для техники. И не объедешь. Слева покрытые сугробами перелески и поля с редкими деревеньками — верст на тридцать, до железнодорожной станции Арсеньево. Справа обрывистые берега замерзшей Упы, недоступные технике крутояры, а за ними, за речкой, темные леса знаменитой тульской Засеки.

Молчаливыми свидетелями трагедий, разыгравшихся в этих ловушках, были сотни разбитых, взорванных, сброшенных с дороги немецких автомашин возле оврагов и на дне их. Заметенные снегом танки. Оставленные орудия — их не смогли втащить на обледеневшие склоны ни конные упряжки, ни тягачи. Немало было и наших застрявших грузовиков, наших танков. Возле них у костров грелись водители, танковые экипажи, опасливо поглядывая на небо: немецкие летчики знали, что на этих участках дороги всегда найдется добыча легкая и беззащитная.

В последнем возле Одоева овраге, у деревни с характерным двойным названием Ломиполозово-Навыполоз, не выдержав крутого подъема, безнадежно застрял крытый грузовик с охраной, сопровождавшей Захарова. Генерал обматерил начальника охраны, обругал шофера, назвав его вредителем и пообещав отправить под суд. Но криком ничего не исправишь. Дальше поехали одни.

За Окой, за Лихвином, в условленном мосте, в деревне, нас встретил начальник разведки 1-го гвардейского кавкорпуса майор Кононенко: коренастый, усатый, с карими умно-веселыми глазами, в лихо заломленной кубанке с малиновым верхом. Сказал, что у него две упряжки с легкими санками и верховые лошади. Дорога, конечно, расчищается по мере возможности, но если снегопад, метель…

— Сколько на санях? — перебил Захаров.

— За два дня доберемся.

— К чертям собачьим! Садись в вездеход, а сани пусть сзади, на всякий случай.

— Слушаюсь! — козырнул Кононенко. — Да ведь как бы верхом не пришлось.

— Поговори еще! Разболтались тут! — побагровел Захаров, недовольно покосившись на меня; вероятно, присутствие мое сковывало его.

Бывалый разведчик Кононенко, о котором мы уже упоминали, был несколько обескуражен поведением генерала и, как я понял, внутренне взъерошился, насторожился. На вид-то он этакий простоватый неунывающий казачина, бойкий заводила, надежный исполнитель, да еще по внешности своей беспощадный кавалер, неотразимый покоритель женских сердец. Но я-то знал, что в активе Кононенко — должность советника по разведке командира республиканской дивизии в Испании, опыт общения с иностранцами, полнейшее доверие замечательного полководца Павла Алексеевича Белова. А насчет покорения женских сердец вот что: Александр Константинович был стопроцентный однолюб, как встретился в тридцатых годах со своей Лидией Петровной, так и ни в мыслях, ни в желаниях не имел никого другого до последнего вздоха…

Как я понял, поведение неуравновешенного генерала произвело на Кононенко самое неблагоприятное впечатление. Но замкомфронта — большой начальник, каждое его указание — закон, одна его фраза могла решить судьбу какого-то майора. Так что обстановка в тесном пространстве вездехода, ползущего по обледеневшей дороге среди сугробов меж пустынных полей, создалась довольно своеобразная. Взаимное недоверие, ожидание неприятностей. Напряженность ощущалась в позе Захарова, в обиженно-хмуром выражении его лица, профиль которого видел я… Потом, спустя время, мне стало известно странное и даже страшное свойство Захарова — источать напряженность своим постоянным недовольством, недоверием: воистину страшная особенность создавать вокруг себя нервическую, чреватую конфликтами ситуацию. Присмотритесь, такие люди есть и вокруг вас. Особенно опасны они на высоких постах.

Время от времени Захаров начинал вдруг странно сопеть, глубоко дыша, по нарастающей — все чаще и громче. Сперва я подумал: простудился человек, надо бы подлечить. Однако вскоре понял, что причиной сопения является не простуда, а недовольство, раздражение. Основания для этого имелись. Кроме всего прочего, досаждали санные обозы. Ну, если пяток-десяток саней на узкой дороге, то можно их остановить, обогнать. А если полсотни, да еще не военных, а так называемых с прошлой войны «обывательских» саней, управляемых бабами, стариками, подростками. Со снарядами, с патронами, с сеном для сабельных эскадронов?! За ними надо было тащиться до очередной деревни, кои в заокских лесах попадались не часто. Застревали мы в сугробах, вытаскивая вездеход. Есть было нечего — продукты остались в грузовике охраны.

Я давно привык в трудных ситуациях смирять свое нетерпение, молитвенно повторяя слова Лермонтова: «Судьбе, как турок иль татарин, за все я ровно благодарен; у Бога счастья не прошу и молча зло переношу». Захаров же, как представитель новоявленной аристократии из низов, стихи Лермонтова или не читал, или не воспринял их близко к сердцу. Он то и дело начинал «вскипать», лицо и толстая шея его багровели, дыхание становилось хриплым, клокочущим. Я понимал, что он рано или поздно взорвется, скорее рано, чем поздно, и наверняка детонатором послужит какой-либо пустяк, то есть та капля, которая переполнит чащу его неврастенического, неглубокого терпения. Скопившийся пар начал выпускать Захаров по адресу майора Кононенко, ворча:

— Встретил?.. Дорогу показываешь?! Без тебя не нашли бы… Ты бы лучше порядок навел. К стенке ставят за такие дороги…

Разведчик помалкивал, пожимая плечами; это еще больше раздражало зама комфронта. И вдруг раздался крик, такой громкий и яростный, что я даже вздрогнул:

— Стой, Зайцев! Останови!

Шофер резко затормозил.

Захаров выскочил из машины, так хлобыстнув дверцей, что та едва не отлетела. Кононенко и шофер Зайцев, прихвативший автомат, бросились за генералом. Я пошел следом.

Впереди — недостроенный мост через речушку. Сани переправлялись по льду, по временному настилу. Туда же вела и автомобильная колея. Поодаль, на опушке, толпились бойцы с котелками возле походной кухни.