Всеволод Нестайко - Приключения Робинзона Кукурузо

• Название: Приключения Робинзона Кукурузо
• Автор: Всеволод Нестайко
• Издательство: "Детская литература"
• Жанр: Детские приключения
• Год: 1965

Аннотация издательства:

Жили два друга.

«Орлы! — говорил про них дед Саливон. Потом добавлял: — Орлы и пираты. Нет на них хорошего прута!»

Больше всего на свете друзья хотели стать знаменитыми. Но слава не приходила. Кончилось тем, что один из них получил переэкзаменовку. Все отдыхают, весело проводят лето, а он сидит и учит уроки. Вольнолюбивая натура мальчишки не выдержала, и он решил бежать в плавни на необитаемый остров.

О необычайных и смешных приключениях, которые произошли с ним на острове, и рассказывает эта весёлая повесть.

Написал её известный украинский писатель Всеволод Зиновьевич Нестайко. Это не первая книга писателя, которая издается на русском языке. Особой популярностью у читателей пользуется его повесть-сказка «В стране солнечных зайчиков». Она переведена не только на русский язык, но и на многие другие.

Напишите, понравилась ли вам новая книга писателя.

Наш адрес: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Рисунки Г. Мазурина 

---

Ой! Ботинком по носу зацепил. Но я пока что молчу, терплю… Ботинок вдавливается мне в плечо, каблуком ключицу мне проламывает. Я начинаю шататься, колени дрожат, подгибаются, подгибаются…

— Ява, — кричу, — скорее смотри, я падаю!

И… что-то затрещало, зашумело, завизжало — словно бомба в кукурузу ударила.

Я лежу, зарывшись носом в землю. Во рту песок, в ушах песок. Отфыркиваюсь, отплёвываюсь, протираю глаза и кричу:

— Ява, где ты? Ты живой?

— Жи… апчхи… вой. — И из кучи поломанной кукурузы высовывается Явина голова.

— Ну что, — спрашиваю, — видел?

— Дулю, — говорит, — я видел. Сплошные метёлки перед носом

Ява вздохнул.

Я посмотрел на небо.

«Смехота, — подумал я. — Космонавты летают в бескрайнем небе, среди звёзд, за сотни километров от земли, и ничего. А мы в кукурузе пропадаем».

— Ява! — подхватился я. — Это ерунда какая-то. Этого не может быть, потому что это невозможно. Ещё никто в мире не плутал в кукурузе. Мы просто пошли, не в ту сторону. Я хорошо помню, что, когда мы шли, солнце было нам в спину. Пошли назад.

Сперва Ява недоверчиво смотрел на меня. Но я говорил, наверное, так убеждённо, что он поднялся.

— Кто его знает, может, и правда. Пошли.

И мы поплелись назад.

Ох, как тяжело было идти! Батюшки, как тяжело было идти! Мы не чувствовали ног под собою. Мы просто механически переставляли их, как ходули. И зачем это мы ползали на коленях!

Трудно было сказать, сколько мы шли: полчаса, час или два, — и сколько мы прошли: километр, два или десять. Но я, наконец, не выдержал.

— Ява, — говорю, — я больше не могу! Я сейчас упаду. Давай отдохнём.

Мы снова легли на землю.

Долго мы лежали.

Было тихо. Только жёсткие кукурузные листья шуршали над нами.

Где-то далеко прокричал перепел, и опять стало тихо. Даже кузнечиков не слышно.

— А что, если мы совсем не выберемся отсюда? — тихо сказал Ява. — И никто же не знает, куда мы пошли. И нас не найдут. И мы погибнем. И через две недели комбайн вместе с кукурузой соберёт наши косточки.

— Надо было, — говорю, — хоть пообедать. Всё-таки дольше бы продержались. А так к утру и поумираем.

При воспоминании об обеде мне так захотелось есть, что я чуть не заплакал.

— У нас сегодня на обед борщ и вареники с мясом, — грустно сказал Ява.

— А у нас суп с галушками и жареная курица, — сказал я, еле сдерживая слёзы.

Нет, больше терпеть я не мог.

— Ява, — говорю, — давай людей звать. Давай людей звать, Ява.

Но Ява был более мужественным, чем я.

— Ты что, — говорит, — чтоб смеялись! Здоровые ребята средь бела дня в колхозной кукурузе караул кричат.

— Пускай, — говорю, — лишь бы было кому смеяться.

— Нет, — говорит Ява, — если уж так, давай лучше петь.

— Ну что ж, — говорю, — давай петь.

И мы затянули первое, что в голову пришло. И первой почему-то пришла нам в голову песня космонавтов.

— «На пыльных тропинках далёких планет…» — жалобно-жалобно выводил Ява.

— «…останутся наши следы», — ещё жалобнее подтягивал я.

Долго мы пели. Все песни, которые знали, почти все пропели. Особенно почему-то хорошо пелись те, которые начинались на «ой». «Ой, в поле могила», «Ой, я несчастный», «Ой, не свети, мисяченьку», «Ой, не шуми, луже», «Ой, одна я, одна», «Ой, в поле жито»…

Это «ой» мы рявкали так, будто нас кто-то в бок пинал.

Хорошо пошла у нас также песня «Раскинулось море широко». Особенно получался куплет «Напрасно старушка ждёт сына домой». Трижды пели мы эту песню, и трижды, когда доходило до этого «напрасно», у меня начинало щемить в горле. Наконец мы совсем охрипли и прекратили пение.

Мы лежали, обессиленные от голода, от песен, от безнадёжных мыслей.

Я почему-то засунул руку в карман и вдруг нащупал там что-то твёрдое. Вытянул и даже ахнул: да это же конфета, которую я ещё вчера забыл съесть! Да к тому же мятная! Это же и пить меньше хотеться будет.

— Ява, — хриплю, — смотри!

Ява глянул и вздохнул:

— Одна?

— Одна.

Конфета слежалась в кармане, растаяла, обёртка прилипла так, что и зубами не отдерёшь. В хорошие времена я бы её, наверное, просто выбросил. Но теперь это была такая ценность, что ой-ей-ей!

Я осторожно раскусил конфету пополам. Но неудачно: одна половинка вышла больше, вторая — меньше. А ещё кусать — только раскрошишь.

Я вздохнул и протянул Яве большую.

— Чего это? Давай мне ту.

— Нет, — говорю, — бери. Ты больше есть хочешь.

— Почему?

— Потому что, — говорю, — я хорошо позавтракал: яичницу ел, и колбасу, и молоко пил.

— А я! Я картошки целую тарелку, и мяса, и салат из огурцов и помидоров. Значит, ты голоднее, а не я. Бери.

— Нет. Я ещё съел пирог с яблоками вот такой и варенья блюдце. Бери ты.

— А я два пирога, и целый кувшин молока, и стакан сметаны, и творога полтарелки, и…

— А я ещё блинчики, и груши-гнилушки, и…

Наши завтраки всё увеличивались и увеличивались. Состязание в благородстве кончилось тем, что Ява с большей половины очень ловко откусил маленький кусочек, и таким образом порции сравнялись.

Мы старались сосать конфету как можно дольше, но через несколько минут во рту даже вкуса не осталось. Есть захотелось ещё сильнее. И есть и пить. Особенно пить.

Вскоре о голоде мы даже забыли. Пить, только пить! Лишь теперь почувствовали мы себя по-настоящему несчастными. Еле шевелили мы пересохшими губами. Солнце начинало садиться, приближался вечер.

Впереди была ночь. Доживём ли мы до утра?

— Прости меня, Павлуша, если что не так было, — неожиданно очень тихим и проникновенным голосом сказал Ява.

И я понял, что это он прощается со мной.

— И ты прости, дорогой Ява, — сдавленно прохрипел я.

Всё расплылось у меня перед глазами от щемящей мысли о том, как глупо гибнут наши молодые, цветущие жизни. Мы отвернулись друг от друга и зашмыгали носами, роняя на пыльную землю горючие слёзы в ожидании последнего часа. У меня занемела левая нога (должно быть, оттого, что я неудобно лежал). «О, уже одна нога отнимается! Значит, уже скоро!» — подумал я и ещё отчаяннее зашмыгал носом.

И вдруг с неба, где-то близко, кто-то громко сказал:

«Говорит Киев. Восемнадцать часов. Передаём последние известия».

Нас словно кто-то подбросил.

— Ява, — кричу, — это же радио в селе говорит! Мы спасены!

А он:

— Павлуша, побежали, пока говорит! А то замолчит, опять заблудимся.

И мы рванули. Ох и рванули! В ушах зашумело.

Но не успели мы пробежать и нескольких шагов, как Ява обо что-то споткнулся и шлёпнулся на землю. Я с разгона — на него.

Опомнились, сели, смотрим — а это наши портфели. Ну как в сказке прямо. Мы засмеялись глупым счастливым смехом.

Когда мы были уже в селе, Ява задумчиво сказал:

— Да, радио всё-таки вещь!…

— И кукуруза — тоже сила. Особенно колхозная. В единоличной дудки мы заблудились бы.

Глава VII Ищем остров

Теперь вы понимаете, что Ява был настоящим Робинзоном Кукурузо. Самой судьбой предназначено ему было носить это имя.

— Ты что же, прямо сегодня хочешь бежать на остров? — спросил я.

— Ишь какой ты шустрый! «Сегодня»! — недовольно сказал Кукурузо. — Надо же сначала найти, выбрать подходящий необитаемый остров, приготовиться, а тогда уже бежать.

— А что там выбирать? Высадился на какой угодно и живи.

— Тебе — конечно! А мне двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней жить. Думаешь, легко?

— Да я разве что — можно и выбрать. Хоть сейчас. Поехали?

— Немного погодя. Через часок. Когда дед в сельмаг пойдёт.

— А что ты дома скажешь перед тем, как удрать? Они же волноваться будут. Всё село на ноги поставят. Поиски начнут. И милиционер товарищ Валигура, и всё. Я себе представляю!

— Конечно же, я не скажу: «Дорогие родичи, я удираю от вас на необитаемый остров. Будьте здоровы. Пишите письма». Это же комедия. Никто же так на необитаемый остров не удирает. Матери и отцу вообще ничего не придётся говорить. Мать завтра в Киев на совещание передовиков едет. Неделю пробудет, не меньше. Отец на курсах в районе. Один дед будет дома. А деду я что-нибудь придумаю. Скажу, например, что к тётке Ганне в Пески пойду. Там же и Иришка сейчас гостит. Что-нибудь выдумаю. Чтобы панику заранее не поднимал.

— А потом что? Когда мать приедет и когда узнают, что ты пропал?

— А мне что — пусть ищут. Лишь бы не нашли. Гуньку тоже ведь помнишь, три дня искали, а потом перестали. И ничего. Теперь редко кто и вспоминает. Так и меня…— И тут голос у Кукурузо задрожал. Наверное, мысль о том, что его забудут, была всё-таки горька ему. И он поспешил перевести разговор на другое:

— Главное, остров хороший найти надо. Чтоб и место рыбное было, и дичь чтобы…