Висвалд Лам - Кукла и комедиант

• Название: Кукла и комедиант
• Автор: Висвалд Лам
• Издательство: «Известия»
• Жанр: О войне
• Год: 1975

…В романе «Кукла и комедиант» В. Лам рисует Латвию военных и первых послевоенных лет. Но это книга не столько о войне, сколько о роли и позиции человека, «посетившего сей мир в его минуты роковые». Человек не должен быть безвольной куклой в руках любой силы, заинтересованной именно в безвольности, пассивности управляемых ею существ, будь эта сила бог, фюрер, демагог или молох взбесившейся цивилизации. Какой ценой дается эта независимая позиция, в какой мере человек сам творец своей судьбы, — вот о чем этот роман…

---

37

В памяти Яниса Смилтниека рисуется день, когда Ояр появился в его квартире. Янис, взобравшись на стул, вешал выстиранные шторы на окно в большой комнате. Лаймдота командовала:

— Этот угол повыше, здесь зажми, здесь прихвати…

Звонок в дверь, и высокий парень неуклюже топчется в передней.

— Ояр поживет у нас, пока получит место в общежитии.

Парень бросил быстрый взгляд на хозяина квартиры. Что скажет тот? Но видно было, что Ояр не думает проявлять робости. Глаза у него были смелые, открытые.

На столе дымилось картофельное пюре, благоухала жареная свинина — семейная трапеза, семейный уют. Семейная опора, отец семейства — небольшой животик, размеренная речь, рассудительность. Человек научился жить, умеет жить, учит жить. Он не был жестокосердным, понимал и других. Старший брат Ояра женился и ждал третьего наследника, в его однокомнатной квартире уже негде повернуться, тогда как Смилтниеки-Карклини свою обширную квартиру сохраняли только благодаря особым отношениям Яниса с домоуправом. Сейчас у них двое детей, но не помешает и жилец, который не будет претендовать на часть жилплощади по ордеру. Бывают же случаи, когда такие временные жильцы становятся потом чуждым телом, в жизни всякое бывает, но этот женин родич выглядел честным парнем.

Янис Смилтниек понимал, что от него ждут решающего слова, и был уже готов доставить удовольствие женщинам, отнесясь к Ояру благожелательно. Он согласился. Лаймдота пригласила всех к столу, и, вкушая ужин, они продолжали взаимное знакомство. Ояр учится, борется за будущее — свое и всех народов, много уже сделал в области сельского дорожного строительства, в восстановлении разрушенных мостов. Нелады с начальством? Гм, вот это уже никуда не годится, можно ведь и ладить, с каждым можно договориться, если только захотеть. Человек, который с умом, делает, как велит начальство, и своего не упустит.

Янис Смилтниек не сказал этого Ояру, свою мудрость он никогда не выкладывал открыто, отвлеченные разглагольствования были не в его духе, к тому же здесь все относится к прошлому, исправить и повернуть уже ничего нельзя. К тому же и Ояр о многом промолчал, ни словом не упомянул Улдиса, и, таким образом, в семье Яниса Смилтниека о возвращении Улдиса было не известно до поздней осени, когда об этом рассказал приехавший Придис. Но тогда Улдиса Осиса в тех местах уже не встречали. Да и потом Ояр неохотно говорил об этом бывшем своем работнике, и не ненависть замкнула его рот, тут было что-то другое, но Янис этого не понимал.

Летом Ояр куда-то уехал на практику, осенью вернулся, и его опять прописали временно. Янису женин родич уже совсем понравился: тихий, приличный, без претензий, всегда старается уладить все сам, очень самостоятельный и, главное, честный. С таким нечего бояться, что начнет ловчить, добиваясь ордера. Студенческая стипендия была не бог весть какая большая, но он умел откладывать из зарплаты про запас, летом нашел хорошо оплачиваемую работу, был бережливый, непьющий и никогда не просил родичей дать ему в долг. На предпоследнем курсе поступил на работу в мосто-дорожное управление. Факультетское начальство не разрешало студентам работать, теперь это смешно выглядит, когда везде стараются сочетать обучение с работой, а тогда строительные инженеры учились только на стационаре и боже упаси, если кто-нибудь из-за работы пропускал лекции! Многие студенты в таких условиях были вынуждены отчислиться и получить дипломы позже, уже в других вузах. Но Ояр бросил работу и факультет окончил все-таки в Риге. Потом он снова уехал в провинцию (теперь говорят «периферия»). О себе Ояр оставил наилучшие воспоминания не только в семье Смилтниеков, но и на работе, и в университете. Писал, но все реже и реже. В последний год учения и в письмах Ояр несколько раз упоминал Улдиса, а ведь вначале этого не делал. Можно было понять, что с этими воспоминаниями связано что-то неприятное. И Янис Смилтниек вспоминал о нем, хоть не с такой яростью, как в сегодняшний вечер. Только что полученное от Ояра письмо отравило его болезненным ядом сожаления. Нежность овевала все, что он думал об Улдисе, и даже чувство утраты. Молодость его прошла, друг пропал без вести. Только имя осталось… И вот это ирреальное пространство, из которого выходит Улдис, костлявый, усталый, с язвительной усмешкой в краешке рта…

38

Улдис:

— Сегодня наша бригада всего только маленькую крышу просмолила, у ребят свирепая жажда; судьба бригады зависит полностью от меня, а я за всех работать не хочу. Это мое дневное задание, когда бригаду представляю только я. Другие появляются вечером, все они рижане и работают в каком-то строительном управлении. Сам начальник — маленький черный человечек, по-русски он говорит с жутким акцентом; как-то я произнес французскую фразу, которую помнил еще с гимназических лет, он радостно откликнулся, видно, что его французский куда лучше моего. Как-то на улице мне показалось, что я заметил отца, я поспешил к нему, но это был не он. А если бы был он?

Ах, в жизни каждая человеческая личность сталкивается со многими неизвестными. Ты, человек, никогда не можешь быть уверен, что тебя не переедет пьяный шофер. Недели две назад я шел мимо вокзала, меня задержали два милиционера и третий в штатском. «Предъяви документы!» — потребовал лейтенант. Я достал паспорт, лейтенант поизучал фотографию, уставился на мое лицо, штатский был неподвижной маской. Они перелистали все странички. «Как давно в Риге?» — спросил милиционер. Волнение сковало мне язык, они решили, что я плохо понимаю по-русски, штатский переспросил по-латышски. Я сказал, что сегодня приехал, и сообразил, что выгляжу я не таким. Им некогда было долго со мной возиться, отдали паспорт — иди. Опомнился я только перед дверью своей квартиры. Я приготовил ужин, но так и не поел, завалился на кровать и все курил.

Ночь. Вокруг меня тьма. Нормы больше нет со мной, остались только воспоминания о ней и ее страхе.

Утром звонок, железное дребезжанье будильника. На работу, получай свою пайку.

Человек хочет жить, в этом его сила и его слабость. Но чтобы начать новое, подведем черту под старым, приговор прошлому пусть будет пропуском в будущее.

Пусть! И я созываю всех людей, которые были со мной последний год. Идите как судьи, или как свидетели, или как обвинители, а может, просто как хорошие товарищи. Один не может жить, один человек не может работать, один человек не может и оценить жизнь. И они появляются на мой призыв; я снова вижу спокойное выражение лица того молчаливого партизана. Он не говорит — у человека, который давал показания своей жизнью, все права не повторяться. Я говорю:

— Товарищ, я помянул тебя в День Победы; Сергей Васильича я не мог поздравить в этот день, потому что находился в таком месте, где меня не особенно-то хотели выслушивать. Слова я передал, и я был с другими, Сергей Васильич вручил мне твой автомат. Слева на его прикладе были три зарубки, Сергей Васильич сказал, что я должен вырезать не меньше справа. И впрямь, с полным правом я мог бы сделать еще больше зарубок, я просто этого не делал. В одинаковых обстоятельствах люди поступают одинаково, да вот не совсем.

Идет Сергей Васильич. Он суров.

— Улдис, ты все не перестанешь дурить! Я говорю открыто, если ты еще раз влезешь в историю, я тебя выручу, как только могу, но потом надаю по шее, прямо кулаком вколочу в твою упрямую башку правильные установки. Что это за философия! Человек — кукла в руках судьбы, может быть, даже в руках бога?! Смех один… Сам ты был куклой, попадавшей сломя голову из истории в историю.

Но я возражу ему:

— Во-первых, философия куклы и комедианта не моя, ее придумал не то Тоцис, не то Коцис, не помню, как точно звали это баптистское ботало. Я нередко дурачил этой философией, вы же знаете, что у меня такой нрав, только бы подразнить других. Куклой была она — Норма. Ояр видел, как она в последний момент напоминала смятую куклу. Я шутник и комедиант, таким меня звали многие, если не ошибаюсь, и вы тоже. А если я часто поминал судьбу, то потому — и этого никто не оспорит, — что в жизни многое от нашей воли не зависит. Например? Рождение человека определяется не его волей и желанием так же как в большинстве случаев и его смерть. Я мог бы назвать болезни, против которых мы полностью бессильны, и явления природы, и пульсацию всей вселенной. И я никогда не бывал куклой в те минуты, когда дело зависело от моей воли. То, что я передал вам слова, было не игрой судьбы, а сознательным решением; я сознательно взял и оружие партизана, а ведь Зента обещала прятать меня до конца войны, я бы легко укрылся. Я шутник и комедиант, поэтому меня не любила святая, ограниченная простота, я часто просто дразнил ее своей волей, хотя это и было опасно. В своей жизни я допускал немало оплошностей, не всегда мне все было ясно и сейчас не все ясно, но зато я видел, как этот всемудрый философ и проповедник теории куклы и комедианта Тоцис, для которого не было ничего неясного, для которого все вещицы были разложены по своим местам и полочкам, остался в дураках. Сергей Васильич, вы слышали, что Сократ сказал: «Я знаю только то, что ничего не знаю».