Анатолий Корольченко - Генерал Скобелев. Казак Бакланов

• Название: Генерал Скобелев. Казак Бакланов
• Автор: Анатолий Корольченко
• Издательство: Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.— 416 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 8-85880-432-2

Используя богатый документальный материал, автор увлекательно рассказывает о жизни и боевой деятельности двух российских военачальников — М. Д. Скобелева и Я. П. Бакланова, воскрешая почти забытые имена и дела патриотов.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

— Гу-ут, — сдержанно говорил учитель. — Но дизе… это задач легкая… Нужно решайт другую.

Сближали их занятия по истории. С живым интересом читал Михаил о походах Ганнибала, Александра Македонского, Наполеона. Учитель заранее вычерчивал схемы сражений, где красные и синие значки обозначали построение войск, пунктиры — их движение, а стрелки — атаки.

Воинственный унтер преображался в полководца:

— Ейне колонне маршиерт, цвейте тоже шагайт… А потом ангриф… то есть атака!

От него Михаил узнал о беспримерном сражении отважных карфагенян у Канн, где им удалось окружить превосходящую по численности римскую армию. Услышал о греческом полководце Эпаминонде и его великом открытии — сосредоточивать на главном направлении решающие силы.

Он не стеснялся задавать вопросы, и немец отвечал мальчику, как равному, часто горячился, забывая о педагогическом такте, но ученик словно не замечал того и не обижался.

Наполеона Швердт не очень жаловал, однако не без восторженности рассказывал, как молодой полководец возглавил боевую колонну и со знаменем в руках атаковал Аркольский мост, отбросив неприятельские силы. В сознание мальчика на всю жизнь запало любимое выражение Наполеона, которое тот часто употреблял перед сражением: «Вначале ввяжемся, а там будет видно!» Он даже записал его на листе бумаги и повесил у кровати.

О Суворове гувернер высказался сдержанно:

— Ему помогаль случай, просто везло.

Это задело Михаила: его дед Иван в Суворове души не чаял, Митрофаныч рассказывал такое, что дух захватывало. И отец Дмитрий Иванович преклонялся перед легендарным генералиссимусом. Его же учитель говорил совсем иное.

Михаил рассказал об этом отцу, тот усмехнулся:

— Ты с ним не спорь. Просто он не желает признать в русском великого полководца. Лучше прочитай книгу.

Когда на следующий день Федор Иванович увидел в руках воспитанника книгу о Суворове, самолюбие его было уязвлено.

— Ви читайте о великом полководце Фридрихе, о нем нужно знайт.

Время шло, между гувернером и учеником появились трения, но. все попытки учителя сломить упрямство ученика, подчинить его своей воле ни к чему ни приводили. Скорее наоборот: чем настойчивей был немец в своих требованиях, тем сильней упорствовал мальчик. А однажды случилось то, что вконец сделало их врагами.

Утром учитель потребовал тетрадь:

— Я путу спрашивайт вокабул.

Ах, эти несчастные вокабулы! Вчера заигравшись, Миша совсем забыл выучить их.

— Та-ак, — многозначительно произнес учитель, раскрывая тетрадь.

Он, конечно, знал, что Михаил не приготовил урок. Протер лоскутком очки, облизал, будто предвкушая сладкое, кончиком языка тонкие губы.

— Скажите пожалуйста, как по-немецки будет разум? Ми вчера-употреблял это слофо.

— Разум… Разум, — пролепетал, пытаясь вспомнить, Михаил и замолк, виновато опустив голову.

— Не знайт? Гут. А как путет сосед? Тоже не знайт. Нахбар путет по-немецки сосед… Ви ничего не знайт! Ви не желайт знать плагородный язык! Я говорил вашему отец, что ви путете знайт немецкий язык, но ви не хотите его знайт. А потому я, натюрлих, толжен приняйт строгий мер. Ейн момент, — и поспешно вышел.

Вернулся он быстро, держа в руках тонкий и гибкий, наверняка заранее припасенный прутик. Объявил:

— Я путу вас наказайт. Потайте мне руки. Вот так. — И вытянул, показывая руку ладонью вверх.

Не осознавая происходящего, Михаил вытянул руки. Никогда еще над ним не проводили такой экзекуции!

— Ейн! — воскликнул немец и яростно хлестнул прутом.

Ладони словно обожгло, и Михаил отдернул руки, но окрик заставил их снова вытянуть.

— Цвай!

Стиснув зубы, с глазами, полными слез, он вытерпел наказание, не показывая боли. Потом повернулся и, твердо ступая, не выбежал, а вышел из комнаты.

Свою обиду и боль он выплакал втайне от всех. Не пожаловался ни матери и отцу, ни сестрам, которые настойчиво допытывались.

С того дня между гувернером и воспитанником возникла скрытая неприязнь. Даже уроки истории и математики не могли сгладить их отношений.

— Что случилось? Расскажи, мой друг, — встревоженная поведением сына, допытывалась Ольга Николаевна.

— Ничего, — потупясь отвечал он. Искать защиты у женщины он считал недостойным мужчины.

Ничего не сказал он и отцу, хотя тот догадывался о случившемся. Возможно, Митрофаныч подглядел.

Однажды горничная Надюша пришла к Ольге Николаевне со слезами.

— Увольте меня, барыня, от этого немца. Покоя нет. Все придирается, а давеча такое потребовал, что стыдно сказать. А сам ночами где-то пропадает.

Все замечали, что Федор Иванович по вечерам уходил и возвращался поздно, стал рассеянным. Не иначе, нашел даму сердца. В очередное воскресенье он старательно повязал новый галстук, натянул купленные накануне белоснежные перчатки. Надушившись, он оглядел себя в зеркало, хмыкнул и заспешил на выход. До встречи оставалось немного времени, но он высчитал путь с точностью до минуты.

— Уж какой вы ныне пригожий, — сказал ему приятное Митрофаныч.

Тот расплылся в улыбке, взялся за начищенную дверную ручку и… на перчатке во всю ладонь появилось черное пятно.

— Что такое? — выпучил он на Митрофаныча глаза. — Что это?

Хотел осторожно вытереть с новых перчаток грязь, но только размазал. Понюхал: вакса. Та самая, которой мазали сапоги. Немца бросило в жар.

Митрофаныч стоял ни жив ни мертв. Откуда такое? Сегодня он не трогал злосчастной банки. И тут пришла догадка: барчонок недавно тут крутился. Неужто его рук дело?

Но гувернер и сам обо всем догадался!

— О, майн гот!.. О, тейфель! — Он с яростью сорвал с рук перчатки. — О, я зналь, кто это делаль! Какой злой шутка! Михель! Михель!

Но того поблизости не было.

Развязка произошла на следующий день. К сестрам пришли подруги и среди них — черноокая, с чубчиком Звездочка. Так назвал Михаил девочку, которая вызывала в нем волнение. Глаза у Звездочки были бархатными, бездонными, хотелось в них смотреть и смотреть. Он чувствовал себя защитником девочек, доблестным рыцарем, о которых читал в книжках.

И тут вошел Федор Иванович. Его появление не предвещало ничего приятного.

— Подите ко мне! — чуть не срываясь на крик, позвал он Михаила. — Ви вчера делаль глупость. Ви сегодня дольжен отвечайт.

Все замерли. Тон был явно оскорбительным. Михаил понял все. Присутствие девочек и Звездочки, однако, придало ему смелости.

— Ви негодный мальчишка, теперь молчайт! Вчера ви шкодить! Но герр Швердт не позволяйт себя унижайт. Он знайт себе цену!

С этими словами он приблизился и быстро влепил Михаилу пощечину. Девочки взвизгнули. Секунду мальчик не мог прийти в себя. Получить унизительную пощечину? При девочках? В присутствии Звездочки? Нет, это унизило его до позора, с этим он не мог мириться.

Он видел перед собой ненавистное, а сейчас торжествующее лицо своего мучителя. Ну, нет же, такое он не простит, он отстоит свою честь. И, не раздумывая более, хлестнул в ответ по ненавистному лицу. От неожиданности немец остолбенел.

— Что-о? Ви драться? Да как ты посмел?

Но Михаил не удостоил его ответом. Повернулся и, гордо вскинув голову, направился к двери.

Вечером Дмитрий Иванович имел недолгий разговор с Швердтом, а наутро гувернер выехал из дома, оставив по себе недобрую память. Михаила же вскоре отправили в Париж, в известный пансион француза Дезидерия Жирардэ. Те, кто знали его, отзывались о нем с уважением, называя его человеком высоких качеств и умелым воспитателем юных душ.

Неохотно отпускала от себя Ольга Николаевна любимца. Но утешалась мыслью, что в далекой Франции стремление Мишеля к военной карьере угаснет, проявится интерес к гражданской службе.

Знаменитый дед

Мишеля, Иван Никитич, был армейским служакой в прямом смысле слова. Родился он в семье сержанта, выходца из крепостных, несшего службу в Оренбургской крепости. В этой крепости и прошло детство Ивана. А в четырнадцать лет, после смерти отца, он заменил его по службе. Почти пятнадцать лет прослужил Иван в нижних чинах. Лишь когда исполнилось двадцать девять, его произвели в подпоручики, первый офицерский чин. Несмотря на малограмотность, он имел ясный ум, преотлично знал службу, а пребывая в писарях, набил на сочинительстве служебных бумаг руку, овладел слогом.

Боевое крещение Иван Скобелев получил в сражении против наполеоновских войск в Пруссии. Ближайшие начальники отметили его воинскую доблесть, сноровку.

В войне против Швеции в 1807 году за боевые отличия он удостоился золотой шпаги и ордена Владимира. В бою осколком ядра ему оторвало три пальца правой руки, сильно контузило. Однако это не помешало Скобелеву принять предложение Николая Николаевича Раевского ехать на Балканский фронт. Там он вновь отличился при штурме крепостей Силистрии и Шумлы, за что был отмечен орденом Анны.