Борис Дедюхин - Василий I. Книга первая

• Название: Василий I. Книга первая
• Автор: Борис Дедюхин
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-87994-052-7

Действие увлекательного исторического романа «Василий, сын Дмитрия» охватывает период до и после Куликовской битвы, когда росло и крепло национальное самосознание русского народа. Все сюжетные линии романа и судьбы его персонажей сопряжены с деятельностью конкретных исторических лиц: князя Василия I, Сергия Радонежского, Андрея Рублева.

---

Пимин, ясное дело, не Алексий, но и к нему с уважением хан отнесется, не откажет в его просьбе, отпустит с ним Василия! Мысль эта представлялась ему совершенно сбыточной. Он даже улыбался, думая о возможном отъезде, и только одного ждал — приезда Пимина.

Василий побежал вдоль берега встречь течению желтой полой воды, поднялся на крутой взлобок, лег навзничь и закрыл глаза.

Воздух с Волги был прохладен, даже чуточку влажен, настоян на запахах трав. Нет, это, конечно, опять все лишь пригрезилось, но какой-то очень знакомый, родной запах все же есть… Какой же? Василий повернулся на бок, открыл глаза. Перед ним раскачивался на ветру скелетик серебристой бустылинки — полынь! Даже она здесь не такая, как дома: жалкая, приниженная, высохшая уже в момент своего появления на Божий свет.

Василий резко вскочил на ноги, словно бы вспомнив что-то очень важное и неотложное. Приложив ладонь козырьком к глазам, всмотрелся в речной окоем: там обозначилось несколько белых точек, словно бы стайка лебедей плыла. Это, конечно, он, Пимин! Скорей, скорей! Там, откуда плывут лебеди, — Москва, Суздаль, Владимир, Нижний, Тверь…

Знать, в славное богатырское время родились они — так звонко и открыто названы, каждый город, словно благовест: Мос-ква, Суз-даль…

И конечно же, Пимин заберет его с собой, не может не забрать!

3

Когда ладьи, на которых прибыл Пимин со своей свитой, причаливались к притопленным водой мосткам, из города прискакал один из постоянных, приставленных к Василию охранников. Неизвестно, с какой целью и по чьему заданию примчался он, однако сделал вид, будто ради того только торопился, чтобы сообщить:

— Люди, которые делают избы одним топором, — он плохо знал русский язык и забыл, очевидно, слова «плотник» и «столяр», — закончили вашинскую мечеть (и слова «церковь» в памяти не удержал).

В отличие от того татарина, что интересовался смыслом икон и храмов, этот, с лицом, поклеванным оспой, был глупый и злой. Если не мог придраться ни к кому из окружающих его людей, ругал свою лошадь — либо за то, что она много ест, либо за то, что не хочет есть; если и лошадь вела себя безукоризненно, он клял погоду — было ему либо жарко, либо холодно. Василий давно уже, по совету Боброка, приучился держать себя с ним осторожно, не говорить ничего лишнего и сейчас заподозрил неладное, не поверил, что охранник доброхот такой — ради лишь приятного сообщения лошадь наметом гнал. И не ошибся, в чем убедился в этот же день.

Пимин сошел на берег походкой величественной, царской, на груди нес митрополичий крест — с драгоценными каменьями и на золотой цепи — и оделся очень пышно, однако на лике его не было небесного отсвета, какой был у Алексия, Сергия Радонежского, Киприана. Было у Пимина лицо обыкновенного мужика с печатью мирских грехов. И взор был не светел — мутный, стоячий взгляд.

Василий сразу же отказался от мысли просить его взять с собой, решил обратиться к бывшему в митрополичьей свите ростовскому игумену Авраамию, который казался ему добрым, милосердным.

Отстояли обедню в новой, пахнувшей еще стружками церкви. Не часовня — церковь все же, храм Божий, но обыденка и есть обыденка, какой с нее спрос: основой служила клеть — обыкновенная русская изба, только холодная, без печи, с востока прирублена апсида алтаря, с запада — сруб трапезы, вся церковь поставлена на подклеть и обнесена террасой. Протодьякон невнятно бубнил молитву, Василий не вслушивался в слова, думал о своем. Когда пропели многая лета, то епископ Савва первым помянул не московского великого князя, как повелел в свое время Киприан, а царя ордынского, и Пимин не сделал Савве замечания, значит, согласен был с таким порядком, а может быть, даже и сам его установил. Помнится, отца упрекали за то, что сослал Пимина в Чухлому, а всех его думцев и советников — виновников его незаконного поставления в митрополиты — велел развести по разным местам и посажать в железа, говорили, что это ошибка великого князя. Что ж, если ошибся отец тогда, то еще большую ошибку совершил, когда выпустил Пимина из заточения, — Василий с трудом уж мог скрывать свою неприязнь к Пимину и решил про себя, что лучше век будет сидеть в Сарае, чем обратится за помощью к этому самозваному митрополиту, а если — Бог даст! — Василий станет когда-нибудь великим князем… Тут, поймав себя на том, что слишком далеко в чаяниях убрел, Василий смущенно кашлянул, оглянулся, словно бы опасался быть подслушанным в тайных своих мыслях, и увидел в проходе своего охранника. Странное дело: на лице его — впервые за все время! — была улыбка, он даже подмигнул Василию заговорщически, вроде бы поманил из церкви.

Василий осторожно сделал несколько шагов назад и так, отступая задом наперед, незаметно выбрался из храма. Охранник перешел уже в это время через дорогу и, остановившись возле торгового лотка, ждал его. Василий медленно, раздумывая и колеблясь, направился к нему.

Охранник опять — да, может, это и не он, а лишь похожий на него? — осклабился в доброжелательной улыбке. А когда Василий был уже в двух-трех шагах от него, сказал быстро и на очень хорошем русском языке:

— Ваш главный колдун завтра пойдет на прием к Тохтамышу. Тем временем тебе, великий княжич, надобно встретиться с послом великого хана всей империи Аксак-Тимура. Он ждет тебя в юрте, что стоит в двух верстах от Солодовской слободы на берегу Подстенного ерика. Ночью я буду сторожить тебя, а утром отведу к послу, у которого очень важное к тебе дело, очень важное.

Он подчеркнул эти два слова повторением их и особым нажимом голоса, в третий раз за один нынешний день показал в улыбке свои белые ровные зубы и, легко вспорхнув на коня, помчался через базарную площадь. Пахнуло конским потом, политой мочой землей, кислой овчиной и нечистотой никогда не мытого человеческого тела — басурманин он и есть басурманин.

Василий встал болваном на росстани: куда двинуться?

Мимо два ордынских стражника волокли какого-то преступника. Тот отчаянно упирался, предчувствуя, видно, суровую кару.

Василий уж привык к тому, что татары, не доверяя самим себе, отдают человеческие судьбы на пути провидения: либо каленым железом испытывают — сильно ли у обвиняемого кожа будет палиться, либо бросают в глубокий водоем и смотрят, утащат ли грехи на дно.

Понимая слишком хорошо, что ему самому надлежит принять решение, Василий тем не менее тоже не нашел в себе сил сделать это и возложил свою участь на волю жребия: если Пимин согласится взять с собой — завтра никуда не ходить; откажется митрополит вызволить из плена — встретиться с таинственным послом Аксак-Тимура, как бы ни было страшно отважиться на это.

Кончилось богослужение, епископ повел всех к себе домой на торжественную трапезу. Василий набрался духу, остановил митрополита:

— Святитель Пимин! Скажи завтра Тохтамышу, что я еду с тобой.

Пимин округлил в ужасе глаза, наложил на Василия святой крест двуперстно сложенной благословляющей десницей:

— Господь с тобой, княжич! Весной родился у тебя братец, Петром нарекли. Дмитрий Иванович и Евдокия Дмитриевна слезы горючие денно и нощно по тебе льют, но ничего поделать не могут. Великий князь послал бояр своих верных Свиблу, Ивана Уду, Александра Белеута в землю новгородскую за черным побором, ибо обнищали деревни в княжестве московском, не могут по полтине с дыма дать, как того великий хан требует. Вот соберет Дмитрий Иванович сколько надо денег, расплатится с Ордой, тебя выкупит. А пока будь смиренен, ибо смирение паче гордости, поборет смирение гордыню, аки Давид Голиафа.

— Нет никакого терпения нашего, святитель Пимин! Вон Фома Кацюгей…

— Знаю, наслышан о сем прискорбии, — сердито перебил Пимин. — Оставил, знать, Господь его, не дал сил величие духа в терпении проявить.

— Да нешто можно это терпеть! — в отчаянии воскликнул Василий.

— Можно и должно, — строго урезонил его Пимин. — Вспомни, когда отставной иерарх-чужеземец, александрийский еврей, заушил Христа мерзким ударом в святую ланиту, он спокойно перенес оскорбление, а вот апостол Павел такого обращения не вынес, ответил жестоким укором: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная». Потому велик Христос, а не Павел. Золото искушается огнем, а человек напастями.

Василий смиренно выслушал, даже покачал головой, расстроившись за апостола Павла, как делают лукавые ученики, желая обмануть учителя и не гневить его своим непослушанием, но все равно продолжал канючить свое:

— Ну, хоть до Царьграда возьми меня с собой.

Игумен Авраамий оказался не только недобрым и немилостивым, но вредным, как злое насекомое. Когда вскинул на него с мольбой глаза Василий, он не только не посочувствовал, но даже укусил:

— Чай, ты, княжич, не титешное дите, чай, тебе пятнадцатый годок пошел.

Не дожидаясь, как отнесется к такой дерзости Василий, игумен двинулся следом за митрополитом и епископом. Все трое шли важно и степенно, задрав головы, как гуси.