Борис Дедюхин - Василий I. Книга первая

• Название: Василий I. Книга первая
• Автор: Борис Дедюхин
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-87994-052-7

Действие увлекательного исторического романа «Василий, сын Дмитрия» охватывает период до и после Куликовской битвы, когда росло и крепло национальное самосознание русского народа. Все сюжетные линии романа и судьбы его персонажей сопряжены с деятельностью конкретных исторических лиц: князя Василия I, Сергия Радонежского, Андрея Рублева.

---

Отец, как давеча Киприан, подошел сзади, прочитал писание, тронул голову сына, только длань у него не то что Киприанова — жесткая, будто из дерева точенная.

— «На охоту», значит? Пожалуй. Пора тебе, сын, учиться держать порядок во всем, быть сведущим и в конях, и в соколах с ястребами. Да и землю отчину и дедину окинуть хозяйским глазом пришла тебе пора.

И сразу забыл княжич про свои сомнения, про жалость к Киприану, с обожанием смотрел на отца, стараясь угадать в нем самого себя и свою будущую судьбу.

Глава II. …Чтоб свеча не угасла

О светло светлая и украсно украшенная земля Руськая! И многими красотами дивишь ты: озерами многими, дивишь ты реками и кладезьми месточестимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми разноличными, птицами бесчисленными, городами великими, селами дивными, садами монастырскими, домами церковными и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими — всего ты исполнена, земля Руськая…

Слово о погибели Руськой земли 1

Василий читал перебеленные на пергамент писцами Чудова монастыря строки вековой давности и все пытался представить себе человека, первым произнесшего эти слова, высекающие из сердца огонь. От них так же полнилось восторгом его сердце, как при виде колеблющегося на воде озера, словно огонек свечи, отражения храма Покрова-на-Нерли, построенного Андреем Боголюбским, безутешно переживавшим когда-то здесь смерть своего сына, как при входе в Успенский собор во Владимире, такой величественный и богатый. В Москве у них храм Успения был беден, невзрачен, хотя и велись в нем главные службы для самого великого князя: с владимирского собора дикари облупили золото, а для московских храмов драгоценного металла уж и взять было негде — обобрали, ограбили вовсе Русь азиатские варвары.

Василию шел седьмой год, но еще ни разу не укорачивали на его голове волосы. Правда, коня он мог оседлать без помощи стремянного и гонять его мог по-всякому. Отец то ли забыл, то ли в заботах некогда ему было, то ли> тяжко переживая смерть первенца Данилы, умышленно затянул постриг и посажение, но вот наконец под давлением Владимира Андреевича и Боброка-Волынского было это сделано, и отныне Василий стал участвовать уже почти во всех дальних и ближних, мирных и кровавых походах отца.

Редкостного жеребца подарили ему в праздник пострига — голубой масти: болгарские купцы променяли за него двух игреневых и трех караковых лошадей да в придачу еще дали сорок сороков соболей. Масть даже и не просто редкая — невиданная. Только на иконе «Чудо Георгия о змие» нарисован конь такого окраса. Василий, вспоминая огневолосого темноликого Георгия, властно вздыбившего голуб-коня, со страшной силой поражающего копьем извивающегося под копытами змея, представлял себя этим всадником — в таком же алом одеянии, с нимбом золотых в лучах закатного солнца волос, с таким же мужественным и открытым взглядом, и ему грезились шум жаркой сечи, свист татарских стрел над головой и, под конец, ликующий крик русских ратников над поверженным навсегда ползучим гадом. Так и будет, а пока оседлать коня и красно проехаться верхом в золоченой броне, на седле, усыпанном драгоценными каменьями, — этим в открытую гордился Василий перед сверстниками, детьми бояр и дворян московских как делом исключительно княжеским. И уже зазорным для себя стал считать пеши ходить, разве что в Спаса-на-бору Церковь, что при княжеском дворе была на стрелке при слиянии рек Москвы и Неглинной. Да и как же иначе, это уж искони на Руси повелось, само слово «князь» — конь-язь — «имеющий коня» значит.

Кроме голуб-коня в распоряжении Василия была целая конюшня объезженных скакунов самых разных пород и мастей. Кони издревле считались на Руси символом мужества и силы. Когда хотели сказать, что человек болен, так выражались: он не может даже на коня всести. Под угол строящегося дома непременно клали череп коня, а самый гребень крыши коньком называли.

Легких верховых лошадей в южных степях разводили некогда половцы. Это были очень подвижные и поворотливые лошади, и не зря именовали их на Руси половецкими скоками. Во время нашествия азиатских орд эти половецкие, а также похожие на них башкирские, монгольские и кипчакские лошади нахлынули в южнорусские степи, проникали и в северо-восточную Русь. Но в конюшнях князей и бояр по-прежнему отбиралась и выращивалась своя — степенная и статная лошадь, под стать боярской пышности и медлительности. С ненавистью относясь к агарянской суетливости и пристрастию к резвой скачке (все, что пришло с поработителями, казалось дурным), русские с предубеждением относились к легким степным скакунам, отдавали предпочтение лошадям крупным, тучным, сильным. Ездили бояре исключительно шагом, лошадей запрягали и зимой и летом в сани, во время пышных выездов вели в поводу лошадей пешие отроки-слуги. Отец Василия великий князь Дмитрий Иванович первый из русских правителей понял, что ордынских поработителей надо бить их же оружием, только еще более сильным. И он за несколько лет создал конницу по примеру степняков, в княжеских и боярских конюшнях появилось много коней легконогих. Но, конечно, тягаться с кочевниками было нелегко. У азиатов лошадь шла под седло и вьюк, в арбу и в колесницу, для забоя на мясо и делания кумыса — на все нужды хватало им лошадей, потому что не было нехватки в пастбищах. Не то на Руси, сплошь покрытой раменным, первозданным лесом: не от хорошей жизни принят был закон, запрещающий забивать молодых лошадей и употреблять их вкусное мясо в пищу.

2

Конюшие вдвоем подняли Василия в седло, с двух сторон придерживали стремена.

— Выходи на Кунью волость, там встретимся, — услышал он из темного проема конюшни голос отца.

Василий поправил притороченные сбоку лук и кожаный колчан, отвел назад, чтобы нечаянно не поломать оперенные концы червленых стрел, потрогал витую, украшенную яхонтами, сердоликом и бирюзой рукоятку харалужного клинка, только вчера еще откованного на его глазах лучшим московским оружейником. Закаленный в воздушной струе на полном скаку лошади клинок — надежный и острый, от прикосновения к нему сразу прибавилось сил и решительности. Однако спросил все же, сдерживая нетерпеливо приплясывающего на месте скакуна:

— Одному ехать?

— Иль забоялся? — вопросом ответил отец.

Конечно, пробираться одному через глухой, малознакомый лес, да еще в темноте, было страшно, но только страшнее было признаться в этом. Василий ослабил поводья, понужнул стременами коня, который взял сразу с места в карьер, и понесся через кремлевскую площадь, затем мимо жавшихся друг к другу строений, мимо цветущих яблоневых садов, спустился к Фроло-Лавровским воротам. Возле глухой монастырской ограды чуть придержал коня, оглянулся, будто невзначай, прислушался. Убедился, не зная, радоваться или тревожиться, — не слышно стука копыт, никто не сопровождает, хотя и Боброк и Вельяминов стояли на подворье с оседланными конями. Резко послал лошадь, чтобы не думать ни о чем, кроме скачки. Миновал кремлевские ворота и очутился среди беспорядочно стоявших домов: одни липнут друг к другу, другие спрятаны за высокими заборами, третьи выдвинулись прямо на дорогу. Перемешаны без разбору боярские дворы и бедняцкие избы, каменные храмы и деревянные часовни, яблоневые сады и заросшие чертополохом пустыри.

Заорал было петух, но тут же смолк, испуганный перестуком копыт. Но его услыхали кочеты в других дворах, сначала ближних, затем дальше и дальше, пока не очнулись ото сна и самые окраинные. По петушиным голосам судя, город бесконечно огромен, и не зря Посад назывался великим.

Голубой предутренний холодок стлался над еще не проснувшейся Москвой. Кое-где, видно, уже затопили печи, и ветерок доносил порывами аромат печеного хлеба, перебивавший летучий дух цветущих яблонь.

Кончились плетни и частоколы Посада. Зло и вразнобой загавкали собаки расположенной на берегу Яузы псарни, но их голоса подавлял шум падавшей с мельничной плотины воды. Но вскоре все звуки остались где-то позади. Василий явственно слышал, как цокали подковы его лошади по гулким бревнам моста.

После выезда на кулишки, грязи да гнилища Голубь сам перешел на шаг — вяз по венчик в маристой почве: пошли потные места, мокрые весной и во время долгого ненастья. Но на ополье дорога снова стала твердой, снова княжич пришпорил коня и, замирая от сладкого ужаса, решительно врезался в белый вязкий туман, стоявший стеной перед лесной чащобой.

Конь натыкался на кусты, испуганно прядал ушами. Василий успокаивал его, поглаживал по влажной шее, шептал ласковые слова, успокаиваясь и сам. Он ничего не видел в темноте, но лес казался зрячим.

Отец наказывал по пути на охоту посмотреть, как теребится путь в бору на Глухарином болоте — рубится лес, прокладываются по топким местам гати, мостятся мосты. Почему именно Василий должен был смотреть? Отец ответил, что надо сохранить в секрете этот новый путь, чтобы о нем не прознали как-нибудь враги — литовцы ли с запада, татары ли с юго-востока. Это, конечно, верно, но только мало разве у отца близких бояр и воевод, которым он во всем доверяется?