Борис Дедюхин - Василий I. Книга первая

• Название: Василий I. Книга первая
• Автор: Борис Дедюхин
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-87994-052-7

Действие увлекательного исторического романа «Василий, сын Дмитрия» охватывает период до и после Куликовской битвы, когда росло и крепло национальное самосознание русского народа. Все сюжетные линии романа и судьбы его персонажей сопряжены с деятельностью конкретных исторических лиц: князя Василия I, Сергия Радонежского, Андрея Рублева.

---

Под Бяконтовым конь был поплоше, хотя тоже нарядный — караковый. Когда они выезжали на прогулки в окрестности монастыря, рыжий косил взглядом на бяконтовского коня — сначала вопросительно (мол, что же отстаешь, мол, айда скорее!), а потом уж, очевидно, с презрением, замечая, как трудно дышит караковый его попутчик, как натужно мотает головой.

Данила сорвал кустик полынка, протянул Василию:

— Положи под мышку, подвяжи, чтобы не потерять.

— А что, Иван Купала нынче? — понял Василий и охотно пристроил душистую и мягкую кисточку полынка под рубахой: известное дело, она предохраняет от всяких чар и колдовстве.

Данила тоже обезопасил свою судьбу полынком, ехал сзади Василия и напевал:

Иван, Иван, святой Иван,
Что принес ты нам новенького,
Что принес ты нам новенького,
Иван, Иван, святой Иван…

Оба они уже знали, что здесь, в Литве, люди верят, будто в ночь перед Иваном Купалой ведьмы высасывают молоко у коров; чтобы избавиться от этой напасти, втыкают в углы хлева веточки ласточьего зелья, над дверями вешают убитую сороку и прибивают крест-накрест кусочки восковой свечки. А в Переяславле, помнится, в этот день всегда бежали купаться в чистое озеро Плещеево, рыбаки начинали в Ивановскую ночь — с двадцать третьего на двадцать четвертое июня — ловить известную всему свету нежнейшим вкусом своим переяславскую селедку.

Все чаще вспоминался дом. Василий снова подумывал о побеге, но с Данилой заговорить об этом не решался.

В Сарае Тебриз сказал как-то: «У нас тут степь, открыто, все видно, хорошо и красиво. А у вас на Руси леса, в них темно и страшно». Но нет, вовсе не так! Это в голой степи страшно, а в лесу от любого ворога схорониться можно, все такое знакомое и родное — ложбины, перелески, оврага, березка и ель, петлявые речушки, заросшие рогозом озера…

Объявился снова Киприан — заехал, как он сам объяснил, проститься перед дальней дорогой в Византию. О том о сем речь вел, ненароком будто бы обмолвился, что дядя княжича Владимир Андреевич Серпуховской на дочери Ольгерда женат. Василий сделал вид, что не понимает намека. Киприан в открытую пошел:

— Не только Витовту родство с Москвою нужно, но и тебе в равной мере. А Софья-то такая справная девка стала, увидишь — не узнаешь ее.

— Но она же ведь нерусь!

— Эк, научился чему от батюшки своего! Апостол Павел учил нас, что несть ни иудея, ни эллина.

— А Спаситель наш Иисус Христос? Он чему учил? Блаженный отец Сергий говорил…

— Значит, не от батюшки своего, а от игумена перенял ты словеса, истинный смысл которых не каждому дано постигнуть. Да, только в единой вере христианской смогут все народы жить в мире и братстве. Ныне гимны о мире не встречают сочувствия в опустошенных людских сердцах, но в глубинах жизни народной, переполненных страданиями и печалями, нет места ненависти и вражде даже к иноплеменникам. Не народы враждуют, но цари. В сердце народном таится стремление к правде и свету, помочь ему в этом стремлении — долг каждого правителя, большого и малого, и твой тоже долг, княжич, будущий великий государь!

— Вот когда буду государем, тогда и поговорим! — закончил разговор Василий и думал, что расплевался навсегда с Киприаном, но тот слишком терпелив и проницателен был, чтобы дать сердцу возобладать над разумом.

— Верно, верно, Василий Дмитриевич, давно уж понял я, что державным умом своим ты дальше предков своих пойдешь. — Добавил с лукавством: — Хоть в Царьград я отбываю, однако все одно под рукой у тебя буду. Понадоблюсь вдруг — дай знать.

Понадобился Киприан княжичу даже раньше, чем можно было предполагать: еще и Киев не успел проехать митрополит, как вернули его в Литву гонцы Витовта.

Витовт пригласил на охоту. Излишне говорить, сколь рады были этому Василий и Данила.

Охота — радость государей. Владимир Мономах полагал, что обилие зверей и птиц дано Руси на снедь и на веселье. Сам он представлял собой идеал русского князя-охотника с безграничной отвагой, покоящейся на убеждении, что смерть не приходит раньше, нежели в урочный час, и с выносливостью, не признающей усталости, пока не справлено дело. Даниил Романович Галицкий, провожая свое войско до Грубешова, собственноручно убил рогатиной трех кабанов. И московские князья Иван Калита, Симеон Гордый и Дмитрий Донской ревниво оберегали свои сокольничьи и ловчие пути. Василий всегда удивлялся, что отец его помнит всех своих борзых и гончих псов не только по кличкам, но по шерстям и статям, знает, какой собаке сколько осеней и на что каждая способна. И даже хан в Орде почитал себя охотником, хотя его веселье дико было наблюдать: молодые воины окружали участок степи в несколько десятков верст площадью и гнали все живое в центр круга, гон длился несколько дней, а когда дичь была наконец согнана в кипящий клубок, изволил приезжать и сам хан, после чего начиналось избиение.

Витовт прослыл охотником искусным и мужественным. Он никогда на охоте и в походах не пил вина, был вынослив, осторожен и в лесу мог так пройти, что под ногой у него ни одна ветка не хрустнет. Из всех утех он больше всего ценил облаву на вепря. Зная слишком хорошо, сколь опасен для человека дикий этот зверь, особенно если он подранен или защищает свою семью, Витовт тем не менее нарочито осложнял охоту, исключая не только использование пастей и ям, но отказываясь даже от подседельных лошадей. Эти условия. он считал обязательными и для своих спутников, сказал Василию с Данилой:

— Доблесть в том только заключается, чтобы добыть вепря лучной стрелой, но не с седла лошади на ходу стреляя и не с возвышенного трона, а честно на земле стоя.

Он вооружил Василия таким луком, какого тому не то что в руках держать — и видеть-то нигде не приходилось. Стрелял он раньше из московских и кипчакских луков, согнутых правильным полумесяцем, подручных и прикладистых. Этот, из двух смолистых корней лиственницы, обложенных для упругости пластинками китового уса, соединенных украшенным резьбой прямым перехватом и стянутых двухаршинной тетивой из воловьих жил, ни в какое сравнение не шел даже с самыми лучшими боевыми луками, которые видел Василий в Сарае у ханских темников. И стрелы оружию под стать: длинные, с гладкими наконечниками — для дальней стрельбы, короткие с зазубринами — бить в упор, и все одинаково тщательно, в четыре ряда, оснащены в основании прочными, пегой раскраски перьями — из хвоста глухаря. Даже и у самого Витовта лук был поплоше, а у Данилы вовсе рядовой.

Витовта окружала многочисленная свита рыцарей и бояр, а он первые знаки внимания оказывал скромному доезжачему — низкорослому, светлоглазому и юному Чудаку, который попал в Литву откуда-то с севера Руси и которого Витовт приблизил к себе за необыкновенные его охотничьи способности.

— Он языкам всяким разным разумеет, — сказал Витовт.

— И по-татарски лопочет?

— Нет, он язык птиц да зверей понимает.

Чудаком звали его потому, что принадлежал он к неведомому племени чудь, а истинного имени своего не знал, ибо родители его и вообще все одноплеменники, не желая попасть в плен к врагу, превратились в белые березки, когда пришли на их землю захватчики; так, во всяком случае, думал он сам. Вырос Чудак среди русских охотников и познал повадки всех зверей и птиц, столь искусно, подражал их голосам, что они доверчиво подходили к нему почти вплотную. Вабил он так правдоподобно, что волки и шакалы дружно отзывались ему по ночам со всей округи; лисицы сбегались, когда он начинал пищать по-мышиному или кричать голосом раненого зайчика. Он и сейчас, потехи ради, снял с головы мохнатую шапку и, подбрасывая ее вверх, застрекотал по-сорочьи. Тотчас же кинулись к нему со всех сторон и закувыркались в воздухе воронобелые птицы, а когда Чудак весело рассмеялся и замахал на них рукавицами, разлетелись обиженно и осуждающе.

— Что ты им сказал? — спросил Витовт.

— Я сказал, будто я — маленький сорочонок, попавший в беду.

На нынешней охоте Чудаку предстояло найти по следам кабанов, организовать облаву и выгнать зверей из леса на стрелков, которыми по давнему неписаному праву бывали всегда гости Витовта и он сам.

Пока ехали на место облавы через покрытые хрустким первым льдом болота и луговые трясины, по гулкой глинистой земле, усеянной, словно черепами, белыми валунами, Витовт рассказывал, что неделю назад охота на вепря получилась неудачной, упустили зверя:

— Вышло два стада диких свиней на стоявших в засаде лучников — моих гостей иноземных, магистра ордена Ливонского Бургера, принца датского Лерсона да легата папского Авессалома, и у всех троих сердчишки робкие оказались, все пропустили кабанов с миром, ни единой стрелы не выпустив. Один говорит, что промазал, второй — не успел будто бы выстрелить, а третий даже и не видел никого…