Эдуард Тополь - Лобное место. Роман с будущим

• Название: Лобное место. Роман с будущим
• Автор: Эдуард Тополь
• Жанр: Политический детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-087953-3

Детективный роман «Лобное место» — это неожиданное продолжение «Красной площади» и «Журналиста для Брежнева», бестселлеров восьмидесятых годов. Действие романа происходит в прошлом веке, в наши дни и в 2034-м, когда люди начнут путешествовать во времени, а на киностудиях страны будут экранизировать «И возвращается ветер» В. Буковского, «Полдень» Н. Горбаневской, биографии генерала Петра Григоренко, Александра Солженицына и академика Андрея Сахарова.

Литература всерьез — это радостный плач о прекрасном и горестном мире, который так скоро приходится покинуть.

Юрий Нагибин

Лобное место — это гора Голгофа (по-евр. — «лобное место»), где по преданию был погребен Адам и лоб его, то есть голова, освятилась кровью Спасителя, когда Его распяли.

В Москве, на Красной площади, каменное с чугунными воротами Лобное место было сооружено при Борисе Годунове. До переноса столицы в Санкт-Петербург Лобное место было главной общественной и политической трибуной Москвы.

Из Интернета

---

Эдуард Владимирович Тополь Лобное место

Часть первая Лобное место, или Привидение в пятом павильоне

1

Если бы я не работал на «Мосфильме», я бы никогда не поверил в эту историю. Даже не все, кто сейчас там работает, верят, что это было на самом деле. А потому я не собираюсь ни уверять вас, ни доказывать правдивость моих слов. Я просто расскажу то, чему сам свидетель, поскольку вся история разворачивалась на моих глазах и — больше того — я был ее невольным участником.

Все началось в июле 2014 года в Пятом павильоне, днем, буквально за минуту до съемки первого дубля. Тут для непосвященных нужно пояснить, что Пятый павильон (а также все остальные съемочные павильоны «Мосфильма» от Первого до Девятого) — это такой огромный ангар, в котором работники нашего «Декорстроя» по эскизам и чертежам киношных художников строят декорации, нужные для съемок той или иной кинокартины. Декорации бывают самые разные — от простой деревенской избы или московской коммунальной квартиры до парижской улицы, дворцовых покоев Ивана Грозного и футуристических интерьеров звездолета XXIII века.

В этот день мы снимали довольно дорогой объект — крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого, с фонтаном посреди мозаичного пола и креслом для Понтия Пилата. За колоннами был сад — не нарисованный, а почти настоящий — с декоративными деревьями, в которых мы поселили настоящих ласточек, чтобы, привлеченные струями фонтана, они, как сказано у Булгакова, сами залетели под колоннаду, оживляя статичность диалога Понтия Пилата и Иешуа Га-Ноцри. Дальше, за садом были видны упомянутые Булгаковым конные статуи гипподрома — правда, не реального, а нарисованного на стене павильона, но умело размытого туманной дымкой белого пара, создающего эффект отдаленного миража и зноя. А нависающие с потолка прожекторы палили на эту декорацию так мощно, что актерам не нужно было играть изнуряющую иерушалаимскую жару — зной на площадке был как в Аравийской пустыне.

И вот в ту секунду, когда все было готово — великий Стас Ярваш в белом, с кровавым подбоем плаще Понтия Пилата, гениальный Иван Безлуков в разорванном голубом хитоне Иешуа, невзрачный Обводников с куском пергамента — секретарь Пилата, и великан Варуев в доспехах кентуриона Крысобоя уже стояли за софитами, чтобы по сигналу второго режиссера войти в кадр, — в эту секунду классик нашего кинематографа Андрей Витольдович Верховский, дождавшись прилета ласточки к фонтану, поднял, наконец, руку и своим барским голосом сказал: «Приготовились! Тишина в павильоне! Мотор!» «Хлопушка» Люся ту же метнулась к объективу, чтобы скороговоркой объявить: “Мастер и Маргарита”, кадр сорок четвертый, дубль первый!» — но именно в этот момент кинооператор Сергей Акимов, нажав кнопку мотора камеры, вдруг закричал со своего операторского крана на весь павильон:

— Ё…! Уберите девку из кадра!!!

Ласточка испуганно вспорхнула из фонтана и, стрижа воздух острыми крыльями, улетела куда-то под колосники. А мы ошалело захлопали глазами — какую девку? Никаких девок в кадре не было и быть не могло.

Тут Акимов, снявший дюжину шедевров нашего кино, и сам, отлипнув от окуляра камеры, увидел, что никаких девок нет на съемочной площадке.

— Блин! — сказал он в сердцах и виновато посмотрел на режиссера. — Померещилось…

Верховский сдержанно кашлянул:

— Кх… Пить меньше надо.

— Меньше кого? — ревниво спросил в стороне Понтий-Ярваш.

Все рассмеялись. О пивческих способностях Акимова и Ярваша на «Мосфильме» ходили легенды.

— Тихо! — снова приказал Верховский. — Тишина на площадке. Ждем ласточку.

Мы замерли.

В мертвой тишине павильона стало опять слышно, как, точно по Булгакову, «вода пела замысловатую приятную песню в фонтане».

Наконец этот чистый струящийся звук успокоил птиц, одна из ласточек впорхнула из сада на балкон и села к фонтану точно по центру кадра. Лучшей мизансцены быть не могло! Верховский, чтобы не спугнуть ласточку, негромко сказал: «Внимание! Мотор!», Серега Акимов, сидя на операторском кране, снова прильнул к окуляру камеры, и Люся опять возникла с хлопушкой перед объективом.

— Стоп! — вдруг громко сказал Акимов, выключил камеру и повернулся ко второму режиссеру: — Тимур, твою мать! Какого хрена эта сука делает на площадке?

Это уже было ЧП. Мало того что Сергей снова сорвал съемку, так он еще и публично, при всей группе матерно оскорбил дагестанца Тимура Закоева!

Тимур напрягся так, что худая его фигура превратилась в клинок, загорелая лысина побелела, а на темном ореховом лице разом вспухли и ноздри, и скулы.

— Какая сука? — сухим голосом спросил он у Акимова.

— Вон сидит у левой колонны! — показал Сергей на совершенно пустую балюстраду и тут же сам увидел, что ни у левой, ни у правой балюстрады нет ни души. — Что за хрень? — пробормотал он и правым глазом снова припал к окуляру камеры. — Да вот же! — и позвал Верховского: — Андрей Витольдыч! Смотрите!

— Я и так вижу, — сдержанно произнес Верховский. — Там нет никого.

— А вы сюда идите, сюда! — настойчиво сказал Серега. — Посмотрите в камеру.

Сделав принужденное лицо, Верховский подошел к операторскому крану. Мы с интересом ждали развязки. Хотя ты и лучший оператор страны, лауреат трех «Золотых орлов», но чтобы так, до чертиков в глазах, упиться накануне съемок! Решится ли Верховский отстранить его от съемок?

Между тем Акимов уже уступил Верховскому свое место на операторском кране, и Верховский присел к камере, прильнул глазом к объективу. Потом отстранился, глянул на съемочную площадку и — снова правым глазом к окуляру объектива.

— Ничего не понимаю… — растерянно пробормотал он. — Тимур, можно вас?

Эта его манера ко всем, даже к осветителям обращаться на «вы» не только устанавливала дистанцию между ним, небожителем, и нами, смертными, но не раз помогала и нам, грешным, сдерживать свои эмоции. Закоев, дергая скулами, подошел к операторскому крану.

— Взгляните… — и Верховский уступил ему место у камеры.

Сопя раздутыми ноздрями, Закоев заглянул в объектив. Потом так же, как Верховский до него, поверх камеры посмотрел на колоннаду и фонтан и — снова склонился к камере.

Мы во все глаза следили за этой сценой. Поскольку старик Верховский, как и еще несколько живых мастодонтов эпохи советского классицизма, не признавал мониторов, дублирующих камеру, мы не могли видеть того, что видел кинообъектив. Но что они, все трое могли видеть в камере, чего не видели мы?

Между тем Закоев, которого из-за его бешеного характера дважды исключали из ВГИКа и не дали диплом режиссера-постановщика, вдруг каким-то кошачьим движением сошел с операторского крана и вкрадчивой походкой кавказского барса устремился на съемочную площадку. Он шел так осторожно, что, минуя фонтан, даже не спугнул ласточку, которая продолжала безмятежно наклоняться к воде и пить ее своим крохотным клювиком. Не останавливаясь и не отрывая глаз от левой колонны — так хищный зверь подкрадывается к своей добыче, Закоев достиг этой колонны и, растопырив руки, стал шарить у ее подножия. Потом выпрямился, посмотрел на Акимова и Верховского и крикнул им:

— Ну? Есть что-нибудь?!

Акимов заглянул в объектив.

— Нет, она исчезла…

— Значит, можем снимать, — сказал Закоев не то Верховскому, не то вообще нам всем.

Но тут я не выдержал:

— А что там было, Андрей Витольдыч?

Как редактор фильма и автор телевизионной экранизации великого романа, я не входил в служебную иерархию киногруппы и имел право на некую вольность даже в общении с режиссером-постановщиком. Впрочем, эта вольность тут же подала пример и всем остальным, они оживились:

— Что вы там видели? Кто там был? Какая девка?

— Голая? — уточнил Понтий-Ярваш.

Верховский поднял руку:

— Тихо! Тишина в павильоне! Успокоились! Чепуха, ничего не было, приступаем к съемке…

2

Так бы все и забылось — мало ли чепухи случается на съемочных площадках, если бы назавтра Верховского, Акимова и меня как редактора фильма не вызвали к Егору Палычу Пряхину, заместителю генерального. Когда мы вошли в его кабинет, увешанный плакатами легендарных советских и постсоветских фильмов, там уже сидели режиссеры-постановщики Лев Хотуленко и Валентин Дубров со своими редакторами и операторами, снимающими в соседних с нами павильонах, а также коренастый увалень, начальник мосфильмовской охраны, фамилию которого я не знал.

— Присаживайтесь, — сказал нам Егор Палыч, отложив в сторону «МК» с цветными заголовками событий на Луганском и Донецком фронтах. Даже под цивильным пиджаком его широкие плечи выдавали выправку бывшего полковника ВДВ. Но в голубых и обычно спокойных глазах человека, много повидавшего в своей армейской жизни, на сей раз была если не тревога, то озабоченность.