Юрий Лиманов - Святослав. Великий князь киевский

• Название: Святослав. Великий князь киевский
• Автор: Юрий Лиманов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0370-4

Роман современного писателя Ю. Лиманова переносит читателей в эпоху золотого века культуры Древней Руси, время правления Святослава Всеволодовича - последнего действительно великого князя Киевского.

---

   — Оно, боярин.

   — Забудь.

   — Ась?

   — И думать, говорю, забудь. Ибо восхваляет князя Игоря.

   — Что-то не пойму я, боярин. Игорь Святославич — он же великому нашему князю двоюродный брат и союзник.

   — Не все братья по крови и по духу близки.

   — Это конечно, это да... но...

   — Князь Игорь на Святослава Всеволодовича обиду затаил, что не даёт он ему Черниговский престол.

   — Эх, боярин, княжьи обиды как тучи по весне: подует злой ветер с поля половецкого — и нет их. Впервой ли у них размолвка...

   — Тут, отче, не просто размолвкой, тут изменой пахнет. — Ягуба не мог отказать себе в удовольствии показать причастность к тайнам большой великокняжеской политики. — Князь Рюрик Ростиславич Белгородский склоняет Игоря к союзу против нас. Так что по всему выходит — не нам об Игоревой славе заботиться. И повесть эта — дело его, нас не касаемое.

В библиотеку доходили разговоры о княжеских распрях, спорах. Слова Ягубы не были для монаха таким уж большим откровением. Но при всём своём простодушии Паисий научился, находясь вблизи престола, наблюдать изо дня в день за жизнью большого двора, не торопиться выказать осведомлённость, тем более когда речь заходила о князе Рюрике, соправителе великого князя.

— Это конечно, это да... — Паисий сокрушённо покачал головой. Руки его, непроизвольно потянувшиеся к бородке, чтобы огладить её, замерли. Не успев додумать, он выпалил: — Только, боярин, князь Игорь повесть-то не принял. И дружинника, который её написал, со двора своего согнал... — Не закончив, он искоса поглядел на боярина и остановился.

Для Ягубы это была новость. Но он по многолетней привычке ничем не выразил своего неведения. Наоборот, как можно более естественно спросил, словно давно уже знал об этом, и обдумал, и взвесил возможные последствия:

   — Ну и что?

   — Сказано В Евангелии: приобретай мудрость.

   — Он всё о своём. Забудь!

   — Я ведь к чему: не приобрёл, а согнал! Вот и выходит, кому мудрость во славу, а кому и в укор...

Ягуба задумался. О повести придётся докладывать великому князю. Но что докладывать?

   — А ты не так прост, отче. — Он пытливо поглядел на Паисия, как бы заново оценивая его, и сказал задумчиво: — Рюрик Ростиславич хочет женить племянника на дочери Игоря и тем союз против нас укрепить...

   — Неужто на Весняне? — воскликнул Паисий и сразу же пожалел о вырвавшихся словах: княжич и Весняна часто встречались здесь, в библиотеке, здесь зарождалось их чувство, и так вышло, что он, Паисий, смиренный Божий раб и слуга книг, стал их поверенным. А вот знает ли об их любви Ягуба?

Ягуба знал. И по своей привычке сразу же показал это, чуть улыбнувшись глазами изумлению Паисия:

   — Княжич Борислав в большой княжеской игре пока ещё пешка.

   — И пешка в ферзи пройти может.

   — Если бы все пешки ферзями становились... Да и то сказать: князей много, а завидных престолов на Руси раз, два — и обчёлся. В большой поход Святослава Всеволодовича против половцев — помнишь, пять лет назад? — под его знамёна до ста больших и малых князей встало. И каждому свой престол нужен, и каждый на более высокий жадными глазами глядит, смерти родича дожидается.

   — И собачатся между собой, и усобицы сеют, и половцев на подмогу зовут, а те жгут Русскую землю, — подхватил Паисий. — А потом половцев тех же вместе укрощают. Нашим князьям половцы вот как нужны, без них вроде и князья-то зачем?

   — Ты как про князей-то рассуждаешь? — вдруг встрепенулся Ягуба. Слова Паисия заставили его потерять осторожность и заговорить о том, что давно уже занимало мысли боярина, зрело в нём годами, никогда не прорываясь, но накладывая незримый отпечаток на его поступки и слова — убеждение в том, что княжеская лествица несёт разор Руси.

   — Это я твою же мысль развиваю, боярин!

   — Занёсся умом! Не посмотрю на сан, велю драть, чтоб выветрилось!

Ягуба вышел.

   — Слава тебе, Господи, понесло! — перекрестился Паисий, так и не поняв, отчего вдруг разгневался боярин.

Остафий прошмыгнул к двери, приоткрыл, поглядел вслед Ягубе.

   — К великому князю боярин пошёл, — сказал многозначительно.

   — А вы работайте, работайте! Пантелей! Покажи, что ты переписал! — сказал Паисий и стал перебирать листы на лавке монаха. — Ох ты, наказанье ты моё. Ну что ты тут пишешь? «Разоренье городов от усобиц княжеских...» Есть эти слова в летописце?

Пантелей вгляделся в переписываемый текст.

   — Нет, отче.

   — Откуда взял?

   — Ты сказал, отче.

   — О Боже! Остолоп! Дубина нетёсаная! — зашёлся в гневе смотритель. — Я сказывал... Разоренье — оно от половцев. А князья — наши защитники, радетели.

   — Так ты же только сейчас, отче, с боярином... сам...

   — Сам, сам — заладил, дурень! Слушать надобно головой, а не токмо ушами. Сказывал... Мало ли что я сказывал! Сказанное слово носимо ветром, вспорхнуло из уст — и нет его. Письменное слово — навеки. — Паисий постепенно успокаивался, и слова его зажурчали привычно: — Мы что творим? Гишторию! И потомки о нас, о нашем времени по ней судить станут. Строго, взыскательно спросят нас за всё. Так надобно ли им знать, что князья наши в слепой гордыне, в жадной алчности брат на брата шли, неся великий разор земле?

   — У потомков своих забот хватит, отче.

   — О, бестолочь! — Паисий задохнулся от нового прилива гнева, стал яростно тыкать костяшкой согнутого пальца в темечко писцу.

   — Отче, опомнись, ты же не раз говаривал, что мы должны правду потомкам нести. — Остафий осуждающе поглядел на Паисия. — А Пантелей — наивная душа.

Смотритель враз утих, опустился рядом с Пантелеем, почесал бороду, вздохнул, погладил переписчика по голове.

   — Говорил и не отрекаюсь. Только ведь эти книги дарственные, парадные, для княжеского чтения. Понимать надо разницу, дети мои... — Он задумался.

Здесь, в княжеской библиотеке, ради собирания книг — дела, главнее которого Паисий полагал только оборону земли от вражеских набегов, приходилось ему и умалчивать, и льстить, и юлить, и видел он в том великий подвиг свой перед историей. Но до какого предела может довести этот путь, есть ли оправдание умолчанию, и кто знает, когда этот предел переступишь и станешь, даже с лучшими побуждениями, споспешествовать усобицам княжеским?

После разговора Ягубы с отцом Паисием люди боярина два дня, сбиваясь с ног, выясняли, где обитает изгнанный князем Игорем певец. Вызнали, земля слухом полнится...

Казалось бы, можно идти к великому князю, рассказать и о том, что князь Игорь своего же певца прогнал, и о том, где он сейчас находится. Ан нет, мучило Ягубу сомнение, потому что не прочитал он повесть проклятую, не прослушал, когда, как доложили только теперь его люди, читал певец на подворье. Стар стал, наверное, не учуял...

Вот и терзался Ягуба, не зная, что делать. Не сказать великому князю — сам узнает, осерчает, почему своевременно не доложил, и неизвестно ещё, во что его гнев выльется.

После смерти княгини Марии Святослав неузнаваемо изменился. Ровесник Ягубы, он превратился в сгорбленного старца. Но это бы ничего, изменился он и внутренне. В сущности великий князь стал совсем другим человеком. Прежде бесстрашный в бою, он стал теперь бояться смерти и одновременно ждать и желать её. Всегда умевший сдержаться и обуздать свой гнев, он стал давать ему волю, вскипая яростью порой даже по пустякам. Прежде мудрый, стал хитрым, всегда умевший мыслить широко, как надлежит истинному государю, вдруг стал мелочным и получал удовольствие от запутанной дворцовой мышиной возни приближённых.

Только теперь начал понимать Ягуба, как велико было благотворное влияние Марии на мужа. Даже ему не хватало княгини, хотя и не стал он ей так духовно близок, как покойный Пётр...

Так ничего и не решив, Ягуба пошёл дальним, кружным переходом к светёлке Святослава, где он после смерти жены спал в одиночестве.

Ему встретилась дородная, дебелая кормилица. Она сладко улыбалась и вся колыхалась, как сдобное тесто. Могучая грудь распирала холщовую рубашку, и дух шёл от неё густой, женский, соблазный. В переходе было тесно. Проходя мимо, озорная баба притиснула его телесами к стене. Он сказал ей, словно коню:

   — Но, но, балуй! — Однако же ущипнул за податливый бок. — Проснулся великий князь?

   — Спит ещё, — пропела тягуче кормилица, не отстраняясь.

Ягуба вгляделся, припоминая. Кормилица была новенькой, взятой из ближней деревеньки, вдовой. Муж погиб, оставив её с тремя детьми и на сносях. Теперь она кормила сразу двух правнуков чадолюбивого великого князя. Была расторопной, опрятной, заботливой и явно искала покровительства при дворе, страшась вдовьей доли и того, что, выкормив княжат, придётся ей возвращаться в деревеньку, к голодной жизни, из которой уж ни ей, ни детям её не будет выхода...