Патрик Модиано - Незнакомки

• Название: Незнакомки
• Автор: Патрик Модиано
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-389-09351-5

Повесть «Незнакомки» состоит из трех женских монологов. В каждом из них героиня, остающаяся загадочно безымянной, рассказывает об определенном отрезке своей жизни, стремясь поделиться чем-то важным и удивительным, одновременно стараясь спрятать это среди на первый взгляд незначительных событий и наблюдений. Как сказал Патрик Модиано: «Ясно, что каждая из женщин говорит о своем прошлом. Но неизвестно, где они находятся сейчас, в момент рассказа, и что с ними сталось в жизни… непонятно, откуда исходят эти голоса, одновременно и близкие и далекие. И поскольку не возможно увязать ни одну из этих историй с дальнейшей судьбой героини, то кажется, будто каждый рассказ – это отколовшийся кусок льдины, навеки обреченный одиноко носиться по волнам, обретая черты то ли сновидения, то ли фантазии».

---

Ги сказал:

– Я хотел узнать, нет ли новостей от месье Карпантье.

На всякий случай я запомнила это имя. Карпантье. Старик объявил, что месье Карпантье давно уже тут не живет – с тех пор, как он сам заступил на это место. Ги пожал плечами.

– У вас нет его нового адреса? – спросил он.

– Нет.

И снова мы зашагали по улице, вдоль Сада Ранлага. Ги объяснил мне, что месье Карпантье – бывший консьерж того дома, где они с отцом жили когда-то в большой квартире. Его отец был консулом Перу в Париже. Потом началась война, и отец вернулся туда, в свою страну, а его оставил на попечение месье Карпантье. По всей видимости, отец напрочь забыл о нем, так как больше никогда не давал о себе знать. Говорил ли он правду? В тот день я попросила его высадить меня на площади Трокадеро. Мне не хотелось, чтобы Мирей Максимофф видела нас вместе. Консул Перу. Эдди, мужа Мирей Максимофф, тоже называли Консулом. Это странное прозвище было взято из какого-то романа, где один персонаж очень походил на него и точно так же много пил. Долгие годы спустя я иногда просыпалась среди ночи внезапно, словно от толчка, и потом не могла уснуть до утра. Лежала и перебирала в памяти все эти горестные подробности. И говорила себе: надо все-таки когда-нибудь проверить то, что он тебе нарассказывал. Но в конце концов я вразумляла себя и успокаивалась. Бесполезно все это. Слишком поздно.

Консул Перу… Ветер взметал сухие листья и гнал их по аллеям с мертвым сухим шорохом, от которого надрывалось и стыло сердце. Я не сердилась на него, даже если он и лгал мне. В общем-то, его россказни были частью его самого. И если под ними скрывалась одна пустота – что ж, тем хуже. Потому что именно эта пустота и привлекала меня к нему. У него часто бывал такой пустой, отсутствующий взгляд. Мне очень хотелось узнать, о чем он думает. Я пыталась разгадать его мысли. Он казался мне таинственным, непостижимым. Например, умел совершенно беззвучно открывать дверь и входить в комнату. И мог, шагая рядом, так же беззвучно, незаметно исчезнуть в один миг. Со мной он никогда такого не проделывал, зато нередко поступал так с другими, с теми, кого я видела с ним в кафе возле отеля или в кабинете агентства. Этот трюк даже служил предметом шуток между ними. Иногда память изменяет мне, но я хорошо помню нашу поездку в Швейцарию, где он встречался с какими-то странными типами в холле отеля «Рона» в Женеве. До того как пересечь границу, мы проехали на машине через Анмас. В воскресенье. Уже темнело. Улицы Анмаса были запружены народом – по городку шествовала процессия с духовым оркестром. Нас одолел дикий хохот, когда трубачи затянули «Ах ты, лапочка моя!». Потом вся эта музыка удалилась, затихла вдали, и улицы опустели. На границе таможенники даже не проверили у нас паспорта. И тут Ги рассказал мне, что в шестнадцать лет, когда шла война, он дважды пытался пробраться в Швейцарию. В первый раз, после того как он тайком перешел границу, швейцарские таможенники забрали его и передали французским жандармам. А поскольку в те годы он уже был таким же рослым и крепким, как сейчас, они из осторожности надели ему наручники, чтобы сопроводить в Анмас. Он так и не смог забыть это и с тех пор часто видел во сне, как ходит в наручниках и долгими часами, с утра до вечера, ездит в метро, высматривая, нет ли у кого ключа, чтобы разомкнуть их. Позже, в Анмасе, один жандарм дал ему сбежать. Он снова попытался перейти границу, и на сей раз ему это удалось. В Женеве он долго, но безуспешно разыскивал консула Перу.

Мы остановились в отеле «Рона», где он назначал деловые встречи в холле после полудня. Часто они продолжались до самого вечера. Он боялся, что я заскучаю. Вынимал из дорожной сумки пачку денег и совал мне. Уговаривал ходить по магазинам и покупать себе туфли, часы, украшения. Тщетно я отказывалась, убеждая его, что мне приятнее всего сидеть в номере и читать, – он настаивал на своем. Сам он, впервые попав в Женеву в моем возрасте, был ослеплен витринами и огнями города. Ему хотелось покупать все подряд, а главное, обувь. До чего же приятно ходить в новых башмаках, которые не просят каши! Нужно пользоваться жизнью, ведь она так коротка! В конце концов я сдавалась. Выходила из отеля, шла через мост, гуляла по улице Роны. Но в магазины входить не осмеливалась. В первый день стоял густой туман, я даже боялась, что пойдет снег. Я шагала по набережной. Мне чудилось, будто я совсем одна в незнакомом городе. Наверное, он тоже испытал это чувство глубокого одиночества, когда впервые попал сюда. В конце проспекта виднелся вокзал. А может, лучше сесть в парижский поезд и вернуться к Мирей Максимофф? И все ей объяснить? Но что она могла бы мне посоветовать? Я свернула в боковую улочку и заметила кинотеатр. Вечер еще не настал, и я сидела там одна. Показывали какой-то мультфильм.

На следующий день вернулось солнце. Можно было подумать, что снова настало бабье лето, как говорили те люди в Париже. Я все-таки купила себе часы. И еще одну пару обуви. Мне уже надоело таскать синие туфли, те самые, что заставил меня снимать мерзкий тип из дома моделей.

Я просила Ги разрешить мне сидеть в холле, где-нибудь в сторонке, пока он проводит свои встречи. Я исподтишка разглядывала его. Пыталась определить, с какими людьми он имеет дело. Они были всегда одни и те же люди. В основном алжирцы. Они приходили с кожаными портфелями – все, кроме одного, который запомнился мне своей улыбкой и темно-синим плащом. Иногда, закончив переговоры, Ги разыскивал меня в глубине холла и сажал рядом с этими людьми.

Мне кажется, они говорили о деньгах, всегда полушепотом. Ко мне они относились очень учтиво. Я хотела бы узнать о них побольше, но давно взяла за правило не соваться в чужие дела. По вечерам мы ужинали в итальянском ресторане в обществе двух мужчин, которые работали вместе с ним в агентстве. Один из них, ровесник Ги, грузный одышливый толстяк, довольно милый, был его компаньоном. Второй, лет пятидесяти, очень элегантный, с иссиня-черными волосами, говорил по-французски с легким акцентом. Этот тоже вел себя крайне предупредительно, но отчего-то внушал мне робость. Иногда его взгляд становился пронизывающе-холодным. В Париже он занимал квартиру на улице Артуа, совсем рядом с нашим отелем. Нужно бы напрячься и вспомнить их имена. Это поможет мне хоть чем-то занять свои пустые дни. В один такой пустой день мы с Ги прогуливались по Женеве. Он показал мне место, где часто скрывался во время своего первого, нелегального пребывания в этом городе. Сквер на берегу Роны. Нужно было пройти в ворота, и вы вдруг оказывались в большом саду, со всех сторон окруженном домами. Кроме нас, там никого не было. В центре сада под тенистыми деревьями стояли скамьи. В тот день, когда он очутился здесь впервые, он наконец понял, что никогда не отыщет консула Перу. По ночам, в Париже, он не выключал свет. Он страдал бессонницей. Не покидал пределы своего квартала. Мы часто оставались наедине. Днем я ходила с ним в агентство. Садилась где-нибудь в уголке, совсем как в холле «Роны», и читала иллюстрированные журналы, ожидая, когда он закончит свои дела. А он вел переговоры с одышливым толстяком. И еще они без конца названивали по телефону. Толстяк сидел в кожаном кресле, а он на краешке письменного стола. Они передавали друг другу трубку. Или же разговаривал один толстяк, а он только слушал через отводную трубку. Иногда являлся тот элегантный тип с черными волосами, и толстяк уступал ему место за столом.

Ги исчезал в комнате, где хранились его чемоданы и одежда, а затем подходил ко мне, пока двое других беседовали по телефону, передавая друг другу трубку. Он протягивал мне пачку денег. Как в Женеве. Улыбался. Говорил, что нечего мне сидеть тут и ждать его. Ведь это скучно. Лучше побегать по магазинам, накупить себе платьев, теплой одежды. И верно – близилась зима, а у меня даже пальто не было. Странная ты девушка, говорил он, и о чем ты только думаешь, лучше бы слушалась меня. А ну-ка, шагом марш, иди и купи себе теплое пальто!

Тогда я уходила из агентства и брела по улице Фобур-Сент-Оноре, не осмеливаясь заглядывать в лавки. Как в Женеве. Впрочем, как-то раз я все-таки расхрабрилась и купила себе плащ и еще одну пару туфель.

По ночам, в номере отеля, он расспрашивал меня о детстве, о семье. Но я, по его же примеру, старалась запутать следы. Убеждала себя, что такая простушка, как я, приехавшая из Лиона всего с одним – невымышленным – именем, не может его интересовать.

Однажды в понедельник я должна была, как обычно, встретиться с ним. Стоял ноябрь, уже рано темнело. Но когда я подошла к улице Фредерика Бастиа, было, по-моему, еще светло. Я заметила две черные машины, стоявшие у входа в отель, группу мужчин на другой стороне улицы, похожих на полицейских. Я вошла в гостиницу. Женщина-портье была на своем месте, а рядом стоял, облокотясь на стойку, тот самый алжирец в синем плаще, которого я видела в Женеве. Он тоже узнал меня. У него был смущенный вид. Я до сих пор не знаю, какую роль он играл в этом деле.