Светлана Бондаренко - Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991

• Название: Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991
• Автор: Светлана Бондаренко
• Издательство: ПринТерра-Дизайн
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98424-170-0

Эта книга завершает серию «Неизвестные Стругацкие» и является шестой во втором цикле «Письма. Рабочие дневники». Предыдущий цикл, «Черновики. Рукописи. Варианты», состоял из четырех книг, в которых были представлены черновики и ранние варианты известных произведений Аркадия и Бориса Стругацких, а также некоторые ранее не публиковавшиеся рассказы и пьесы.

---

Качество? Считаю, что лучшие произведения лучших советских авторов вполне конкурентоспособны.

<…>

Очередной этап перестройки обозначила XIX конференция КПСС, оказавшаяся для правившей семьдесят лет партии последней. Ее решения и резолюции бурно обсуждались в прессе.

29 июля газета «Тюменский комсомолец» публикует подборку «Обсуждаем итоги партконференции», где слово предоставляется и АНу.

Из: АНС. Гласность отточит перья

<…>

— Аркадий Натанович, в чем вы видите, прежде всего, ценность состоявшейся конференции?

— Прежде всего, пример для всех последующих партийных съездов и конференций — как их надо проводить.

— По-вашему, оправдано ли было столь концентрированное внимание конференции на выступлениях Б. Н. Ельцина и Е. К. Лигачева?

— В высшей степени оправдано. Лично я и многие мои товарищи, с которыми имею дело, очень разочарованы выступлением Е. Лигачева. Он ровным счетом ничего не объяснил нам в так называемом «деле Ельцина».

— Кто и за что, по вашему мнению, хотел «согнать с трибуны» Григория Бакланова?

— Совершенно очевидно, что среди делегатов имелось достаточное количество людей, которые были готовы освистать Бакланова. Ведь он говорил чрезвычайно неприятные для них вещи. Я и мои друзья возмущены поведением части делегатов по отношению к писателю Бакланову. Мы ему благодарны за его честность и стойкость.

— Какими вы видите основные моменты Закона о печати?

— Прежде всего, в основе закона должны лежать принципы несомненной гласности. В конечном счете, все возражения против Закона о печати — это возражения тех людей, которым чрезвычайно невыгодно выставление на позорище их «подвигов». Я полагаю, что фундаментом для нового закона должно стать право любого человека выступать в печати по поводу любых фактов борьбы за перестройку. Любому должны быть гарантированы все политические права.

Закон, на мой взгляд, должен основываться на Уголовном кодексе. То есть за зажим выступлений необходимо привлекать ко всем видам ответственности. Вплоть до снятия со всех постов. Вплоть до уголовной.

— По-разному сегодня истолковывают выступление на конференции Юрия Бондарева… Не могли бы вы объяснить «простодушному» тюменскому читателю — в создавшейся ситуации, — что такое хорошо и что такое плохо?

— Высказывания Юрия Бондарева меня страшно разочаровали. Чрезвычайно ретроградные высказывания. Деятельность того же Викулова, главного редактора «Нашего современника», положительно охарактеризованная Бондаревым, меня не радует. Но, с другой стороны, такие обскуранты сталинского времени, как С. Викулов или А. Иванов, главный редактор «Молодой гвардии», являются достойными оселками, на которых наша гласность отточит свои перья…

«Простодушный» писатель Стругацкий для «простодушного» тюменского читателя может сказать вот что: выступление Бондарева является провокационным. Оно, на мой взгляд, основано не на каких бы то ни было идейных или политических позициях, а на горьких обидах бывшего «генерала» Союза писателей, на которого перестали обращать внимание.

— Ваше мнение по поводу фразы Бондарева: «Мы как бы предаем нашу молодежь, опустошаем ее души скальпелем анархической болтовни, пустопорожними сенсациями, всяческими чужими модами, дешево стоящими демагогическими заигрываниями». Кто же эти — «как бы предатели»?

— Бондарев обрушивается на формальные и неформальные объединения молодежи… Если вас интересует мое мнение, то я еще пока не разобрался в этой мешанине, но считаю ее, эту мешанину, бокалом шампанского по сравнению с кружкой протухшего пива брежневских времен.

Вообще, наша молодежь понесла слишком много потерь за последние два десятка лет, чтобы в одночасье во всем определиться. И не Бондареву об этом судить.

— Что вы пожелаете читателям «Тюменского комсомольца»?

— Думать. Читать и думать. И еще учиться. И еще раз думать.

Заканчивая беседу с известным писателем-фантастом, я спросил: «Сколько вам выслать экземпляров газеты?» «Что за вопрос? — удивился Аркадий Натанович. — Вы что, серьезно думаете, что мои ответы напечатают? Я за последнее время дал четыре интервью, и ни одно не напечатали. С какой стати я должен поверить именно в вас?»

В августовском номере журнала «Знание — сила» выходит еще одна глубокая и основательная статья о творчестве АБС. Автор ее — писатель и литературовед Александр Мирер. Без всякого преувеличения статью можно назвать выдающейся. Она блестяще анализирует УНС: рассказывается история опубликования повести, рассматриваются ее структура, литературные связи, проблематика, выделяется «стилистический блеск» повести. Статья приурочена к окончанию первой полной публикации повести в журнале «Смена».

Из: Зеркалов А. За поворотом, в глубине

<…>

Так уже в первых двух главах даются характеристики обоих миров. Лесу нет дела до Управления, Управление зря пытается командовать Лесом — оно не может ничего понимать в лесных делах и лучше бы ему сюда не соваться. Во второй главе наполняется смыслом не очень значительный, на первый взгляд, диалог из первой главы:

«— Когда выйдет приказ, — провозгласил Домарощинер, — мы двинем туда не ваши паршивые бульдозеры и вездеходы, а кое-что настоящее, и за два месяца превратим там все в… э-э… бетонированную площадку, сухую и ровную.

— Ты превратишь, — сказал Тузик. — Тебе если по морде вовремя не дать, ты родного отца в бетонную площадку превратишь. Для ясности».

Сейчас, в конце восьмидесятых годов, этот диалог кажется достаточно заурядным: очередная разработка экологической темы… Хочу, однако, напомнить, что в начале шестидесятых эта тема в нашей литературе не существовала, что едва-едва проходили первые научные публикации. Стругацкие же, изобразив биологическую цивилизацию, сделав своих «аборигенов» полностью зависимыми от живой природы — и столкнув ее с домарощинерами, — сразу, выпукло и отчетливо, раскрыли суть понятия экологической катастрофы: вместе с природой под «кое-чем настоящим» погибнут люди, спасения не будет… если самим себе «по морде вовремя не дать»…

Итак, в первых двух главах «Улитки» читатель знакомится с главными героями и как будто начинает понимать суть происходящего. Но шагом дальше, уже в третьей главе, появляется ощущение, что понять пока не удалось ничего, что суть много страшнее, чем мы заподозрили вначале. Так будет до конца книги, ибо и Перец, и Кандид до самых последних страниц будут рваться к истине, к пониманию — падая, поднимаясь, расшибаясь в кровь… Оба они «больны тоской по пониманию» — вот что делает их столь необычными для фантастико-приключенческой литературы. Они не любят и не хотят атаковать, преследовать, убегать, они ученые, то есть люди мысли, внутреннего действия. Они очень разные — Перец — гуманитарий, мягкий, созерцательный характер; Кандид — полевой биолог, активный исследователь; Перец несколько напоминает заглавного героя «Идиота» Достоевского, Кандид — умных и человеколюбивых героев Фолкнера.

И в финале романа оба они получают возможность влиять на ту часть мира, в которой они живут. Это очень важно и символично: не мускулы супермена, не козни интригана, не воля властителя, а мысль, понимание приводят к успеху, весьма и весьма относительному, правда… Филолог Перец получает право издавать директивы, пользоваться словом; биологу Кандиду попадает в руки предмет, в лесу неведомый: скальпель, хирургический нож. Двойной символ; знаки слова и ножа не просто отвечают профессиям героев, они давно вошли в русскую классику; например, в «Идиоте» оба символа пронизывают все действие. Великолепный пример истинной литературной преемственности и — живой и подвижной! Если у Пушкина и Достоевского слово было символом горнего пророчества, то здесь оно — символ устроения жизни людей. А нож, этот, по Достоевскому и Булгакову, знак черных, разрушительных сил, обернулся спасительным орудием хирурга. Ему возвращен первоначальный, пушкинский смысл: скальпель в руках Кандида — благородный кинжал, орудие рыцаря без страха и упрека.

Итак, два героя продвигаются по роману, глава за главой; снова и снова Управление сменяется Лесом. И мы видим парадоксальную картину. Управление, которое поначалу выглядело организованной системой — пусть устроенной дурно и нелепо, — оказывается хаосом, машиной, которая сама по себе неуправляема. И напротив, сквозь рисунок Леса — хаотический и бессмысленный — постепенно проступают контуры диктатуры, твердо знающей свою жестокую цель.

Лес, воплощение идеи свободного развития, и Управление, раз и навсегда устроенная организация, поменялись местами. Противоположности более чем сошлись; это — знак равных возможностей. То, что происходит в Лесу, могло случиться в Управлении; хаос Управления с легкостью мог завладеть Лесом. Нам как будто демонстрируют два вида ловушек, подстерегающих весь спектр людских организаций и обществ. <…>