Луис Пинедо - Испанская новелла Золотого века

• Название: Испанская новелла Золотого века
• Автор: Луис Пинедо
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00677-7

В этой книге впервые представлен во всем своем многообразии жанр новеллы периода его рождения и расцвета в испанской литературе. Кроме широко известных у нас произведений Сервантеса, Лопе де Веги и Тирсо де Молины, читатель может познакомиться с творчеством многих испанских писателей XVI–XVII вв.: X. Тимонеды, Г. Сеспедеса-и-Менесеса, X. Переса де Монтальвана, М. Сайяс-и-Сотомайор и других…

---

— Ну, раз уж дон Маркос, — сказала донья Исидора, — такой добродетельный, что не умеет играть в карты (вот и я сколько говорю Агустинильо, что оно и для души полезно, и для мошны!), поди, детка, скажи Марселе, пусть поскорее управится с едой и принесет свою гитару, а Инесита пусть принесет кастаньеты, и так проведем мы послеобеденную пору, покуда не пожалует нотариус, ведь сеньор Гамарра (так звался сват) его уведомил, чтоб он пришел составить брачный договор.

Агустинико пошел выполнять повеление сеньоры, а дон Маркос в его отсутствие продолжил свои рассуждения, вернувшись к тому, с чего начал:

— Так вот, по правде сказать, если Агустин и впрямь намерен угождать мне, пусть даже не помышляет о том, чтобы играть в карты и отлучаться по ночам, тогда мы будем друзьями; а не то пойдут у нас бесконечные раздоры, потому как я большой любитель ложиться рано, по ночам ведь делать нечего; а когда все соберутся в доме, двери будем закрывать не только на все ключи, но и на все щеколды. И не потому, что я из ревнивцев, ведь тот, кто женат на честной женщине и ревнует ее — чурбан неотесанный; но потому, что всегда зарятся воры на богатые хоромы, а я не хочу, чтобы они своими мытыми руками утащили то, что я нажил ценою таких трудов и лишений. Уж я отучу его от этого порока либо же пусть катится ко всем дьяволам.

Дон Маркос до такой степени разбушевался, что донье Исидоре потребовалось немало присущего ей ума, дабы привести нареченного в доброе настроение, и она стала упрашивать его не гневаться: юнец-де будет вести себя так, как благоугодно дону Маркосу, она-де в жизни не встречала паренька послушливей, тому время свидетель, ведь сколько лет она его знает.

— Это нужно ему же самому, — сказал в ответ дон Маркос, но тут разговор прервался, ибо появились дон Агустин и обе девицы, все пришли с музыкальными инструментами, и бойкая Марсела начала празднество, запев следующие десимы:

Дьего, сколько грустных дней
Все пыталась я напрасно
Встретить взгляд твой безучастный!
От жестокости твоей
Слезы я лила всечасно!
И сгорала я в огне
Без надежд на исцеленье;
Хлад твой был мне в оскорбленье,
Не хотел явить ты мне
И на миг благоволенья.

У небес просила я
Смерти, чтоб тебя не видеть,
Ибо нету мне житья,
И себя возненавидеть
Мне велит судьба моя.
А меня ведь ревновали,
Я внушать любовь могла!
Право, лучше б умерла;
Горше доля есть едва ли —
За добро дождаться зла!

Не сумею сказать, что больше пришлось по вкусу слушателям: нежный голос девицы или стихи, что она спела. Под конец расхвалили они и то и другое: хоть и не блистали десимы ни особой изысканностью слога, ни особой тонкостью смысла, горничная пропела их с таким непринужденным искусством, которое возместило бы и худшие изъяны. И когда донья Исидора велела Инес, чтобы та сплясала с Агустином, дон Маркос обратился к Марселе с предложением спеть еще что-нибудь по окончании танца, ибо у нее это получалось божественно, что Марсела и сделала с превеликим удовольствием, доставив таковое же сеньору дону Маркосу следующим романсом:

До самой горькой доли,
Знать, дожила я:
Другой — любовь и ласки,
Мне — ревность злая.

Не дождаться мне, Арденьо,
От тебя любви ответной,
Хоть и мерю холод твой
Меркой муки моей тщетной.

В пламени моем ты стынешь,
Я во льду твоем сгораю.
Не живут мои надежды,
Я в скорбях не умираю.

Не избыть, не излечить мне
Боль, которой нет названья,
Исцеленья не ищу я,
Не лелею упованья.

До самой горькой доли,
Знать, дожила я:
Другой — любовь и ласки.
Мне — ревность злая.

И на что мне уповать.
Как участье пробудить
В том, кто так неблагодарен.
Кто готов меня сгубить?

Нет моим трудам награды,
Нет конца моей обиде —
Так Сизиф по склону вверх
Катит камень свой в Аиде.

Что ж, пронзи мне сердце шпагой
И покончи, бессердечный,
С этой мукой, если только
Ей не суждено стать вечной.

До самой горькой доли.
Знать, дожила я;
Другой — любовь и ласки,
Мне — ревность злая.

Поскольку вкус у дона Маркоса был такой же неискушенный, как у кастильского ослика, а душою был он прост, как китайский пластырь, ему романс этот не показался длинноватым, напротив, он рад был бы слушать без конца, ибо складом ума — при всей скудости оного — был не то что столичные тонкие ценители, которые начинают скучать уже на седьмой строфе. Он поблагодарил Марселу и попросил бы ее спеть еще, если 6 в этот миг не вошел добрый Гамарра с человеком, коего представил как нотариуса, хоть тот более всего смахивал на лакея. Тут был составлен брачный договор, согласно коему приданое доньи Исидоры составляло двенадцать тысяч дукатов да сей дом со службами. И поскольку был дон Маркос бесхитростен, не потребовал он никаких подтверждений-обеспечений, и так был доволен добрый идальго, что, поступившись своим достоинством, пустился в пляс с дорогой своей супругой, как величал он донью Исидору.

В тот вечер отужинали они так же пышно и богато, как отобедали, хотя дон Маркос все раздумывал о своем — о том, как бы умерить расходы: уже чувствуя себя хозяином этого дома и всего имущества, он полагал, что, коли так и дальше пойдет, приданого ненадолго станет; но ему пришлось помолчать до более подходящего случая. Настало время удалиться на покой, и, дабы не утруждать себя возвращением домой, дон Маркос выразил желание остаться у своей сеньоры, но та с величайшей добропорядочностью и целомудренностью рекла, что мужская нога не коснется незапятнанного ложа ее покойного супруга, покуда не будет на то церковного благословения; так что дон Маркос почел за благо пойти спать домой (не знаю, впрочем, может, правильнее сказать «бодрствовать», ибо мысль о том, что нужно обратиться в церковь с просьбой об оглашении, заставила его одеться к пяти часам утра).

Наконец все было сделано, и за три праздничных дня, которые как раз подвернулись (по воле Фортуны, ибо стоял август, а в августе праздников хоть отбавляй) было сделано оглашение, обручение же и венчание были назначены на один и тот же день, как принято среди знати, и днем этим оказался понедельник (выдавшийся таким несчастливым, что куда там вторнику). Свадьба была весьма пышная и роскошная, и в отношении нарядов, и во всех прочих отношениях, ибо дон Маркос, пойдя наперекор собственному нраву и преодолев свою скаредность, взял напрокат (чтобы сохранить в целости кругленькую сумму в шесть тысяч дукатов) для своей супруги богатое платье и нижнюю юбку, рассудив, что такое платье да саван — вот все, что с него причитается; о саване же вспомнил он не потому, что помышлял о смерти доньи Исидоры, а потому, что подумал: «Если она будет надевать это платье лишь на Рождество, то его хватит до Судного дня». Он также привел шаферов из дома своего господина, и все хвалили его выбор и славословили его удачу, ибо им казалось, что он сподобился великого счастья, сыскав такую пригожую и состоятельную жену: ведь донья Исидора, хоть и была старше своего жениха, что не соответствует поучениям Аристотеля и прочих философов древности, но она скрывала сие обстоятельство столь умело, была столь искусно разубрана, что одно удовольствие было глядеть.

После трапезы, когда время было уже позднее и праздник весело завершился танцами, в коих особливо блистали Инес и дон Агустин, донья Исидора приказала Марселе доставить радость гостям своим божественным голосом, и та, не заставив себя упрашивать, запела столь же бойко, сколь искусно:

Коль впрямь заря смеется.
То надо мною:
Остывшему верна я —
Умру такою.

Утреннею зорькой
Вижу я в оконце:
Весело смеется
Над моею горькой
Кручиною солнце.
Что ж, дива тут нет —
Смеется рассвет
Не зря надо мною:
Остывшему верна я —
Умру такою.

Смеется, что плачу
И грустью томима,
И слез я не прячу,
Скорблю, нелюбима.
Как мало я значу
Для спящего рядом!
Мне ж ночь стала адом,
Ни сна, ни покою;
Остывшему верна я —
Умру такою!

В таких забавах наступила ночь, начало супружества дона Маркоса, но еще более — его несчастий. Фортуна принялась являть ему оные, не дожидаясь, пока он вступит в свои супружеские права, и для почина случилась неожиданная беда с доном Агустином. Не берусь утверждать, что причиною было замужество сеньоры его тетушки, скажу только, что он переполошил весь дом, ибо донья Исидора так разогорчилась, что сама принялась раздевать его с нежностью куда большей, чем приличествовало, и уложила спать с такими ласками и угождениями, что новобрачный чуть было не приревновал ее. Впрочем, увидев, что больному полегчало, а донья Исидора готовится ко сну, он рачительно проверил, заперты ли двери и задвинуты ли щеколды на окнах. Эта его рачительность вызвала у бойких служанок его обожаемой супруги такое смятение и негодование, что трудно и вообразить себе, ибо решили они, что это прихоть ревнивца; в действительности же дело было не в ревности, а в скупости, ибо добрый сеньор, поскольку он перевез в дом супруги свои одеяния и заодно шесть тысяч дукатов, каковые, с тех пор как к нему попали, света божьего не видели, хотел убедиться со всей надежностью, что сокровища его со всей надежностью хранятся.