Луис Пинедо - Испанская новелла Золотого века

• Название: Испанская новелла Золотого века
• Автор: Луис Пинедо
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00677-7

В этой книге впервые представлен во всем своем многообразии жанр новеллы периода его рождения и расцвета в испанской литературе. Кроме широко известных у нас произведений Сервантеса, Лопе де Веги и Тирсо де Молины, читатель может познакомиться с творчеством многих испанских писателей XVI–XVII вв.: X. Тимонеды, Г. Сеспедеса-и-Менесеса, X. Переса де Монтальвана, М. Сайяс-и-Сотомайор и других…

---

Да, Лаура не слушала серенад и не жаждала их, но велика ли заслуга, если сердце ее уже было занято тем, из-за кого все это было ей не нужно? Лаура любила, Лаура отдалась любви, и Лаура была родовита — этого довольно, чтобы отвергать новых поклонников, если сердце занято тем, кто заслужил сей дар.

У отца Лауры был брат, недавно овдовевший; он владел некогда большим богатством, но впал в крайнюю бедность, а чтобы дать представление о его бедности, довольно сказать, что женился он на расточительнице, которая была из благородных и увязла в долгах. Вдовец оказался в столь бедственном положении, что, получив разрешение на отъезд за море, покинул родной дом в надежде поправить свои дела там, где его не знают. Для большей свободы действий он препоручил своего единственного сына, каковой звался Лисардо, заботам брата. Тот принял племянника со всей родственностью, ибо считал, что небо дарит ему сына, который после замужества Лауры останется при нем и утешит его в недугах и горестях, сопутствующих преклонному возрасту.

Сверстник Лауры, Лисардо был красив, хорошо воспитан, отличался живым умом и такой милой проказливостью, что его дядюшка не делал никакой разницы между племянником и дочерью, так что Лисардо и Лаура росли в равенстве, как подобает брату и сестре, и любили друг друга, как подобает родичам. Взаимные их чувства питались нежностью, которую позволяет лишь невинность; Лаура поступала всегда в угоду Лисардо, он же делился с нею всеми своими мыслями, и, казалось, в обоих любовь испытывала себя, готовясь дать самые великие доказательства своей силы.

Лаура выросла из детских платьиц, Лисардо же стал являть свои божественные дарования, ибо не находил себе равных ни в рыцарских упражнениях, ни в умственных занятиях. Был он пригож, и пылок, и настолько учтив и любезен в речах, что его любили даже те, кто ему завидовал. Кузину свою боготворил он больше, чем требовало благоразумие; теперь он смотрел на нее другими глазами, в нем Пробуждались желания, подавало голос влечение, и с годами стала расти в нем страсть.

Лаура также, со своей стороны, поддавалась природной склонности и жила в надежде когда-нибудь соединиться с Лисардо, хоть и побаивалась отца, ибо тот был стар и не чужд корыстолюбию. К тому же, и это самое главное, был у него друг, самый могущественный человек в тех краях, и он жаждал, чтобы обладателем прекрасной Лауры стал один из его сыновей, который был влюблен в нее так сильно, что от любви даже занемог. Отец Лауры смотрел благосклонно на эти притязания, ибо Октавио — так звался занедуживший влюбленный — был известен своей родовитостью; но даже если б недоставало ему оной, он легко бы возместил сию недостачу доходом в две тысячи дукатов. Лаура боялась, как бы золото не победило сердце ее отца, ибо власть золота опасна, и оно самодержавно правит людьми. Говорила она, что достаточно богат тот, кто не желает богатства и довольствуется тем, что дала ему Фортуна; но такого рода умствования не оказывают действия на людей, позабывших за преклонностью лет о том, что такое любовь. Лаурой повелевала любовь, отца же ее донимало честолюбие. Ее лишали сна думы о Лисардо, ему не давали покоя мысли о приумножении достатка.

Лаура частенько слышала от отца речи о том, что есть лишь один способ улучшить положение семьи, если можно определить таким образом способ, разлучающий девушку с тем, кого она любит; и хотя она не пересказывала Лисардо этих речей, чтобы не огорчать его, она плакала горькими слезами влюбленной, когда оставалась одна. И было отчего; в скором времени отец решил выдать ее замуж за Октавио, хотя она предпочла бы могилу.

Видя, что племянник выказывает столько признаков благоразумия, старик решил призвать в советчики его рассудительность. И вот однажды, когда дядюшка и племянник были оба за городом и наедине, так что подслушать их могли только дерева и воды, обратился старик к Лисардо с такими словами:

— Сам ведаешь, Лисардо, какой великой любовью ты должен любить меня: хоть ты и не сын мне по рождению, я стал тебе отцом, ибо взрастил тебя. Малолетним попал ты ко мне в дом и жил, как всем известно, в почете и в холе, ведь в глазах у всех ты — мой собственный сын, и, небо свидетель, я почитаю себя счастливцем от того, что все такого мнения, ибо все знают твой живой ум, хвалят твои добродетели и питают к тебе уважение. Говорю все это, дабы ты восчувствовал, как полагаюсь я на твое благоразумие, ибо я, не доверившись своей старческой опытности, прошу совета у твоей мудрости.

Чувствую я, что состарился, утратил здравие, и мне недолго дожидаться конца дней моих; и я очень озабочен тем, что двоюродная твоя сестрица еще не замужем. Мне не хотелось бы, чтобы в тот миг, когда застигнет меня смерть, мне пришлось покинуть ее безмужнею, я не смог бы умереть спокойно, зная, что мог бы устроить ее судьбу, да не устроил. Не так уж я богат, чтобы беззаботно полагаться на добрую звезду дочери: приданое Лауры невелико, хотя безупречная ее добродетельность — достаточный залог того, что будет она хорошей женою; но в наше время добродетель ценится так невысоко, что при заключении брака об этом речь заходит в последнюю очередь.

Так разглагольствовал отец Лауры, и Лисардо слушал смертный приговор своей любви, будучи лишен возможности ответить так, как хотел бы. Он сдержал слезы горя, подступившие к очам, и проглотил вздохи, дабы дать волю и тому, и другому позже — в тот миг, когда сможет рассказать все Лауре, и они поплачут вместе. Итак, сдержался он, насколько сумел, а дядюшка его, верней же сказать, его палач, продолжал:

— Надобно тебе знать, что Октавио уже давно любит Лауру, и так сильно, что сам отец его мольбами и подарками домогается от меня согласия на брак. Тебе известно, как он богат, а родовитостью он лишь немногим мне уступает. Я не могу упускать такой случай — боюсь, второй, столь же удачный, уже не представится. Вот и хочу завтра же заключить брачный контракт, ибо в послушании Лауры уверен: моя воля для нее закон, выполнять любую родительскую прихоть для нее радость. Но для начала я решил обсудить все с тобою, ибо, хоть и знаю, что не ошибаюсь, все же буду обнадежен, что сделал правильный выбор.

В таком горе внимал Лисардо своему дядюшке, что с трудом обрел дар речи для попытки добиться отсрочки исполнения приговора. Ему хотелось кричать в голос и взывать к небу — последнее утешение, дарованное несчастным, но и долг, и само его несчастие лишали его сей возможности; он оказался на краю гибели, а сетовать не мог, ибо замыкало ему уста то же самое, что ранило ему душу. Но рассудительность Лисардо сослужила ему службу, и он ответил дядюшке со всей возможной мягкостью, напомнив и о том, сколь опасны скоропалительные решения, и о том, как рискованно давать слово, когда выполнение этого слова зависит не от того, кто его дает, а еще от кого-то: ведь при том, что Лаура так послушна, женщины частенько не могут смириться даже с волей неба, если она им не по душе, и поскольку Лауре, а не кому другому жить с Октавио, лучше всего поговорить с нею самой, узнать, каковы ее мысли и склонности, и объяснить, какая выгода ее дому от этого брака.

Все это Лисардо говорил в намерении оттянуть несчастие, его оглушавшее, уповая, что отсрочка даст возможность найти выход. Дядюшке речи племянника показались не лишенными смысла, и он решил объясниться с дочерью, хотя и на свой лад — чтобы исполнение его замысла последовало без промедления за изложением оного. Лисардо же пребывал в таком смятении, что все услышанное готов был счесть обманом слуха либо порождением своей фантазии.

Домой Лисардо прибыл, воюя с собственными думами, и хоть Лаура открыла ему объятия, этот знак любви пришелся ему не по вкусу, ибо наводил на мысли о расставании. Лаура и ее двоюродный брат виделись обыкновенно в комнатке одной служанки: убедившись, что господа спят, та предупреждала влюбленных, и они до рассвета наслаждались обществом друг друга, хоть Лисардо не разрешал себе никаких вольностей, кроме тех, которые дозволены бескорыстной любовью и честным чувством. Итак, вернувшись домой, Лисардо сказал двоюродной сестре, что хочет увидеться с нею; когда же они встретились, он поначалу не мог говорить от горя, ибо полагал, что она для него потеряна, и уже видел ее в объятиях другого. Наконец с безутешными слезами начал он рассказывать о решении ее родителей и не успел договорить, как она прервала его и рассказала все, что знала сама. Оба испытывали одинаковые чувства, ибо разлучать две души, рожденные для единых уз, значит обрекать их на жесточайшие муки. Но Лаура, огорчившись, что Лисардо мог усомниться в стойкости ее любви, стала утешать его и сказала, что скорее расстанется с этой жалкой жизнью, чем согласится на брак с Октавио; влюбленные разошлись, немного поуспокоившись.

Наступило утро, и родители позвали Лауру к себе, ибо почти всю ночь провели в беседах, измышляя, как бы уломать бедняжку. Принялись они взывать к ее чувству долга, говоря, как радеют и заботятся о том, чтобы устроить ее судьбу; сказали также, что просватали ее за Октавио, человека, который по многим причинам заслуживает ее руки. Выслушала их Лаура и попыталась отговорить от этого замысла, ссылаясь на то, что не сыщется человека, ради которого решится она расстаться с родителями; к тому же лет ей совсем немного и хочется ей служить отцу с матерью и радоваться молодости, а не угождать по долгу неизвестному человеку, да еще под бременем множества забот, сопутствующих замужеству: ведь попечение о детях, супружеская любовь и управление домом лишат ее возможности наслаждаться обществом родителей в той мере, в какой ей хотелось бы, ибо замужняя женщина поневоле неблагодарна по отношению к отцу и матери, особливо же если муж окажется ей по душе. Лауре очень хотелось признаться в чувстве, которое было главным побудителем, ею двигавшим, но она опасалась, что родители припишут ветрености то, что объяснялось силою влечения, а также опасалась, что прогневает их своей решимостью, и они прогонят Лисардо с глаз долой.